ЛЮДИ МОРЯ

«Прощай свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой» «К морю», А.С.Пушкин

Чтобы по-настоящему понять море надо встретиться с ним по-мужски – один на один. Погрузиться в его солёные волны с головой подальше от берега, буквально утонуть. Образ мыслей после долгого барахтанья в безбрежной толще воды непременно меняется. Океанская глубь гипнотизирует пловца и без того состоящего на восемьдесят процентов из солёной воды океана-прародителя. Бездонные глубины манят его вернуться, погрузиться и раствориться в них, также как в безлюдной степи во время изнуряющего ночного перехода снег призывает лечь в него и заснуть. Естественно заснуть навсегда. Чтобы этого не случилось в мороз надо двигаться, идти, разговаривать с собой. Когда среди набегающих волн нахлебаешься морской воды, открывать рот и разговаривать уже не хочется. Но чтобы преодолеть неотвратимое и завораживающее притяжение бездонных глубин, надо думать, думать и думать о тех, кто тебе дорог на берегу, кто тебя там ждёт. И о том, почему и зачем ты должен к ним вернуться. И, что если тебе повезёт «выбраться из холодных объятий океана», ты, конечно же, по-прежнему будешь любить его, но уже без глупой надежды на взаимность. Ты прекратишь тщетные попытки «очеловечить» это безбрежное количество воды. Потому что океан никогда не может быть добрым или злым, грубым или ласковым по отношению к человеку. Он может быть только глубоко равнодушным. Морская вода, если её основательно наглотаться, основательно прочищает мозги.

История моего общения с морем с глазу на глаз началась с выбора отеля для двухнедельного отдыха на побережье Турции. Всё решила строка объявления: «Бесплатно предоставляется виндсерфинг и катамаран». Чего думать? Ехать надо. С первым утренним ветром - виндсерфинг, после обеда, когда бриз крепчает – катамаран. В промежутках, если есть ветер – снова виндсерфинг. Всё остальное время – загорать на дощатом настиле возле лодочной станции в ожидании ветра. Уходить далеко нельзя. А вдруг именно в это время подует?! Так проходил день за днём – утром я брал у «лодочника» доску и парус виндсерфинга. Вставал на доску, ловил равновесие, вылавливал старт-шкот и вытягивал парус из воды. С первым дыханием утреннего бриза я уходил в море. Ближе к обеду, если ветер усиливался, пытался освоить технику «сухого старта» (beach-start) прямо с берега, без процедуры вытягивания паруса из воды в унизительной для виндсёрфера позе. В обед смывал морскую соль на губах бокалом пива и дремал на деревянном настиле возле навеса, где сохли паруса, ожидая крепкого ветра. Дожидался и снова уходил в море под парусом катамарана.

Всё парусное хозяйство станции было довольно изношенным, многие детали надо было заменить, но «лодочнику» было явно не до этого. Каждый раз, возвращаясь из моря, я тыкал его носом в готовую сломаться деталь, но он отказывался её менять. Говорил, что именно сейчас - очень занят. Занятие его, и правда, требовало много времени. «Лодочник» обхаживал девиц, загоравших на тентах его катамаранов, пока лодки стояли без дела. Подобные экзерсисы персонала не поощрялись, но менеджмент гостиницы смотрел сквозь пальцы на «лёгкий флирт». Главное, чтобы обслуга не покушалась на основы бизнеса. Поскольку более восьмидесяти процентов отдыхающих были немецкие семейные пары или семьи с детьми, то персоналу под страхом смертной казни запрещалось заигрывать с не одинокими замужними тётками. Ведь если немецкие бюргеры узнают, что пока они пьют дармовое (all-inclusive) пиво в баре отеля, их жён «дерут» все кому не лень, включая прислугу, то весь бизнес рухнет. «Лодочник» был тёртый калач и предложения посетить дальний ангар, где хранились старые паруса, делал только незамужним. Однако последние несколько дней «лодочник» явно потерял голову. Замужняя немочка действительно была хороша. Такая высокая фигуристая блондинка, где надо – выпуклая, где надо - впуклая. Взгляд с поволокой, я бы сказал «с лёгкой блядинкой». Дважды в день она сопровождала своего немца на волейбольную площадку, расположенную прямо около лодочной станции. Пока он лупил по мячу, она загорала, лёжа на тенте катамарана. Одуревший «лодочник» бросил своё место на шезлонге под навесом и тут же перебрался к ней на катамаран. Скучающая немочка оценила открывающиеся возможности центра водных развлечений и позволила «лодочнику» бесплатно катать себя на надувном «банане», «бублике», водном мотоцикле, давать себе уроки виндсерфинга, гребли на каноэ. Во время уроков, походивших на весёлые водные процедуры, она позволяла ему незаметно погладить скрытые водой выпуклости своего организма, но каждый раз останавливала его у определённой черты. «Лодочник» дурел на глазах, а бережливая немка, экономя семейный бюджет, постепенно, дозировано, а главное неторопливо, повышала градус давления – на глазах у тяжело дышавшего «лодочника» она загорала «топ лесс», долго стояла под душем и омывала тело от невидимого песка. Ожидая сдачи осаждённой крепости, он уже перекатал её на всех видах водных развлечений и перешёл к водным лыжам. И он дождался! Когда во второй половине дня наступило время финального матча по волейболу (в её с мужем заезде), она в очередной раз упала с лыж в воду, а «лодочник» бросился её спасать. На берег он выбрался с совершенно безумным взглядом, и, раздувая ноздри, сообщил, что белокурая воднолыжница, наконец, позволила ему долго гладить себя не только по груди.

Это был явный сигнал, что хитрая немка завтра уезжает, а этот вечер готова провести в укромном уголке с «лодочником», пока вся волейбольная команда её мужа будет отмечать победу в финале, бухать халявное пиво и горланить бравурные немецкие марши.

«Ты играешь с огнём, my friend!» - сообщил я «лодочнику». Чтобы нам обоим не париться, вспоминая имена друг друга, мы с «лодочником» обращались между собой именно так: он - «май фрэнд», и я – «май фрэнд». Но мой «май фрэнд» был уже не управляем. Зажав в руке здоровый кусок мыла, он готов был ринуться за своей «белокурой бестией», отправившейся совершать омовения под душем. Мне пришлось слегка потрясти его, чтобы напомнить, что вечерний бриз окреп и ему пора спускать мой катамаран на воду. Так с мылом в руке он и толкал катамаран, а потом поскакал по горячему песку тщательно мылить и мыть своё загорелое мускулистое тело, чтобы подготовить его к предстоящим испытаниям.

Я же подставил паруса крепнущему ветру и умчался в море. Это был самый сильный ветер, под которым я здесь ходил. Катамаран нёсся по высоким, но пока покатым волнам, рассекая их обоими корпусами. И вот настал долгожданный момент. Надув оба паруса и набрав достаточную скорость, парусник «встал на один конёк». Я откинулся далеко за борт, в сторону поднявшегося над водой корпуса, чтобы уравновесить катамаран, и повис над водой, буквально скользя спиной по гребням волн. Поднявшийся «конёк» лишь изредка чиркал поверхность воды и под его днищем сквозь брызги воды я мог рассмотреть второй, глубоко осевший в воду корпус. Я не плыл, я низко летел над водой. Это был такой экстаз, который редко удаётся испытать в жизни. Сколько это продолжалось, сказать трудно, потому что я потерял счёт времени. Я забирался всё мористее, ветер крепчал и становился всё холоднее, а с гребней волн начало срывать белые барашки. По тому, как резко нарисовались облака на голубеющем небе, я понял, что времени прошло немало и солнце скоро сядет. Надо было разворачиваться и, меняя галсы, идти к берегу. В этот момент я заметил под днищем катамарана что-то большое и круглое, как сорвавшаяся со своего троса старая глубинная мина, покрытая слоем водорослей и ракушек. Раздался удар и скрежет, знакомый подводникам, когда «рогатая смерть» скребётся по внешней обшивке корпуса подводной лодки. В те секунды, когда, не выпуская шкотов из рук, я летел за борт, я ждал уже знакомого мне звона в ушах от близкого взрыва и беззвучно разлетающихся осколков. Звон в ушах был, потому что в полёте я ударился головой о гик и корпус катамарана, а взрыва не было. «Таймер работает, сейчас рванёт», - подумал я, сглатывая избыток адреналина. Подождал, потом нырнул под катамаран, - мины там не было: «Пронесло!» Стал проверять состояние плавсредства. Корпус был цел, но сгнивший тросик скрутки стакселя оборвался от резкого рывка и заклинил передний парус – ни растравить его полностью, ни взять рифы - уменьшить размер паруса, чтобы он соответствовал крепнущему ветру, я уже не мог. Но главное – всё рулевое управление от удара разлетелось на запчасти. Если бы мой лодочник заменил съеденные морской солью шпильки и штырёчки, то рули просто штатно приподнялись бы и пропустили под собой неожиданное препятствие. Теперь же без рулевого устройства и при полностью открытом стакселе неуправляемый парусник сносило ветром в открытое море. Солнце спряталось в облаках над горами и сразу похолодало. Да и море уже было не такое приветливое – покрылось белыми барашками, и потемнело. Собирать и скручивать голыми руками разломавшиеся шпильки оказалось не просто – за пару минут руки оказались ободранными до крови, ногти сломанными или вывернутыми наизнанку. Работать приходилось за бортом, вцепившись за рейки рулевого управления обеими руками, одновременно гребя ногами, чтобы не висеть на рейках, но удерживаться на поверхности среди набегающих волн. При этом каждый раз, когда волна накрывала меня с головой, сверху набрасывало корму лодки. Едва я успевал закрепить детали руля на одном корпусе, вылетали шпильки на втором. И только когда меня уже начало мутить от солёной воды, постоянных подныриваний и ударов по темечку, железки, наконец, поддались.

Я уже осторожно взялся за корму, чтобы вздохнуть с облегчением, но тут за моей спиной кто-то не по-человечески тяжёло выдохнул: «Хы-ым!» Покряхтел, плотоядно почавкал прямо над ухом и по-звериному прохрипел ещё раз: «Х’р-хы-ым!» Если бы прямо подо мной всплыла рогатая мина, мне и то было бы легче. Я даже задумался, надо ли мне оборачиваться. Ведь, скорее всего, то, что я увижу в безлюдном море, не скрасит последнюю минуту моей жизни. Судя по чавканью, это Нечто просто доедало предыдущую жертву. Торопиться Ему было некуда. Важнее было тщательно пережевать добытую ранее еду, чтобы не возникло проблем с пищеварением.

Подумав, я всё-таки медленно, едва дыша, повернул голову. Прямо в лицо мне пристально смотрела зверская харя с большими не моргающими глаза. Между глаз размещалась похожая на огромный клюв морда и узко поставленные ноздри, которые смыкались и размыкались в такт хриплым вдохам и выдохам. Обдавая меня своим смрадным дыханием, это Нечто жевало пучок морской травы. Чудовище спокойно окинуло меня взглядом и повернуло голову вверх, чтобы получше рассмотреть мой катамаран - тяжёлую плавающую ерунду, которой совсем недавно его так больно «перегорбатило» по выпуклому панцирю. Это была огромных размеров морская черепаха, немало пожившая. Панцирь её основательно оброс ракушками и действительно напоминал плавучую мину. Я вздохнул с облегчением и сказал вслух: «Тортилла! Тебе, что в море места мало!?»

Испуганная черепаха совершила кульбит через голову с резвостью неожиданной для столь пожилого и почтенного «тазика с суповым набором». Всеми четырьмя ластами одновременно она совершила такой мощный гребок, что водой залило не только меня, но и четырёхметровый парус, и сам катамаран от кормы до носа. Я испуганно схватился за рулевое, чтобы его снова не разметало волной. Когда вода схлынула, я совершил ещё одно, неприятное для меня открытие. Я и не знал раньше, что черепахи страдают «медвежьей болезнью». Удирая, эта старая Тортилла со страху меня таким сувениром одарила! Куском колбасы граммов так на 300-350, а то и на все полкило. Прямо под нос. Я еле «отфыркал» его в сторону. Через губу так: «Пфру-пфу!» - чтобы этот кусок сервелата от меня подальше отплыл. Руки-то были заняты: одной за лодку ухватился, чтобы её ветром от меня не унесло, а ладонью второй руки зажал треснувшую шпильку вместе с рулевым устройством, чтобы она не выскочила из гнезда и не утонула со всеми запчастями. Разозлила меня эта черепашья выходка жутко. Выглядело это так, словно старая зараза хотела ещё и обиды добавить к тому разгрому, который она уже учинила.

Я натянул парус и поплыл к берегу. Но едва я попытался сменить галс, как рулевое снова сорвало, я полетел в воду, растравливая на лету грот, чтобы большой парус заполоскал по ветру и не унёс от меня катамаран. Снова обдирая руки в кровь и срывая оставшиеся ногти, я стал собирать рулевое. Высокие борта незагруженного катамарана и заклинивший стаксель здорово «парусили» и снесли меня в открытое море, ещё дальше, чем я был раньше. Я собрал вместе все железки и понял, что новой встряски при смене галса им не выдержать. Теперь выход у меня был один – лечь на корму и ухватиться одной рукой прямо за тягу рулей, без удлинителя рычага. Парусник пошёл. Я лежал по пояс в воде и, глотая тяжёлые струи, бьющие в лицо, управлял рулями, всем весом налегая на рулевую тягу. При этом второй рукой вцепившись в шкот, я управлял натяжением паруса. Менять галсы я больше не мог и нёсся прямо на далёкий ещё строй моторных катеров, стоящих на якоре перед лодочной станцией.

Море было пустое, все лодки и парусники давно спрятались от разгулявшейся стихии. Загорающие туристы ушли, когда солнце затянуло плотными облаками. Звать на помощь «моего друга» - служащего и по совместительству спасателя лодочной станции - было совершенно бесполезно, потому что его давно не было на рабочем месте. Где-то в закуте старого ангара, заваленного рваными парусами и разбитыми корпусами водных велосипедов, мой «май фрэнд» уже нещадно «драл» немочку, нагулявшую за отпуск гормонов на солнечном пляже. Я же, распятый на сетчатом тенте катамарана между рулевой тягой и грота-шкотом, не мог и пошевельнуться, раскорячившись в нелепой позе. Волны обливали меня сверху и снизу, я замерзал на ветру в мокрой майке. От обмерзания меня спас только приступ мизантропии, к счастью настигший меня в лёгкой форме. Не тотальной мизантропии, направленной на всех людей, а в форме выборочного человеконенавистничества. Я обнаружил, что мне стало теплее, когда заорал: «Я убью тебя «лодочник»! Чем больше ненависти я вкладывал в свой крик, тем теплее становилось. Потом, когда приступ острой мизантропии стал уже просто душить меня, я решил, что обычной смерти будет недостаточно для этой блудливой собаки. За поступок, несовместимый с высоким званием лодочника, его надлежало не сразу убить, а медленно замучить до смерти. «Нет, «лодочник»! – выкрикнул я, чтобы заодно согреться от энергии, выделяемой при крике. – Я оставлю тебя в живых, «май фрэнд»! Да! Но ты пожалеешь! Я «настучу» о твоих похождениях директору отеля! Тебя отправят на кухню чистить картошку, чтобы не пляжничал с чужими бабами, похотливая тварь! Ты сдохнешь там сам - от спермотоксикоза!»

Потом досталось и черепахе Тортилле. Я пообещал ей заказывать суп из свежей черепашатины, где только увижу его в меню. Мысль о чашке горячего черепахового супа тоже неплохо согревала.

Зубы стучали от холода, правую ногу свело судорогой, но я не мог даже сменить положение окоченевшего тела. Я кричал для тепла и давил всем своим весом на тягу рулей, чтобы не соскочила со своего места хлипкая дужка из проволоки, от которой сегодня зависела моя жизнь... Я выжил. На полной скорости я впритирку пролетел между двумя катерами, десантировался на пустой пляж, втащил катамаран на берег и тянул его сколько мог. Когда силы меня покинули окончательно, упал лицом в песок.

На следующий день по дороге к морю меня встретил перепуганный «лодочник». Рано утром он нашёл криво брошенный катамаран, сломанную шпильку тяги рулей и обрывок сопревшего на солнце тросика, о замене которых я твердил ему минимум три дня. Он всё понял. Он бросился мне навстречу. «My friend, - первым начал «лодочник», не давая мне произнести заготовленную с вечера тираду. - Три дня назад я заказал новые детали для катамарана, и как раз сегодня их привезли!»

Ночь, проведённая с женщиной, добавляет губам мужчины особую нежность. Слова вытекают из них как медовый нектар из трещины сочного и бархатистого персика. Восточным манерам «лодочника» женская любовь придала особенную мягкость и обволакивающую плавность, такую нежно бархатистую обходительность. «Я поставлю на катамаран новые снасти, а днём, когда ветер окрепнет, мы выйдем в море, и я научу тебя нескольким хитрым приёмам. За каждый такой урок с туристов берут большие деньги, но я дам тебе его бесплатно, - продолжал он вкрадчиво, взяв меня за локоть. – Ведь люди, которые по-настоящему любят море, должны быть снисходительны друг к другу, my friend!» В тот момент, когда я уже собрался-таки сказать ему всё, что про него думаю, он как бы нечаянно подвёл меня к навесу с парусами и досками для виндсерфинга. «Я видел, как ты пытаешься освоить «бич-старт». Я нарочно не подходил к тебе раньше, но теперь, когда ты освоил базовые приёмы, я научу тебя нескольким тонким моментам»... Beach-start, или старт с длинного мелководья с заранее поднятым парусом я давно освоил без него, но я давно уговаривал его показать мне тонкости старта с местного берега, круто уходящего в глубину. Он даже один раз снизошёл - встал на мой серф и «стартанул», нарочито смазав технику. Но всё это только для того, чтобы лишний раз покрасоваться перед плескавшейся в воде немочкой. Он, конечно, отчаянно врал, но так складно, что я поддался и встал на доску. «Лодочник» медленно, «по разделениям», показал где должны быть мои руки, где ступни, как должен быть расположен шверт и плавничок-фин, как дать ветру наполнить парус, ухватиться за ветер обеими руками и ступить на шаткий поплавок виндсерфа. Следуя его советам, я с первой же попытки встал на доску! Парус тут же потянул, доска подняла вокруг себя белоснежные буруны, и, «как Афродит, рождённый из пены морской», я умчался в море, шелестя днищем по мелкой утренней зыби. Как плоский камень, брошенный опытной рукой. Надо ли говорить, что хитромудрый и медоточивый «лодочник» был мною прощён. Ведь люди моря должны быть снисходительны друг к другу…

Потом я простил и черепаху, так никогда и не попробовав черепахового супа. Ведь черепахи – они тоже люди, люди моря.

Глава из книги «Завтрак на вулкане».

Сергей Щенников