Форестер Все по местам: XIX

XIX

И вновь "Лидия" шла вдоль тихоокеанского побережья Центральной Америки. Розовато-серые вулканические пики проплывали на востоке, изредка у их подножия проглядывала сочная зеленая полоска. Море было синее, и небо было синее, летучие рыбки шныряли над поверхностью воды, оставляя на ней мимолетные борозды. Но днем и ночью, не переставая, двадцать человек работали на помпах, удерживая "Лидию" на плаву, а остальные, кто мог работать, все свободное от сна время занимались починкой.

За две недели, прошедшие до того, как они обогнули мыс Мала, список раненых значительно поредел. Некоторые уже выздоравливали. Многомесячный тяжелый труд на море закалил их тела, и раны, смертельные для людей физически более слабых, исцелялись быстро. Шок и потеря крови избавили корабль от других; теперь дело довершала гангрена, грозная Немезида, столь часто настигавшая людей с открытыми ранами в те, незнавшие антисептиков, времена. Каждое утро у борта корабля повторялась одна и та же церемония: два, три, а то шесть парусиновых кулей сбрасывали в синие воды Тихого океана.

Туда же отправился и Гэлбрейт. Он пережил шок; пережил истязания, которым подверг его Лаури, когда, по настоянию леди Барбары, решился обработать пилой и ножом клочья мяса и раздробленные кости, прежде бывшие ногами. Он лежал бледный, ослабевший, но, казалось, быстро шел на поправку. Лаури уже похвалялся успехами в хирургии и ловкостью, с какой перетянул артерии и обработал культи. Потом, внезапно, проявились роковые симптомы и пять дней спустя, после счастливого забытья, Гэлбрейт умер.

В эти дни Хорнблауэр и леди Барбара очень сблизились. Леди Барбара до конца безнадежно боролась за жизнь Гэлбрейта, боролась яростно, не щадя себя, однако не проявляя внешне никаких чувств. Казалось, она просто делает неприятное, но нужное дело. Хорнблауэр тоже бы так думал, если б как-то случайно не увидел ее лицо. Она сидела подле Гэлбрейта, а он держал ее руки и говорил с ней, принимая за свою мать. Умирающий юноша лихорадочно бормотал по-шотландски (он перешел на родной язык, как только начал бредить), сжимал ее руки, не отпускал, а она говорила с ним ласково, успокаивала. Так ровен был ее голос, так естественна манера, что Хорнблауэр обманулся бы, если б не видел муки на ее лице.

Хорнблауэр неожиданно тяжело перенес смерть Гэлбрейта. Он всегда считал, что лишь использует людей и счастливо избавлен от человеческих привязанностей. Его удивили горечь и жалость, вызванные смертью Гэлбрейта, удивило, что голос его дрожал и глаза наполнились слезами, когда он читал заупокойную службу, и что его передернуло при мысли о том, что творят акулы с телом под синей поверхностью Тихого океана. Он ругал себя за непростительную слабость, убеждал, что всего лишь жалеет об утрате толкового подчиненного, но так и не убедил. В гневе на себя он еще жестче подгонял матросов, занятых починкой, однако теперь, на палубе или за обеденным столом, встречался глазами с леди Барбарой без былого предубеждения. Между ними возник намек на взаимопонимание.

Хорнблауэр видел леди Барбару редко. Иногда они обедали вместе, всегда в присутствии одного-двух офицеров, но он по большей части был занят своими обязанностями, она - уходом за ранеными. У обоих не было времени, а у него - так и сил, чтобы любезничать, как ни склоняли к этому теплые тропические вечера. А после того, как они вошли в Панамский залив, у Хорнблауэра еще прибавилось хлопот, начисто исключивших возможность каких-либо ухаживаний.

Только слева по курсу появились Жемчужные острова, и "Лидия" в крутой бейдевинд двинулась к Панаме, до которой оставался всего день пути, как над горизонтом с наветренной стороны возник уже знакомый люггер. Завидев "Лидию", он изменил курс и направился к ней. Хорнблауэр курса не менял. Его окрыляла перспектива вскорости оказаться в порту, пусть далеко не лучшем и охваченном желтой лихорадкой. На нем уже начинало сказываться постоянное напряжение, требовавшееся, чтобы удержать "Лидию" на плаву.

Люггер лег в дрейф в двух кабельтовых от фрегата, и через несколько минут подтянутый офицер в сверкающем мундире вновь поднялся на палубу "Лидии".

- Доброе утро, капитан, - сказал он с глубоким поклоном. - Надеюсь, Ваше Превосходительство в добром здравии?

- Спасибо, - сказал Хорнблауэр.

Испанский офицер с любопытством огляделся. "Лидия" являла многочисленные следы недавнего боя - койки с ранеными дополняли картину. Хорнблауэр заметил, что испанец явно настороже, будто не желает говорить о чем-то, прежде чем не выяснит неких важных обстоятельств.

- Я вижу, - сказал испанец, - что ваше великолепное судно недавно принимало участие в сражении. Надеюсь, Вашему Превосходительству сопутствовала удача?

- Мы потопили "Нативидад", если вы об этом, - рубанул Хорнблауэр.

- Потопили, капитан?

- Да.

- Он уничтожен?

- Да.

Лицо испанца ожесточилось. Хорнблауэр сперва подумал, что сразил его вестью о вторичном поражении, нанесенном английским кораблем испанскому, вдвое более мощному.

- В таком случае, - сказал испанец, - я должен передать вам письмо.

Он сунул руку в нагрудный карман, но как-то неуверенно - позже Хорнблауэр сообразил, что у него было два письма, одно в одном кармане, другое в другом, разного содержания. Одно надлежало вручить, если "Нативидад" уничтожен, другое - если он еще опасен. Письмо, которое испанец наконец извлек на свет, было не то чтобы коротким, но очень сжатым, что по контрасту с многословной вычурностью испанского официального стиля означало неприкрытую грубость. Хорнблауэр понял это, как только сломал печать и прочел первые фразы.

В письме сообщалось, что вице-король Перу официально запрещает "Лидии" бросать якорь или заходить в любой порт Испанской Америки, вице-королевства Перу, вице-королевства Мексики и провинции Новая Гранада.

Хорнблауэр перечел письмо, и тоскливый перестук помп напомнил ему об остроте навалившихся на него проблем. Он подумал о потрепанном, текущем судне, о больных и раненых, об усталой команде и быстро тающих запасах, о мысе Горн и четырех тысячах миль, которые предстоит пройти по Атлантике. Мало того, он вспомнил, что Адмиралтейские приказы помимо всего прочего предписывали ему открыть Испанскую Америку для британской торговли и поискать водный путь через перешеек.

- Вам известно содержание письма, сударь?- спросил он.

- Да, сударь.

Испанец говорил надменно, даже заносчиво.

- Можете вы объяснить столь недружественное поведение вице-короля?

- Не имею полномочий, сударь, объяснять действия моего начальства.

- И вместе с тем, они крайне нуждаются в объяснениях. Я не понимаю, как цивилизованный человек может бросить на произвол судьбы союзника, который сражался за него и единственно по этой причине нуждается в помощи.

- Вас никто не звал сюда, сударь. Сражаться не пришлось бы, если б вы оставались во владениях своего короля. Южное Море принадлежит Его Католическому Величеству, и мы не потерпим здесь незванных гостей.

- Я понял, - сказал Хорнблауэр.

Он догадался, что испанское правительство, узнав о проникшем в Тихий океан британском фрегате, послало в Испанскую Америку новые приказы. Испанцы во что бы то ни стало хотят сохранить монополию в Америке, ради этого они готовы даже оскорбить союзника в разгар борьбы с самым могущественным деспотом Европы. Испанцам в Мадриде за присутствием "Лидии" в Тихом океане мерещится нашествие британских торговцев, вслед за которым оскудеет приток золота и серебра, от которого испанское правительства всецело зависит, и, что самое страшное - проникновение ереси в ту часть мира, которая на протяжении веков оставалась верной Папе. Неважно, что Испанская Америка бедна, измучена болезнями и плохим управлением, что весь прочий мир страдает из-за ее закрытости в то время, как вся европейская торговля подорвана континентальной блокадой* [Континентальная блокада - введенный Наполеоном запрет на торговлю с Англией, вызвавший экономический кризис не только в Англии, но и на всем европейском континенте].

В минутном озарении Хорнблауэр предвидел, что мир не потерпит этого безграничного эгоизма, что вскоре, при всеобщем одобрении, Испанская Америка сбросит испанское иго. Позже, если ни Испания, ни Новая Гранада не прорежут канал, кто-нибудь другой сделает это за них. Ему хотелось сказать об этом испанцу, но помешала врожденная осторожность. Как ни плохо с ним обошлись, откровенная грубость ничего ему не даст. Куда более сладкая месть - оставить свои мысли при себе.

- Очень хорошо, сударь, - сказал он. - Передайте своему начальству мои приветствия. Я не зайду ни в один порт на испанском материке. Пожалуйста, передайте Его Превосходительству мою самую горячую благодарность за проявленную им любезность и ту радость, с которой я воспринял новое свидетельство добрых отношений между правительствами, подданными которых мы имеем честь доводиться.

Испанский офицер пристально посмотрел на него, но лицо Хорнблауэра, когда тот склонился в любезном поклоне, было совершенно непроницаемо.

- А теперь, сударь, - продолжал Хорнблауэр сухо, - я должен, к своему величайшему сожалению, распрощаться с вами и пожелать вам счастливого пути. У меня много дел.

Испанцу было обидно, что его так бесцеремонно выпроваживают, но ни к чему, из того что Хорнблауэр сказал, придраться было нельзя. Оставалось только вернуть поклон и спуститься за борт. Как только он оказался в шлюпке, Хорнблауэр повернулся к Бушу.

- Пока корабль пусть остается в дрейфе, мистер Буш, - сказал он.

"Лидия" тяжело переваливалась с боку на бок. Капитан возобновил прерванную прогулку. Он расхаживал взад и вперед по шканцам, а те из офицеров и матросов, кто догадался, что в письме были дурные вести, искоса поглядывали на него. Взад и вперед, взад и вперед ходил Хорнблауэр, между платформами карронад по одну сторону и рымболтами по другую, а плывущий в нагретом воздухе перестук помп неотступно напоминал о необходимости срочно принять решение.

Прежде всего, даже прежде, чем думать о состоянии судна, надо было уяснить для себя, как обстоят дела с водой и провиантом - каждый капитан обязан позаботиться об этом в первую очередь. Шесть недель назад он заполнил кладовые и бочки, но с тех пор он лишился четверти команды. В крайнем случае, даже если чиниться придется долго, припасов хватит, чтоб дотянуть до Англии, тем более, что огибать мыс Горн с востока всегда быстрее, чем запада. К тому же теперь не надо будет таиться, значит, можно зайти на Св. Елену, Сьерра-Леоне или в Гибралтар.

Это большое облегчение. Можно посвятить все мысли судну. Чиниться надо. В таком состоянии "Лидия" не выдержит штормов у мыса Горн - она течет, как сито, временная мачта, парус под днищем. В море этого не поправить, порты закрыты. Придется поступить, как старинные буканьеры - как поступали Дрейк, Энсон и Дампир в этих же самых водах - найти укромную бухту и там кренговать судно. На материке, где испанцы освоили все пригодные для стоянки бухты, это будет непросто. Значит, нужен остров.

Жемчужные острова исключались - Хорнблауэр знал, что они обитаемы и туда часто заходят корабли из Панамы. Мало того, с люггера все еще следили за его действиями. Хорнблауэр спустился вниз и достал карту. Вот остров Койба, мимо него "Лидия" проходила вчера. Карта не сообщала ничего, кроме местоположения, но его явно надлежит обследовать первым. Хорнблауэр проложил курс и снова вышел на палубу.

- Разверните судно оверштаг, пожалуйста, мистер Буш, - сказал он.