Форестер Все по местам: XXIII

XXIII

Сразу за мысом Горн все переменилось. Леди Барбаре казалось, что только вчера они неслись по серому морю, подгоняемые попутным юго-западным штормовым ветром, а волны подымались до ноков реев, и вот сегодня они уже радуются синим небесам и ласковому юго-восточному бризу. Им действительно повезло - шторм вынес их в область южных пассатов. Они оставили позади осень южного полушария, их поджидала весна северного. Море вновь сделалось синим - прежним, каким всегда кажется синий цвет в контрасте с белой пеной. Эмалевую поверхность бороздили летучие рыбки. Тяготы мыса Горн остались позади.

Казалось самым что ни на есть естественным, что леди Барбара оказалась вечером у гакаборта, что в сумраке рядом возник Хорнблауэр и принял ее неизменное вежливое предложение сесть рядом. Вполне естественно, что офицеров это ничуть не удивило, и что вахтенный офицер ограничил свою прогулку передней частью шканцев. Когда в восемь склянок Джерард явился сменить Рейнера, тот кивком подбородка и большим пальцем указал Джерарду на темную парочку у гакаборта. Джерард ухмыльнулся, в свете звезд на его смуглом лице блеснули белые зубы.

Он покусился на добродетели леди давным-давно, раньше чем капитан заметил ее существование. Он не думал, что Хорнблауэр преуспеет там, где сплоховал он. В любом случае, Джерард гордился своим здравым смыслом и не намеревался соперничать с капитаном. На счету Джерарда было довольно побед, о которых можно повспоминать во время ночных вахт, и он вполне философски желал капитану удачи, стойко держась спиной к беседующей паре.

Но для Хорнблауэра - и для леди Барбары - в Атлантике все было не так, как в Тихом океане. Хорнблауэр испытывал напряжение, которого не чувствовал прежде. Быть может, обогнув мыс Горн, он осознал, что даже самое долгое путешествие когда-нибудь приходит к концу, и три с лишним тысячи миль, отделяющие их от Портсмута, не бесконечны. В Тихом океане общество леди Барбары его успокаивало. В Атлантическом океане он чувствовал растущее беспокойство, подобно барометру, чья стрелка быстро падает в разгар вест-индского штиля.

По какой-то причине - может быть потому, что думал об Англии - он все чаще представлял себе Марию. Вот Мария, коротенькая и расплывшаяся, с любимой черной шелковой парасолькой, или Мария во фланелевой рубашке и папильотках; Мария бранится с квартирной хозяйкой; Мария на борту его корабля в Портсмуте, пренебрежение к простым морякам явно написано на ее лице. Предательством было думать о Марии так: ему следовало бы вспомнить ее той лихорадочной ночью в Саутси, когда она, удерживая трясущиеся губы, опухшими от слез глазами смотрела на маленького Горацио, умиравшего у нее на руках от оспы, а маленькая Мария, мертвая, лежала в соседней комнате.

- Кхе-хм, - резко сказал Хорнблауэр и беспокойно заерзал.

Леди Барбара посмотрела на его освещенное лунным светом лицо и увидела одинокое, тоскливое выражение которого так страшилась.

- Не могли бы вы сказать мне, в чем дело, капитан? - спросила она мягко.

Хорнблауэр несколько секунд молчал, потом помотал головой. Нет, сказать он не мог. Он и сам не знал. Несмотря на всю склонность к самоанализу, он даже себе признаться не смел, что сравнивает двух женщин: низенькую и коренастую с высокой и стройной, ту, у которой пухлые красные щеки с обладательницей классического профиля.

Хорнблауэр плохо спал в ту ночь, и утренняя его прогулка была посвящена необычным мыслям. Он не мог сосредоточиться на провианте и воде, на том, как занять команду, чтоб она не разболталась, на ветрах и курсе - на том, о чем думал каждое утро, чтобы днем предстать человеком быстрых решений. Временами он слишком страдал, чтобы думать осмысленно, прочее же время мозг его занимали предположения столь чудовищные, что они повергали его в ужас. Он думал о том, чтобы подступиться к леди Барбаре; в этом, по крайней мере, он мог себе признаться. Он безумно желал этого. Грудь его ныла от страстного томления.

Ужаснее всего было подозрение, что леди Барбара его не отвергнет. Это казалось немыслимым и в то же время возможным, как в страшном сне. Он мог бы даже положить горячую руку на ее холодную грудь - при этой мысли его передернуло от невыносимой муки. Он до боли желал обладать ею. Почти год он был заперт на "Лидии", а год неестественного воздержания порождает странные фантазии. Где-то, в темных тайниках его подсознания, шевелились фантазии еще более страшные: темные призраки насилия и убийства.

И даже сейчас, охваченный безумием, Хорнблауэр не мог отделаться от привычки просчитывать "за" и "против". Оскорбит ли он леди Барбару или соблазнит ее, в любом случае он играет с огнем. Семья Велели может одним махом стереть его в порошок. Им ничего не стоит отстранить его от командования, а при достаточном желании - отыскать в его действиях за последний год повод для трибунала. Трибунал под давлением Велели запросто лишит его чинов и оставит бедняком, живущим на помощь прихода. Это - худшее, что может случиться (исключая разве что дуэль с фатальным для него исходом), но и лучшее не намного привлекательнее. Допустим, Велели переживут, что их сестру соблазнили. Допустим, поставленные перед фактом, они решат загладить скандал. Нет, это тоже немыслимо. Он должен будет добиться от Марии развода, а для этого нужен парламентский акт и пять тысяч фунтов.

Связаться с леди Барбарой означало рискнуть полным крахом - профессиональным, общественным и финансовым. И он знал: в том, что связано с риском, он не может на себя полагаться. Когда он приказал буксировать "Лидию" к "Нативидаду", когда сражался с Креспо пушка к пушке, риск был такой захватывающий, что и сейчас, при воспоминании, по спине бежали мурашки. Опасность завораживала его, даже когда он знал, как глупо ей подвергаться. Решив действовать, не остановится ни перед каким риском. Даже сейчас, размышляя хладнокровно, он чувствовал, как захватывающе-опасно было бы утереть нос всем Велели вместе взятым, а там - гори оно синим огнем.

А потом все эти хладнокровные рассуждения смыло горячей волной желания, стоило ему вспомнить о ней: гибкой и обворожительной, нежной и понимающей. Он дрожал от страсти, к щекам прихлынула горячая кровь, в мозгу проносились беспорядочные видения. Он стоял у поручня, невидящими глазами уставясь в синее, с золотистыми водорослями, море, не чувствуя ничего, кроме завладевшего телом и рассудком буйства. Когда сердцебиение наконец улеглось, и он обернулся посмотреть на корабль, то увидел его неожиданно четко и ясно. Он видел малейшие подробности сложного сплесня, который изготавливал один из матросов на полубаке в ста двадцати футах от него. Тут он искренно обрадовался, что восстановил самообладание, ибо на палубу вышла леди Барбара. Она улыбалась - она всегда улыбалась, выходя из каюты и радуясь солнцу. Она подошла и заговорила.

- Я всю ночь грезила, - сказала она.

- Правда? - неловко спросил Хорнблауэр. Он тоже грезил.

- Да, - сказала леди Барбара. - По большей части я грезила о яичнице. О яйцах всмятку, вкрутую и в мешочек. О белом хлебе, густо намазанном маслом. О кофе со сливками. О капусте - обычной вареной капусте. Мои грезы не были столь причудливы, чтоб добраться до пюре из шпината, но кажется, мне привиделась тарелка с молодой морковью. И вот, утром Геба приносит мне черный кофе и маисовый хлеб с жучками, а Полвил посылает ко мне спросить, желаю я на обед соленой свинины или соленой говядины. Сегодня я наверняка примусь за седьмого братца того хряка, которым меня потчевали в Панаме. Я близко познакомилась со всей его родней.

Леди Барбара засмеялась, показывая белые зубы, и смех ее ненадолго утихомирил бушевавшую в Хорнблауэре страсть. Он прекрасно ее понимал - после многих месяцев на корабельном довольствии каждый грезил о свежей пище. Ее непринужденность подействовала на смятенный рассудок Хорнблауэра так, как если бы кто-то открыл в душной комнате окно. Этот разговор о еде оттянул развязку на несколько дней - на несколько золотых деньков, пока юго-восточный пассат дул с траверза "Лидии" и нес ее по южной Атлантике к острову Св.Елены.

Ветер не стихал до того самого вечера, когда с последними лучами садящегося в золотом ореоле солнца матрос с мачты взглянул вперед и в быстро гаснущем свете приметил горную вершину. Крик "Вижу землю!" возвестил Хорнблауэру, что он вновь вывел судно в точности к намеченному месту. Весь этот день ветер постепенно слабел и к закату стих окончательно. Подобно Танталу, они были в нескольких часах пути от заветной цели, и не могли к ней приблизиться. С палубы землю было еще не разглядеть, и, как заметил Джерард леди Барбаре, ей придется принять близость земли на веру, пока ветер вновь не снизойдет до них. Ее разочарование при вести, что вожделенные яйца всмятку откладываются, было столь трогательно, что Кристэл поспешил воткнуть в грот-мачту свой складной нож. Он объявил, что это верный способ вызвать ветер, а если и это не сработает, он заставит всех корабельных юнг свистеть в унисон и будет ждать бури, которую вызовет из пучины такая наглость.

Может быть, сама эта задержка и подготовила развязку, ибо Хорнблауэр тревожился, как бы заход на Св. Елену не привел к нежелательным переменам на борту "Лидии". С другой стороны, это должно было случиться, и просто по совпадению произошло именно в тот вечер. Совпадением было то, что Хорнблауэр вошел в неосвещенную главную каюту, когда думал, что леди Барбара на палубе. Совпадением было, что его рука задела ее голую руку. Они столкнулись между столом и сундуком. Он извинился за вторжение. Она оказалась в его объятиях. Они поцеловались раз, другой. Она положила руку ему на плечо и коснулась шеи. Головы у них закружились. Тут корабль накренился, и она упала на сундук. Она улыбнулась, он опустился рядом с ней на колени и прижался головой к ее груди. Они целовались, целовались, я не могли нацеловаться. Она называла его ласковыми словами, слышанными в детстве от няньки - ей еще не приходилось говорить ласковые слова.

- Дорогой мой, - шептала она. - Мой славный. Мой малыш.

Так трудно было подобрать слова для своей любви.

- У тебя такие красивые руки, - сказала она, расправляя его руку на ладони и перебирая длинные тонкие пальцы. - Я полюбила их с самой Панамы.

Хорнблауэр всегда считал, что руки у него костлявые и уродливые; на левом мизинце у него было черное пороховое пятно - память о захвате "Кастильи". Он посмотрел на леди Барбару, думая, что она шутит, а когда понял, что нет, смог только поцеловать ее - так ждали поцелуев ее губы. Просто чудо, что она хочет его поцелуев. Их вновь охватила страсть.

Вошла Геба. Они отпрянули друг от друга, вернее, Хорнблауэр вскочил и замер, смущенный и натянутый, как струна. Геба лукаво улыбнулась. Хорнблауэр был в ужасе: капитана застали забавляющимся с женщиной на боевом корабле. Это противоречит Своду Законов Военного Времени - хуже того, это постыдно, опасно, подрывает дисциплину. Леди Барбара ничуть не смутилась.

- Выйди, Геба, - сказала она спокойно. - Ты мне пока не нужна.

И она опять повернулась к Хорнблауэру, но чары были разрушены. Хорнблауэр увидел себя в новом свете: он исподтишка затаскивает в койку пассажирку. Он побагровел, злясь на себя, и уже гадал, что из их влюбленного воркованья слышали вахтенный офицер и рулевой в открытый световой люк.

- Что нам делать? - слабо спросил он.

- Делать? - повторила она. - Мы любим друг друга. Весь мир - наш. Мы можем делать, что захотим.

- Но... - сказал он снова, - но...

Он хотел бы в нескольких словах объяснить ей свое запутанное положение. Он хотел бы объяснить, как страшится плохо скрываемой насмешки Джерарда и совершенно бестактной тактичности Буша, и что капитан корабля вовсе не хозяин себе, как это представляется ей. Но это было безнадежно. Он запинался, отводя глаза, и слабо сжимал руки. Он забыл все практические детали, которые продумывал в своих безумных грезах. Она взяла его за подбородок и повернула лицом к себе.

- Милый, - сказала она, - что тебя тревожит? Скажи мне, милый.

- Я женат, - он избрал самый трусливый путь к отступлению.

- Я знаю. Неужто это помешает... нам?

- Кроме того... - начал он и вновь сжал руки в безуспешной попытке выразить обуревавшие его сомнения. Она еще немного поступилась своей гордостью.

- Геба будет молчать, - сказала она мягко. - Она меня боготворит. Она не проболтается.

Она увидела выражение его лица и резко встала. Ее аристократическая гордость была уязвлена. Как ни завуалировано было ее предложение - она предложила и ее отвергли. Она испытывала холодную ярость.

- Будьте любезны, капитан, - сказала она, - откройте мне дверь.

Она вышла из каюты со всем достоинством графской дочери, и если и плакала в своей каюте, Хорнблауэр об этом не узнал. Он вышагивал по палубе, взад-вперед, взад-вперед, без конца. Его сладким грезам пришел конец. Вот как он показал себя человеком, для которого риск и опасность делают затею только более привлекательной. Тоже Дон-Жуан нашелся, неукротимый жеребец. Он в приступе стыда ругал себя страшными словами. Он издевался над собой, вспоминая как в воображении готов был встретить гнев могущественных Велели, а на деле испугался насмешки Джерарда.

Все еще могло кончиться хорошо. Если б штиль постоял еще денька два-три, леди Барбара, возможно, позабыла свой гнев, а Хорнблауэр - свои сомнения. В великосветской жизни мог бы произойти шумный скандал. Но в полночь задул ветер - не иначе как его вызвал складной нож Кристэла - и Джерард явился к Хорнблауэру за приказами. И вновь Хорнблауэр не смог пренебречь общественным мнением. Он не вынес мысли о перешептываниях, которые вызвал бы приказ несмотря на попутный ветер развернуть судно и двинуться прочь от острова Св. Елены.