"Юрий Гагарин"
снабжен плавсредствами полностью. Все
члены экипажа умеют плавать.
Число
Подписи
Печать
Часть
первая.
МОРЯМИ.
Глава 1. ПЯТЬ ГРЕКОВ
В ОЧАКОВ ВЕЗУТ РУБЕРОИД.
I
Просыпаться ниже
ватерлинии было все еще непривычно.
Утро просочилось в каюту вместе с
дождем. На койку падали холодные
тяжелые капли. И это июль, Черное море!
Я лежал в мокром спальнике с утренней
мыслью недоспавшего: как я, собственно,
здесь очутился?.. Зачем?..
"Недоспавший" - еще мягко сказано.
Легли в час; в три состоялся аврал.
Разбудил меня звон цепей, Ветер
переменился, нас тянуло на отмели
острова Джарылгач.
Я лежал в мокром спальнике и вспоминал,
каково было в кромешной тьме,
абсолютно голым, распутывать цепь
запасного якоря. Когда в живот
вонзается якорная лапа, возникает ряд
интереснейших ассоциаций. Например,
чувствуешь себя песчаным дном.
- ...Баклаша! - позвал
Сергей. - Спишь?
Я повернулся на бок. Знакомая теснота
кубрика: койки носового отсека
разделяет узкий проход, основание
мачты и трап, ведущий к люку. На койке у
левого борта распласталось длинное
тело. Отрешенный взгляд устремлен
вверх.
- Доброе утро, Сережик.
- Доброе. Ты как, не заболел еще?..
Интересно все-таки: ну почему я врач?!
Славчик!
Я не ответил. Назначение Сергея
Осташко на должность, определенную
Судовой Ролью, загадки как раз не
представляет. Если человек никогда не
ходил на яхте, не умеет завести мотор и
поставить парус, назначать его
матросом опасно. Роль врача сводила
тот вред, который Сергей мог нанести
здоровью окружающих, к минимуму. Я не
сомневался, что числюсь боцманом
примерно из тех же соображений.
Непонятно другое. Причины, побудившие
двух физиков-теоретиков изменить
профессии, бросить дела и однажды
утром проснуться в Джарылгачском
заливе, - причины эти должны быть по
меньшей мере уважительны. Интересно
все-таки: в чем они состоят?.. Молчишь,
Славчик?
Над головой
протопали. Раздался - опять - звон
якорной цепи, крики: "Набей фал!
Подбери шкот!" - и вот, как всегда
внезапно, внезапно и плавно, кубрик
накренился. Койка подо мной начала
мерно раскачиваться. Вдоль бортов
зашипела, вкрадчиво зачмокала вода.
Это был странный звук: будто рядом с
яхтой кто-то бежал на лыжах по
раскисшему снегу.
Вообще-то задавать вопросы поздно.
Четвертый день похода; мы оба все же
достаточно знали море, чтобы заранее
предвидеть, на что идем. Мокрый
спальник и хронический недосып
составляют часть целого. Я поискал в
себе запоздалое раскаяние - и не нашел.
- Вроде снимаемся, - взгляд Сергея по-прежнему
не отрывался от полоски рассвета,
проникающего в щели люка. - Все-таки
согласись, Баклаша: повезло Нам! По-моему,
все-таки повезло.
II
Везти начало месяц
назад, в тот момент, когда совершенно
незнакомый человек спросил, не желают
ли "господа" "сходить в
Астрахань".
Дело было на причале рыбаков-любителей,
известном под кличкой Шанхай. В Сухом
лимане, недалеко от стоянки паромов
Одесса-Варна, краны и доки крупнейшего
в стране Ильичевского порта зажимают
личный сектор. К фарватеру
стратегического значения лезут
корявые мостки. Берег облеплен жилыми
сарайчиками - "куренями". На воде
покачиваются лодки всех мастей и
калибров. Ступая по их бортам, можно
пройти "Шанхай" из конца в конец.
Утром лодки уходят, а к вечеру по
причалу запевают примусы, шкворчит на
сковородках ставрида и пахнет лучшей
на свете ухой - бычковой...
- Идемте в Астрахань, господа! -
повторил незнакомец. Мы невольно
опустили руки. Господа, кусаемые
водяными блохами, стояли по колено в
холодном лимане. Над нами нависало
днище лодки. При окраске днища рук
опускать не рекомендуется. Сверху
выросли коричневые сосульки. Капель
железного сурика стыла на глазах.
- Сейчас докрасим - и пойдем, - наконец
нашелся Сергей.
- Ну давайте. Я жду, вот оно.
Мы проводили глазами
прямую спину визитера. Из-под
воротника выбивалась курчавая седина,
взбегала на загорелое темя. Голова
была гордо откинута - чуть в сторону и
назад. Этим и завершилась наша первая
встреча с Анатолием Даниловичем
Кириченко, по профессии портным,
удостоверение яхтенного капитана №
1656.
Странное предложение обрело плоть,
когда мы впервые попали на борт "Юрия
Гагарина". Двухмачтовик с
вооружением шхуны и выстреленным
вперед бушпритом, "Гагарин" не
был похож на современную кокетливую
яхту. Больше всего он напоминал старый
парусник, парусник Стивенсона и Жюля
Верна, восстановленный для новых
приключений.
После осмотра мы сидим в каюте. На
штурманском столике разложена карта.
Указующий перст капитана обошел Крым,
взлохматил пресноватое Азовское море,
пересек Калмыцкую степь и сплавился
вниз по Волге.
- А потом и на Каспий сходим, и на
Балтику. Вот оно!
Мы с Сергеем неловко примостились на
краю койки. Золотистый свет течет из
иллюминатора, играет на медной
окантовке старого барометра. Лицо
капитана важно и благостно. Здесь - его
мир, корабль, который он создал
собственными руками. Тем самым было
продемонстрировано, что может сделать
из парусины, списанного бота и
тракторного дизеля хороший одесский
портной...
Я не мог отделаться
от мысли: тут какое-то противоречие.
Сквозь седой мох на груди капитана
видна татуировка - якоря и паруса.
Коренастый, сильный; говорит
неторопливо, веско, конец фразы
припечатывает странным сочетанием
"вот оно":
- Вы люди образованные, а я портняжка,
вот оно. Темный человек. Три класса
образования, вот оно.
Рекомендуясь таким образом, он снова,
как при первой встрече, гордо откинул
голову, а на лице возникло
челленджеровское выражение: подите,
мол, вы все к черту!
Какой там "портняжка"... Типичный
морской волк.
III
Разговор в каюте "Гагарина"
содержал, между прочим, и такую фразу:
- Если хотите, можете мне немного
помочь. Вот оно. Тут мы с Сергеем были
единодушны.
- Помочь надо, - сказал я по дороге
домой, - только ты, Сергей, на яхту пока
не ходи. Чем позже капитан узнает,
какой ты работник, тем больше шансов
поехать.
- Логично, - сразу согласился Сергей. Он
взял на себя административную часть -
и промахнулся.
Помощь по яхте оказалась
необременительной. Я ничего не умел, а
капитан придерживался "естественного"
метода обучения, развитого еще Яном
Амосом Коменским. Например, показывал,
как перебирают якорную цепь; я
наблюдал.
- Вот оно, - говорил педагог, укладывая
последнее звено, - теперь понял? - Я
кивал, и мы переходили к теме "циклевка
палубы".
За работой капитан менялся. Исчезала
медлительность речи, благосклонная
важность. Он беззлобно и необидно
поругивался. От гордой личности
командира отщеплялась новая ипостась,
которую я привык называть запросто -
Данилыч.
После рабочего дня мы отмывались в
лимане. На остановке автобуса Данилыч,
переодетый во все чистое, гордо
откидывал голову. И я почтительно
говорил:
- До свидания, Анатолий Данилович...
Сергей тем временем
готовил документы. Это был процесс
куда более трудоемкий.
Черное море - пограничное море. Для
выхода на однодневную рыбалку - всего
лишь! - необходимо:
- оформить "пропуск в море" на
каждого члена экипажа;
- заполнить "отходную книжку" (указываются
адреса и номера паспортов "отходящих");
- при отходе - "взять отход" (в
другой книжке, которую берешь с собой,
проставляется печать);
- возвратясь - "отметить приход" (снова
печать);
- состоять членом обществ ДОСААФ и
охраны природы;
- пассажиров не брать, двухмильной
зоны не нарушать, к берегу не
подходить.
Захватите с собой еще несколько
бумажек - талон о техосмотре лодки,
права на вождение малотоннажных судов
- и ступайте ловите рыбу. Но учтите: для
похода на яхте, который продлится не
один день, документов требуется
больше. Гораздо больше.
Сергей прогадал. Сидя
на работе, будущий судовой врач
неумело бил по клавишам печатной
машинки. У него еще студентом
выработалась дурная привычка: в
минуты душевного волнения втягивать
воздух сквозь стиснутые зубы,
производя вопросительное шипение -
чшшшш? - похожее на звук закипающего
чайника. Теперь казалось, что к
служебной машинке "Ятрань"
подсоединен самовар. Кипение
прекращалось только при появлении
начальства; при появлении начальства
маршрутные листы с именами далеких
портов стыдливо прикрывал "Справочник
по специальным функциям".
Мы с Сергеем оба работаем на
физическом факультете Одесского
университета. Сюда, в храм науки,
доходят лишь отголоски борьбы за
трудовую дисциплину. Взыскания
ограничиваются тем, что у заведующего
кафедрой грустнеют глаза. И все же
будущий поход мы старались не
афишировать.
На работе сгущалась атмосфера тайны. Я
никому ничего не говорил; но все чаще
меня отводили в сторону и требовали:
- Расскажи. Мне можно.
- О чем?
- Сам знаешь. Не маленький.
Завкафедрой, наоборот, ни о чем не
спрашивал, даже о судьбе заброшенной
статьи "К теории правила Урбаха".
Видимо, он ничего не знал; и только его
темные восточные глаза грустнели.
Я сам не вполне
понимаю: зачем мы с Сергеем пытались
хранить секрет? Не все ли равно, по
какой причине сотрудник бездействует?..
Скорее всего в нас говорила суеверная
боязнь спугнуть удачу. Предстоящее
путешествие - удача, это подтверждали
и вопросы сослуживцев. Была в их
вопросах какая-то тревожная зависть.
Завидовали даже не нам, не походу на
яхте как таковому, а скорее самому
факту случайности везения.
Мне кажется, что наше поколение не
привыкло к подаркам судьбы. По-моему,
нам все дается с запозданием, даже
лучшим из нас. Опять недовольны,
скажет другое, старшее поколение; да
нет, мы довольны... Я не о довольстве
говорю - о радости. Мы слишком долго не
командуем полком. Чуть дольше, чем
нужно, ходим в молодых специалистах.
Чуть позже, чем хотелось бы, выходят в
свет наши книги. Так - по ощущениям.
Может быть, все строго по заслугам, по
справедливости и вовремя; но вовремя -
это чуть поздно для радости. И ревнует
в каждом из нас неистребимый
мальчишка не к заслуженному чужому
успеху, вовсе нет. Хочется найти в
старом башмаке под елкой хлопушку -
просто так, ни за что. А может быть, это
свойство не только моего поколения?
Как-то уже в конце нюня заведующий
кафедрой вызвал меня в кабинет, долго
молчал. В его глазах стыла уже не
грусть - мировая скорбь. Я
почувствовал, что краснею. Профессор
отвел взгляд и попросил:
- Расскажите... ну, вы знаете о чем. Мне -
можно.
Единственным, кто не
считал, что нам - и заодно им - повезло,
были родственники.
- От таких предложений не отказываются!
- убеждал я дома.
- Подобная возможность представляется
раз в жизни! - патетически вторил
Сергей, втягивая в себя воздух. Ему
приходилось трудно: нужно было
уговорить жену, отца, мать, сына Сашу.
Тещу...
Родственники сопротивлялись как
могли. Суть семейных тревог выразил
пятилетний Сашка, сказав просто и
серьезно:
- Утонете, папа.
Взрослые менее откровенны. Когда
иссякали доводы о необходимости
лечить зуб и белить кухню, они в
отчаянии спрашивали:
- Ну почему о н пригласил именно вас?!
Это был единственный вопрос, на
который не могли ответить ни Сергей,
ни я. Хорошо зная друг друга, в глубине
души мы оба были уверены: в данном
случае большую глупость делает не тот,
кто опрометчиво согласился, а тот, кто
опрометчиво предложил...
Сегодня я думаю по-другому. В нелепом
способе подбора экипажа, который
применил Данилыч, мне видится высшая
мудрость. Вы зовете "сходить в
Астрахань" всех подряд; наконец кто-то
соглашается. Тем самым выявлена
натура с запасом авантюризма,
достаточным для участия в подобном
мероприятии.
IV
Лето вошло в полную
силу. Акация зацвела и отцвела.
Студенты схлынули; в пустых коридорах
университета пахло почему-то цирком:
опилками. Город раскалился, асфальт
расплавился, ежегодный миллион
отдыхающих прибыл и разместился.
Сергей оформил - на этот
незначительный факт следует обратить
особое внимание! - и свой, и мой отпуск
с шестого, как он сказал, июля.
Любое долгожданное событие обладает
следующей особенностью: чем ближе
подступает, тем нереальней кажется.
Вечер перед отходом. Рюкзак собран;
даже батарейку для фонарика в
конечном счете добыть все-таки
удалось. Паспорт, бумажник... как будто
все. За вечерним чаем, убедившись в
необратимости происходящего,
домашние нехорошо молчат. Они-то
поверили; зато я разуверился. Именно
сейчас, когда суматоха сборов позади.
К завтрашнему отплытию я равнодушен
по той причине, что этого не может быть.
И немного грустно немного жаль, что
закончен период подготовки, суетливый
праздник предвкушения...
Утро. Сбегать из дому
нужно именно утром. Знакомые вещи спят,
и часы, бьющие в столовой пять ударов,
бьют их сонно. Еще раз: паспорт,
бумажник... как будто все. Накинув
лямку рюкзака, я напоследок оглядел
свою комнату.
Я ошибся: вещи не спали. Прямо на меня,
в упор, укоризненно смотрел
письменный стол. На столе стопкой, с
вымученной добропорядочностью, были
сложены книги и папки. Одна из книг
лежала чуть в стороне, красноречиво
распахнутая на середине научного
предисловия. В одной из папок
прятались выкладки, так и не
доведенные до числа, и некая рукопись,
застрявшая на странице четыре. Строго
говоря, стол мой был прав. Одумайся,
говорил стол, еще не поздно! У каждого
своя жизнь; твоя, настоящая, - здесь.
Ведь ты и сам не знаешь, зачем тебе
понадобилось это дурацкое
путешествие...
Тут в коридоре зазвонил телефон:
Сергей сообщал, что готов. Вероятно, со
стороны это выглядело бы странно: в
пустой комнате, с рюкзаком за плечами,
приличный молодой человек вдруг
показал письменному столу язык. Резко
повернулся, вышел. Щелкнул дверной
замок. В подъезде, как всегда, пахло
жареной рыбой. Дворничиха тетя Ира не
спеша умывала двор. Автобус номер
пятьдесят подвалил к остановке. Час
спустя мы с Сергеем сошли в Бурлачьей
балке. Под обрывом блестел лиман,
покачивались лодки, поджидало
непонятнее будущее.
Нам все еще везло.
V
Толком познакомиться
с командой в день отхода так и не
удалось.
Эта сцена запомнится мне надолго. С
причала на палубу "Гагарина"
перекинуты сходни; по ним, тяжело дыша,
движется вереница людей. На мостках
толпятся провожающие и сочувствующие.
В стороне, на берегу, потявкивает
свора "шанхайских" собак. Они
волнуются больше всех.
- Пока наш поход напоминает помощь
голодающим Поволжья, организованную
одесским яхт-клубом, - смахивая пот,
говорит Сергей. Продуктов много,
загружать их тяжело, но это работа
осмысленная. Роль тушенки и джема в
ходе будущего путешествия
представляешь себе довольно наглядно.
Противней перетаскивать канистры
горючего, ящики инструментов, тюки
парусины. Наконец, совсем непонятно
предназначение мешка цемента и шести
рулонов рубероида. В качестве
заключительного аккорда мы переносим
на борт восемь палок колбасы сервелат
и... могильный памятник в виде
треугольной плиты из нержавеющей
стали. Соседи переглядываются. Собаки
начинают подвывать. Спокойствие
сохраняет только "Юрий Гагарин".
Сверкая белой каютой, он стоит
чистенький, подобранный, готовый к
походу. Корпус немного наклонен, как
при боковом ветре...
- Да он на дно сел! -
вдруг восклицает Данилыч. - Видите,
накренился? - И вот уже назад, на берег,
перекочевывают канистры, цемент,
рубероид... После этого судно вновь
обретает плавучесть, а события
разворачиваются стремительно.
Капитан взошел на борт и замер в
неудобной позе. Он хотел казаться как
можно легче.
- Теперь матросы... Даня... Саша... - Яхта
все еще плавала.
- Отдать концы! - неожиданно
скомандовал Данилыч, "Гагарин"
отошел, а мы с Сергеем остались на
берегу, возле груды балласта.
- Несите все это к плавмастерским! -
донеслось с середины лимана. - На
глубокой воде загрузимся.
До плавучих
мастерских было метров триста. Дорога
есть дорога, даже трехсотметровая. В
дороге всегда происходит что-нибудь
веселое. Отскочит колесо у тачки, и на
ноги сыплется цемент; вылетит пробка
из банки с керосином, и ноги опять
чистые...
Наши действия заинтриговали Шанхай.
На порогах куреней стоят люди. В
основном это ветераны флота, люди
непростой судьбы и непростого юмора.
Стараемся не прислушиваться.
- Отдохнем... - Сергей втягивает воздух -
чшшш? - как закипающий чайник. - Я
судовой врач, а не грузчик.
Мы останавливаемся, смотрим на гладь
лимана. На "Гагарине", кстати,
тоже не скучают. Яхта снова сидит на
мели. Аврал идет своим чередом и на
суше, и на море.
Плавмастерские. Крепкий забор.
Охранник категорически отказывается
открыть ворота. В то же время он не
препятствует, когда мы начинаем
перетаскивать через трехметровый
частокол ценные горючие и смазочные
материалы. К такому способу передачи
грузов на расстояние он давно привык.
"Гагарин" покачивается на
глубокой воде фарватера, он, наконец,
"отмелился". Теперь нужно
пересечь борта двух сейнеров и
прогулочного катера. К груди липнет
рубероид. Пот пахнет керосином.
Последние усилия... Рубероид - на
палубе.
- Заводи мотор! Отдать
концы! - К выполнению последней
команды мы уже готовы. Яхта не
движется: на мели винт намотал
водоросли. Капитан смотрит на Сергея.
Бортовой врач успел проговориться,
что когда-то он занимался подводным
плаванием. Теперь, проклиная свою
болтливость, Сергей лезет в холодную
воду.
- Дайте нож! Маску! - доносится из-под
кормы. Шанхай в восторге: операция
проходит успешно. На недостаток
внимания мы пожаловаться не можем:
- Иди посмотри на этих козлов, Витя...
Витя!
- С-с-пирту... - дрожа, хирург-подводник
влезает на борт, делает неверный шаг и
спотыкается о черный рулон рубероида.
- Пять г-греков в Оч-чаков везут р-рубероид,
- изрекает он.
Это явное вранье. Стуча мотором, яхта
идет к выходу из лимана и уносит на
себе, согласно Судовой Роли, двух
Кириченко, Нестеренко, Пелишенко и
Осташко. Национальный состав команды
строго выдержан.
Но никто не возражает: греков так
греков. Главное в том, что "греки"
наконец выходят в море.
VI
Мы вышли в море, и
суета отъезда сразу отодвинулась,
забылась. В море был небольшой ветер,
короткая волна закипала пеной.
Несмотря на грохот мотора, возникло
ощущение тишины.
Я плохо помню этот первый переход от
Ильичевска до Очакова. "Скатили" (облили)
палубу; ее дерево под босой ногой
влажное и теплое, словно кожа морского
зверя. Сидим под стакселем; он
отбрасывает странную, двойную тень -
задерживает и солнечные лучи, и ветер...
Из новых впечатлений - это все. В
начале пути срабатывает какой-то
предохранительный клапан:
воспринимаешь не то, что ново, а скорее
вещи обыденные, но деформированные,
сдвинувшиеся с привычных мест.
Ильичевск, а потом и знакомая панорама
Одессы скрылись за кормой. Последними
исчезли трубы Пересыпи, на которые
удобно править, возвращаясь с рыбалки.
Сергей возится в каюте - стелит койку,
устраивается. Сквозь квадратную дыру
люка мне видна его сухая, аскетическая
спина. Лег. Теперь виден живот,
небольшая доброкачественная
припухлость, довольно неожиданная на
этом долгом костистом теле...
Покряхтывает - что-то не так. Встает,
перекладывает парус, заменяющий
матрац, ложится и теперь от
удовольствия даже постанывает. Все
эти действия вполне в духе Сергея и
как раз поэтому интересны. Каким он
будет, мой старый друг, в новых
условиях путешествия? И каким буду я
сам?
"Гагарин" еще не
вышел из вод Одесского залива. Тут все
знакомо: ветры - широкий, "с угла",
"молдаван", течения, в том числе
"донка", при которой может прийти
замор; породы оседлой и проходной "белой"
рыбы; признаки погоды, сезонный окрас
воды... Когда-то мне казалось, что я
неплохо знаю Черное море.
Но сегодня я смотрю на зеленоватую
воду, на рыжие глинистые обрывы
другими глазами. Что же я знал?
Небольшой участок от Санжейки до мыса
"Е", фрагмент, который
самонадеянно назвал Черным морем.
Скоро он останется позади; а что
дальше? Есть ли у Крыма аналог "молдавана",
дующего непременно сутки, трое или
семь? Каковы бычки возле Керчи? Ловят
ли на "самодур" в Каркинитском
заливе?..
Я чувствовал себя в положении
сванского долгожителя. Всю жизнь он
ничего, кроме гор, не видел и думал, что
уж горы-то знает. И вот старика
вытаскивают из его ущелья и везут в
Москву, чтобы разобраться, почему он,
собственно, дожил до ста сорока лет.
- Что это?! - с изумлением восклицает
старец, глядя вниз из окна самолета.
- Как что? Это же, дедушка, ваш родной
Кавказский хребет!
