С. ПЕЛИШЕНКО, С. ОСТАШКО ХОЖДЕНИЕ ЗА ДВА-ТРИ МОРЯ.: Часть третья.

Часть третья.

РЕКАМИ.

...Мы поднимаемся по Бонанзе,
по Эльдорадо, по Золотой реке и Серному ручью,
добираемся до перевала,
спускаемся вниз через Золотые Россыпи...
- Что ты ищешь? - спрашиваю. Она смеется.
Джек Лондон

Глава 1. 

ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ.

Понять эту идею невозможно. Старайтесь к ней привыкнуть.
Из лекции по квантовой механике.

Начинающий автор решил создать книгу о кавалерии. На первой странице он написал:
"Командир накинул бурку, взлетел в седло и пришпорил своего вороного. Копыта зазвенели по дороге: цок-цок-цок-цок..."
Вторая страница начиналась и оканчивалась теми же "цок-цок-цок".
В книге было около двухсот страниц. Последние строки выглядели так:
"...цок-цок-цок-цок-цок. Пррр!.. Командир остановил вороного, вылез из седла и снял бурку. Конец".
Этот довольно глупый анекдот вспоминается, когда хочешь описать плавание по реке.

Третий день "Гагарин" идет от Ростова вверх по Дону. Третий день дует горячий, сухой восточный ветер. Река петляет, но ветер, следуя изгибам ее ложа, все равно бьет прямо в лоб. О парусах не может быть и речи: невозможно лавировать на узком фарватере, где то и дело проходят встречные суда. По пятнадцать часов в сутки трещит мотор. У Данилыча его стук начал вызывать профессиональные галлюцинации.
- Хорошо шьем! - неожиданно сказал он сегодня вместо обычного "хорошо идем".
- Что-что?..
- Мотор, говорю. Как швейная машинка: чах-чах-чах-чах...
Действительно: чах-чах-чах-чах... Цок-цок-цок-цок... Мимо нас проходят буи речного фарватера: три тысячи сорок восьмой, сорок седьмой, сорок шестой... На закате ветер стихает. Мы становимся в одной из боковых излучин Дона и ночуем, приняв душ из флакона "Тайги". Восход похож на закат, который прокручивают в обратном порядке: солнце ползет вверх, комары исчезают, ветер снова начинает дуть, а Данилыч заводит швейную машинку: чах-чах-чах...
Иногда нас подбрасывают попутные баржи. Мы швартуемся к борту, глушим мотор, и его сорокасильный тенорок сменяется натруженным басом толкача-буксира: ух-ух-ух-ух... Мы лежим на палубе, стараясь найти огрызок тени. Жара. Ветер. Скука не скука - но монотонность.
Дон - река степная. Как сама степь, он чрезмерен. Широкий, тихий плес, береговые заросли, тихая, уютная протока ведет куда-то вглубь. Поворот русла. Впереди. снова тихий плес, зеленый берег, уютная протока... Поворот. Дон красив. Дон опять красив. Дон снова красив. Даже тягостна эта избыточность, это повторяемость красоты. В море не то: море тоже бесконечно. Но море не периодично.
Впрочем, мы пишем дневник, а не учебник по теории функций. "Монотонность", "бесконечность"... Три дня на Дону были наполнены кочевым бытом, небольшими приключениями и дорожными встречами, как любые дни путешествия. Но если читатель хочет понять то странное ощущение, которое вызывает река, - нужно время от времени прерывать чтение и повторять:
- Цок-цок-цок... Чах-чах-чах... Ух-ух-ух.

I

Из путевых записей Сергея.
На реке берега называют "левым" и "правым", если идут по течению. Мы идем против течения, поэтому впредь, чтобы не путаться, будем называть левый берег правым и наоборот.

Раннее утро. Чах-чах-чах... Причалы Ростова остались позади.
- Знаете, как я назову главу о сегодняшнем дне? - похвастал судовой врач. - "Вперед, на Сталинград!"
Экипаж рассмеялся под влиянием приятной мысли, что Сталинград уже у нас в кармане. Это была типичная ошибка.
"Гагарин" с натугой шел против течения. Буи донского фарватера кренились, рождали буруны; буи как бы гнались за яхтой. Теплый пар стлался над водой. На берегу раскинулись палаточные города. Представители местного туризма еще спали. Ни одной яхты не было видно.
- Где же "Попандопуло"? Катамаран "Мечта" в фуражке с крабом?
- Отстал боец невидимого фронта, - поддержал меня Сергей. - Если вообще когда-либо существовал!
В этот момент раздался всплеск. Запасной багор, багор № 3, каким-то образом отвязался и упал за борт. Мы повернули, но белое древко уже исчезло в белом тумане.
- Черт с ним, - решил шкипер. - Искать не будем, времени жалко. К вечеру должны на Цимле быть.
- Мы что, спешим? Карты все равно ж нет. Будем идти, пока не приедем...
Отсутствие карты никого не смущало. Как же! У нас была туристская схема. "Водный путь от моря Белого до моря Черного".
Судя по "Водному пути", до Цимлянского водохранилища оставалось два поворотика и три шлюзика.
В пять часов сорок минут летнего времени состоялся восход. Мгновенно, как по команде "снять химзащиту", пропал романтический туман. Поднялся горячий ветер. Вместе с утренней прохладой быстро испарялись наши иллюзии.

Впереди сверкали бесчисленные петли Дона. Дон был похож на удава. Удав разевает пасть, и кролик по своей инициативе лезет в открывшуюся нору. В планах "к вечеру быть в Цимле" мы явно сваляли кролика...
- Займусь астрономией, - неожиданно решил Даня. - Очень хочется про звездочки почитать.
- Сварил бы лучше обед...
Но мастер по парусам, захватив школьный учебник астрономии, уже исчез в каюте. Сергей вдруг вспомнил, что давно хотел постирать белье. Он набрал воды, поставил греться у мотора, а сам пока прилег.
- Возьми руль, Слава, - скомандовал Данилыч. - Хочу двигатель проверить.
И он скрылся в машинном отделении.
Чах-чах-чах... Навигационная обстановка Дона порождает неодолимую, чумацкую лень. От буя к бую идет яхта. Не нужно ни корректировать курс, ни ловить ветер. Поймаешь дремотным взглядом очередной буй - и следи, как он выныривает из речного сияния то слева, то справа от бушприта. Потом, обретя солидные размеры, буй проплывает вдоль борта. На нем номер: 3086. Следующим будет буй 3085, на него и держи. Бог знает, что это за цифры - может, километры? Но думать лень. Солнце нагрело плечи, ключицы пахнут жженой пластмассой. Накинуть рубашку тоже лень...
Некоторое оживление вносят встречные суда. Взбивая мелкую водяную пыль, лихо раскорячив подпорки крыльев, проносятся серебристые водомерки - "Вихри" и "Кометы". Изредка над кронами деревьев появляется белоснежная грановитая палата с антеннами. Это - палубная надстройка очередного "Волгобалта". За кормой вздымается горб, с которого судно как бы непрерывно съезжает. "Гагарин" почтительно шарахается. Стандартный теплоход типа "Река - море" здесь, на узком донском фарватере, подавляет величием.
Зато совсем домашний, уютный вид у стареньких, ржавеньких, нагруженных песком барж. Корму подпирает тупорылый буксир. Иногда, скорбно пыхтя, буксир толкает сразу несколько барж. На палубах сохнет белье, ходят бабы, замотанные в белые платки.
- Деревня плывет! - восхищался Данилыч. - К такой прицепиться - горя бы не знали.

Мы были не против стать на буксир, но первая оказия случилась только в середине дня...
- Ребята!! - заорал Данилыч. - Гей, на барже! Возьмите на буксир. Не обидим!
- У нас мотор испортился! - лживо вторил я.
- Привет из Одессы!!! Ура-а-а! - вопил Даня, не покидая каюты. Текст криков роли не играл: рев двух моторов начисто убирал из речи смысловую нагрузку.
Как с помощью жестов изобразить желание стать на буксир? Данилыч разрешил эту проблему просто. Он попеременно поднимал над головой то кормовой конец с петлей, то бутылку водки. Казалось, капитан одновременно хочет выпить и повеситься и не знает, с чего начать.
Но речники - люди сообразительные. На мостике толкача показался крупный, голый по пояс мужчина. Он лаконично махнул рукой, указывая место у правого борта.
Суда звонко "поцеловались", сжав кранцы, и пошли рядом.

Ух-ух-ух... Яхта, примостившаяся под буксирным боком, напоминает кисейную барышню об руку с деревенским кузнецом. Ухажер что-то рокочет раскатистым басом, а дама семенит рядом, изредка вздрагивая от его шуток.
- Можно? - Капитан буксира нанес нам визит. - Будем знакомы, Алексей.
- Очень приятно... Накрывайте стол, ребята.
На палубе "Гагарина" стало тесно. Алексей был молод, но широк и грузен, как Тарас Бульба. Спускаясь по трапу для осмотра каюты, он застрял плечами в люке.
Мы с Сергеем переглянулись. Опять пробуждалась психология туриста, в представлении которого вся Сибирь должна есть пельмени и за что-то бить белку в глаз. Сейчас перед нами был потомок казаков, степняк, наследник разбойного и вольного духа Войска Донского. Перед внутренним взором замелькали нагайки, шашки и лампасы. В памяти почему-то всплыли непонятное слово "ясак" и фраза "его благородие хорунжий приказали в капусту порубать".
Сели за стол. Данилыч весьма кстати вспомнил, что сегодня день Военно-Морского Флота. Выпили. Алексей охотно рассказал, что по Дону ходит пятый год, раньше служил на Дальнем Востоке.
Я почувствовал себя обманутым. Где местный говор, шипящие "язви тя в душу"? Алексей говорил правильным, усредненным языком радиодиктора. Я тщетно пытался уловить "нечто ястребиное" в его "воинственном смуглом лице": лицо было самое обыкновенное, потное, несколько тяжелое.
- Простите, Алексей, а вы местный? Из станичников? - осторожно спросил Сергей. Казак усмехнулся:
- Вроде того. Наши сюда после войны перебрались.
В поиске казацкого колорита я решил, что речь идет о второй русско-турецкой войне. Не все запорожцы после разорения Сечи ушли за Дунай; часть была переселена на реку Ею, потом на Кубань, и составила основу Кубанского войска. Может быть, Алексей из них?
Но когда говорят "после войны", всегда имеют в виду последнюю войну.
- Отец погиб, - рассказывал капитан буксира, - у матери дома никого, а тут, под Ростовом, кое-какая родня. Вот и переехали.
Мне стало стыдно. Что я ждал - дешевой опереточной экзотики? На Алексее были мешковатые рабочие штаны. Без лампасов.

II

Гость ушел. После обеда время замедляет свой бег. Ух-ух-ух... Хорошо идти на буксире. Решительно ничего не делаешь и вместе с тем приближаешься к цели. Это и есть рай: оправданное безделье. Ух-ух-ух...
Бесконечно тянутся мимо нас берега. Правый холмист, обрывист. Водораздел здесь проходит вплотную к реке. Много суходолов - выбитых, истощенных земель.
По другую сторону реки яркая, ядовитая зелень у самой воды, часто бурелом, путаница гниющих стволов. Лес береговой, несерьезный. Чувствуется его малая глубина, проникающее присутствие степи за узкой полосой прибрежной зелени. Иногда в самой чаще мелькает лысина песка. И ветер совсем не лесной - сухой, горький, прокаленный над пустыми плитами материка. Лесной пейзаж со степным подтекстом.
Лежа на палубе, я не спеша лениво размышлял. У греков, веселых пантеистов, каждый ручей имел свою нимфу. Тем самым за ним признавалось право на индивидуальность. Интересно, как выглядела бы нимфа Дона? И жара, и ветер, и повторяющаяся красота реки, и ритм буксирного баса - за всем угадывается единый замысел, все это вариации на единую тему. Странно - в море о теме моря я не рассуждал. Ух-ух-ух... Хорошо было в море. На Дону тоже неплохо, но жарко. Буксир пыхтит. Тема буксира ведет по теме Дона ржавую тему баржи. Ух-ух-ух... Тема. Тьма. Ма...
- Ребята! Возьмите на буксир! - кричал Данилыч. Я проснулся. Шкипер взывал к небольшой самоходке, которая обгоняла яхту.
- Где Алексей? Мы ведь были уже на буксире!
- Алексей отстал, баржу песком заправляет, - глядя в бинокль, сказал Сергей. - Не выйдет, Данилыч. Там опять женщина.
Капитан в последний раз, безнадежно махнул водкой. Самоходка вильнула к нам, потом выровнялась и увеличила ход.
- Кино, - тоже глядя в бинокль, хихикнул Даня. - Он за руль, и она за руль. Он тянет налево, она направо.
- Третью оказию зевнули, - видя, что я ничего не понимаю, объяснил Сергей. - На Дону, видно, традиция: с женами плавать. Капитан к нам, жена от нас. Разная реакция на вид бутылки.
За то время, что я спал, зной отпустил. Солнце садилось. Река стала похожа на цветную фотографию. Голубой воздух, желтый песок, зеленые листья - краски очистились, утеряли богатство полутонов.

"Гагарин" шел мимо большой станицы. Правый берег был здесь особенно крут, левый порос особенно густым лесом.
В слове "станица" мне всегда чудилось нечто былинное. Станица, стан, становище. Детская мечта о кочевой жизни. Костер, ночное, "утро туманное, утро седое"...
- Мелиховская, - прочел Сергей над ветхой пристанью. - Красиво.
Я вспомнил, как днем искал на казаке Алексее лампасы, покраснел и попытался собраться. Набеги и кочевья - прошлое. В Мелиховской, конечно, создан колхоз. Станичники смотрят передачу "А ну-ка, парни!", посевная прошла успешно, и председателя недавно протянули на райкоме за разбазаривание техники полевого стана.
Но все же станица, надо признать, отличалась от обычной степной деревни. Вольный дух казаков не принимал стандартов. Улиц не было. Двухэтажные усадьбы сбегали по склонам плавных верблюжьих горбов и толпились у реки в беспорядке, как табун, пригнанный на водопой. Над водой ярко зеленели вербы.
- Батя, давай тут заночуем! - вздохнул Даня. Он рассматривал казачек, полоскавших на мостках белье. Данилыч сделал вид, что туговат на ухо.
Заслышав стук мотора, женщины выпрямились, смеясь, что-то певуче кричали.
"По До-ну гуляет, по До-ну гуляет!" - с фальшивой сладостью запел Сергей, но тут же осекся, нахмурился и тоже вздохнул.
В воздухе витали образы "Тихого Дона". Я приставил ко рту жестяной рупор:
- Аксинья! Аксинья!!
Молодая казачка на крайних мостках вздрогнула, уронив мужнину рубаху, и подняла голову.
- Привет из Одессы! Прощай, Аксинья-аа! - Голоса команды дружно слились над водой.
За кормой яхты течение медленно зализывало киль ватерный след - рубец, сизо-багровый от закатных лучей. Мелиховская осталась позади, но в бинокль еще долго можно было разглядеть мостки и Ксюшу, глядящую нам вслед.

III

Для судна с осадкой "Гагарина" заночевать на реке - проблема. Возле берега мелко. Посреди фарватера есть опасность проснуться под "Волгобалтом". Приходится искать протоку или затон - тихую обочину речной дороги.
У небольшой станицы Пуляховской Дон разветвляется. Влево уходил широкий боковой рукав. Водный перекресток украшало странное сооружение. Оно стояло на якоре. Корпус напоминал баржу, которой за любопытство отрезали нос. На корме какой-то шутник оборудовал лебедками деревенский сеновал. Большую часть палубы занимала изба с мелкопоместными наружными ставнями.
Мы разузнали глубину и стали в протоке, недалеко от ковчега. Там шла тихая семейная жизнь. Загорелые карапузы возились у лебедки, женщина снимала просохшее белье, в окне солидно курил отец семейства.
- Ше ж таки это такое? - заинтересовался Даня. - Землечерпалка? Бензозаправка?
- Раколовка, - буркнул Сергей. - Стоят себе и раков ловят.
- Не, но должны ж они ше-то делать?
- Не должны. Этот плот-музей. Первый, неудавшийся вариант Кон-Тики.
- Главное, - наставительно произнес Данилыч, - оно нас от фарватера прикрывает. Полезет баржа какая-нибудь в протоку - сначала на них наткнется. Мы крик услышим и уйдем, вот оно.

На реке лучшее время дня - ночь. Уже вымыли после ужина посуду, в баки залита солярка - на завтра. Капитан побрызгал в каюте "Тайгой", затянул люки марлей и притих - занял противокомариную оборону. Молодежь располагается наверху.
- Данилыч, последний раз! Мы фонарик забыли.
- Зачем же я закупоривался?! Лезьте, только быстрей. Даня, газ закрыт?
Это, по традиции, последний вопрос дня. После уверений, что газовый баллон завинчен, дыхание шкипера становится ровней. Для нас же наступает святой час - время вечернего трепа.
Мы расположились у бушприта. Ночь была безлунная, звездная. На берегу, у Пуляховской, уже потушили огни.
- Даня, ты теперь астроном... Просвети!
- Кассиопея... Весы... Волосы Вероники... - мастер по парусам старательно выговаривал благородные ночные имена.
Сергей отыскал Большую Медведицу. Был поднят и тут же забыт глобальный вопрос о существовании простых и реликтовых черных дыр. От воды веяло свежестью...

...Оглушительный рев разогнал звезды.
- Вы что, не выключили газ?! - спросонья закричал Данилыч.
Но это был не газ. Музей Кон-Тики, обитель патриархата, тихая раколовка заступила на вахту. Черные дыры еще глубже ушли под сферы Шварцшильда. Монстр со ставенками перетягивался по тросу, ослеплял прожектором, злобно грохотал и отступал назад.
Прошло полчаса. Стозевное чудище продолжало свою непонятную работу. Станица Пуляховская покорно спала - привыкла. Скрепя сердце легли и мы.
- Не понимаю местных казаков! - прокричал мне в ухо Сергей. - Им давно пора собраться и порубать эту баржу на мелкие ботики.
Мне приснился горный обвал и фрезерный станок. На рассвете я проснулся сам - от наступившей тишины.

IV

- Смотри, какая здоровая байда плывет! - сказал Сергей. Судовой врач выработал оригинальную классификацию донских плавсредств: любое судно, превосходящее размерами яхту, он называет "здоровой байдой".
Был полдень; недолгая прохлада давно сменилась сиянием и ветром нового знойного дня. Мотор "Гагарина" строчил уже больше пяти часов.
Здоровая байда величественно приближалась. Ее темная масса перегораживала все течение реки. Палубная надстройка напоминала огромные ворота. Это был не "Волгобалт", не заправочная станция, даже не земснаряд... .
- Шлюз! - догадался Даня. - Первый донской шлюз.
- Тише ход! - нервно скомандовал Данилыч.
Шлюзы были качественно новым препятствием на пути "Гагарина". Конечно, об их существовании мы знали заранее: четыре шлюза придется пройти перед Цимлянским водохранилищем и чуть ли не полтора десятка - в Волго-Донском канале. Весь вопрос был в том, пропустят ли яхту эти форпосты современной навигации.
- Тяжелое дело, - качали головами опытные ростовские яхтсмены. Для прохождения шлюза следовало иметь специальное разрешение, заранее послать запрос по рации. У нас не было ни рации, ни разрешения. Данилыч слушал мрачные прогнозы и мрачнел. Он умел справиться со шквалом, был спокоен во время шторма. В молодости он прошел войну; но одно упоминание о людях и бумажках, человеко-бумажках, от которых зависело продвижение яхты, превращало лихого капитана в неврастеника. Капитан был не только лих. Он долго жил, он имел опыт.
На малом ходу, по-собачьи виляя корпусом, "Гагарин" подползал к своему первому шлюзу. Ворота были распахнуты, к ним вела красиво изогнутая линия швартовой стенки. В ласточкином гнезде смотровой будки виднелась чья-то фуражка.
Не заходя в шлюз, пришвартовались у стенки. Данилыч впервые после Керчи вынул папку с документами.
- Ждите...
- Погонят, - убежденно сказал Даня, глядя на удаляющую спину шкипера. Спина горбилась... - Снова бумажки, снова люди в фуражках...

У края шлюзовой камеры расположился небольшой базар.
- Бойкое место бабки выбрали, - одобрил Сергей. - Каждое судно - потенциальный покупатель. Тут бы еще пивной ларек...
Но пива не было. Не считая "Гагарина", не было и судов-покупателей. На раскаленном бетоне застыли фигуры торговок. Обмотанные платками, безликие головы женщин в своей неподвижности напоминали сфинксов. В храмовом пролете шлюзовых ворот стоял белый огонь реки. На секунду мне почудилось, что это Нил, Древний Восток, Египет...
- Почем помидоры... Что?! - Наваждение развеялось сразу. Храм снова стал шлюзом, Нил - Доном. Мумия торговки поклонялась единственному древнему богу - золотому тельцу.
- А так, ще б купить? - Даня перешел на жаргон одесского "Привоза". Бабка, напротив, говорила правильно, чуть старомодно.
- Давеча и по три рубли торговала. Ничего, берут. Помидоры-то знатные!
Она не уступала ни копейки. Я взял арбуз, десяток помидоров - действительно "знатных", благородно-матовых, крупных - скрепя сердце рассчитался...
- Ну, хозяйка, вы своей выгоды не упустите!
- Это верно, - согласилась женщина. - Для того и живем.
Она сказала это так убежденно, так внушительно и кратко, что мы поняли: человек изложил твердый, давно сложившийся взгляд на жизнь.
Подошел Данилыч. Вид у него был усталый.
- Снимаемся! Прошлюзуют! Они таких документов, как у нас, и не видели...
- Не так страшен шлюз, как его малюют...- резюмировал я. Все согласились. Только Данилыч почему-то беспокойно оглядывал реку и вздыхал.
Вскоре после шлюза показался Константиновск.
- Очень сильно купаться хочется, - капризно сказал Даня, разглядывая в бинокль местный пляж и пляжниц. Данилыч сделал вид, что плохо слышит. Повторялась история Мелиховской.
- По До-ну гуля-ет... - затянул было Сергей, но тут в воздухе пронеслось что-то плоское, красное...

Как пишут в романах, "никогда еще наша история не была так близка к завершению".
- ...Матрац сдуло! - радостно закричал Даня и выпрыгнул за борт.
Мелькнули ноги судового врача. Увлеченный цепной реакцией прыжков, я вдруг тоже оказался в воде. Три фонтана брызг взметнулись одновременно. Я вынырнул и с ужасом увидел, что яхта быстро удаляется, а на палубе никого нет.
- Он тоже... ой, не могу! Он тоже ж выпрыгнул! - отплевываясь и по-собачьи подгребая, захохотал Даня. - Батя, ты где? Батя!!
Рядом всплыла кепка. За ней показалась макушка Сергея. Оценив ситуацию, судовой врач открыл рот, в который незамедлительно полилась донская вода.
- Счебубы... тпфу... чего ты ржешь?!
- Смешно, - Даня вдруг замолчал, вытаращил глаза и с отчаянным криком "батя!" нырнул, я за ним. В желтовато-голубой воде поднимались белые пузыри. Больше ничего не было.
- Вот он! - когда мы всплыли вторично, нервно хохотал уже Сергей. Неуправляемый "Гагарин" описывал дугу. Теперь он шел поперек течения. За кормой на лине болтался спасательный круг. В ореоле брызг мелькала голова шкипера.
- Сейчас врежется! - Яхта неслась к пустынному левому берегу. Я зажмурился. Сейчас будет треск... треск...

Треска не было. Я открыл глаза. Не дойдя до берега, яхта села на мель. Мотор работал вовсю, но "Гагарин" не двигался. Мы увидели, как Данилыч взбирается на борт.
- Да тут мелко! - Сергей встал на ноги. Течение вынесло нас на отмель. Рядом, у песчаной косы, болтался злополучный матрац.
- С ума со-шли! - четко, как бы отдавая команду, прокричал в рупор капитан. "Гагарин" сполз с мели, развернулся и стал на якорь. Данилыч вновь, на этот раз неторопливо, покинул яхту и поплыл к нам.
- Вот так и возникают суда без экипажа, - резюмировал Сергей. - "Летучий голландец" на Дону!..
- Ничего, вот оно... все хорошо, вот оно... - отдуваясь, повторял Данилыч. - Я так и думал...
- Чего ты думал? - подозрительно спросил Даня.
- Ничего. Хотели купаться - купайтесь...
- Нет, ты договаривай!
- Ну ладно, - сдался капитан, и я вдруг почувствовал: я знаю, что сейчас последует. - Опять "Мечта" появилась. Мне на шлюзе сказали. Капитан, говорят, в черном свитере. В фуражке с крабом, пижон, ходит.
- М-да... - после короткого молчания протянул Сергей. - Это уже мистика.
- Я так и знал: что-то случится. Вот оно и случилось, - с явным облегчением закончил шкипер. - А теперь, я имею в виду, отдохнем...

Во всяком случае, на сей раз "Гагарин" был обязан "Мечте" отдыхом. Мы огляделись. Город Константиновск нежился за рекой. Здесь, на нашей стороне, было удивительно тихо. Скат песка плавно спускался к воде. Выше начиналась трава, сухой кустарник, за ним - неожиданно влажный, свежий лес. Светло-голубая протока разрезала лес, открывала его взгляду - и уходила, терялась в путанице зелени, в желтых мысках.
Даня, сладострастно мыча, зарылся в сухой, пропитанный солнцем песок. На лице мастера по парусам застыло глуповатое выражение счастья. Сергей, перейдя вброд протоку, скрылся в молодом лесу и оттуда неразборчиво кричал нечто радостное. Я бродил по отмели. Наивно копируя речную рябь, песок на дне слежался твердыми барашками. Когда я наступал на крошечный подводный бархан, он оживал, песчинка за песчинкой уходил из-под ног, норовил засосать в свою сантиметровую глубину. Казалось, какие-то мягкие зверьки возятся под ногой, щекочут, стараются подрыть стопы неведомого им Гулливера, повалить и потом связать, опутать теплыми нитями течения. Я делал вид, что побежден, и падал в воду.
Эпизод с купанием и "Мечтой" уже забывался. Как всегда после очередного явления "Попандопуло", я быстро перестал верить в его существование. Светлый жар летнего полдня был чужд мистике; а верней, в нем самом, в удивительной красоте Дона чувствовалась тайна куда более важная. Начинало казаться, будто я чем-то ей обязан, что-то немедленно должен угадать; и когда, покинув место отдыха, "Гагарин" двинулся дальше, это далекое от безмятежности чувство только усилилось. За Константиновском холмы отошли в сторону, река петляла по широкой долине, и Дон, кажется, еще похорошел. На крутых поворотах фарватер вплотную прижимался к берегу. Палубу накрывала тень, в нескольких метрах у борта проходили узловатые корни деревьев, выползшие из глинистой почвы. В таких местах русло сужалось, мощное течение рождало воронки, "Гагарин" плелся со скоростью провинциального пешехода. А за поворотом снова открывались широкие, стоячие плесы, их выпуклая поверхность сверкала белой ртутью, лесистые острова разделяли ложе реки, и Сергей, сверяясь с картой, каждый раз говорил:
- Эта протока называется Старый Дон.
Сергей опять увлекся навигацией. Сменив меня на руле, он первым делом развернул карту и озабоченно спросил:
- Где мы, по-твоему, находимся?
Я этого не знал и даже не хотел знать. Навигационный пыл Сергея противоречил самой сути реки. Мы были на Дону. Зачем знать точней? Меня куда больше интересовало чувство, которое вызывает монотонная красота реки, чередование проток, непрерывный ритм мотора. Я прилег и попытался сосредоточиться.

Из путевых записей Сергея.
17.20. Хорошо "шьем"! Вечером должны быть у Николаевского шлюза. Проходим лесистый остров, перед ним было резкое сужение русла и поворот направо. На карте все это есть, но возле поворотного буя написано: № 2564. А на самом деле - № 2586.
18.40. Баклаша усиленно пишет. На всякий случай еще раз спросил, где мы были в тот момент, когда я его сменил. Может, он плохо следил за картой? Говорит, что следил хорошо. Тоже заметил, что номера буев указаны неверно.
Как-то быстро мы идем. Может, у меня часы спешат?

В теории относительности различают "временеподобные" и "пространственно-подобные" интервалы между событиями. В море, чтобы узнать, где находимся, мы смотрели на часы - а потом вычисляли пройденный путь. События морской части путешествия были временеподобными; иное дело внутренние воды, где во весь голос заявляет о себе Его Величество Материк. Время теряет жесткость. Минуты тянутся. Часы летят. Теряется связь событий.
Может быть, секрет Дона - в его пространственно-подобности?..
Нет, слишком уж это хитро. Что-то не то.

Из путевых записей Сергея.
20.10. Что-то не то. Вместо левого поворота, как должно быть по карте, показался правый. Вместо острова - протока.
- Старый Дон, - сказал Баклаша, не отрываясь от блокнота. Очень ценное замечание! Тут все протоки называются "Старый Дон".
20.30. У Славки какой-то пришибленный вид. Встал, походил по палубе, затягиваясь незажженной сигаретой, потом посмотрел на меня так, словно в чем-то заподозрил:
- Где карандаш?
Он это уже в четвертый раз спрашивает. Выслушал мой ответ, засопел, снова лег и нашел карандаш на том месте, откуда недавно встал.
Все-таки где же мы?

Вот неймется человеку! Никого, кроме Сергея, навигация не волнует. Куда мы из фарватера денемся? Данилыч следит, чтобы мотор не прерывал своего ритма, так хорошо подчеркивающего суть Дона. Даня спокойно изучает карту звездного неба. Я начал его понимать, что занятие отвечает бесконечности реки. Интересно, найду ли я все же для этого Дона нужные слова?..

Из путевых записей Сергея.
21.00. Ничего не понимаю. Подошел к одной нз рыбацких лодок.
- Николаевская далеко?
Рыбак ответил, что за поворотом, и показал налево. Река уходила направо. Я решил уточнить:
- Сколько до нее километров?
- Километров двадцать. А может, меньше. Меньше. Километров двенадцать. А может, меньше... Меньше. Километров шесть.
Интересно, знаю ли я все же, где мы?! Нет, в таких условиях я Дону не навигатор!

Да как тут найдешь нужные слова, если все время отвлекают! Нет, я в таких условиях Дону не певец...

V

Заводь полукругом вдавалась в берег. В ней шло медленное, едва заметное вращение воды. От Дона нас отделяла огромная, черная, древняя коряга. Киль "Гагарина" коснулся дна, но теперь яхта была надежно прикрыта от любых судов, сбившихся с ночного пути.
Закат совпал с ужином. Допивая чай, мы смотрели как багровый диск солнца, шипя, погружается в Дон.
Возле уха прозудел первый комар. Замершую поверхность воды разорвал тяжелый всплеск. И пошло: на берегу грянули кузнечики, подхватили лягушки, а всплески раздавались все громче, все смелей, все ближе к борту. Это была рыба. Я многозначительно посмотрел на Сергея и неумело взял в руки спиннинг.
Я не люблю техники. Вонь бензина, паутина блок-схем вызывают у меня эстетическое недоумение. С другой стороны, я люблю рыбалку и двадцать семь лет не усматривал никакой связи между этим атавистическим спортом и умением читать чертежи.
Зимой мне стукнуло двадцать восемь. Так называемые "друзья" подарили мне спиннинг - складное удилище и безынерционную катушку "Дельфин-8". К дельфину прилагалась инструкция. Я открыл первую страницу, увидел что-то вроде чертежа карданного вала - и сердечно пожал руки гостям. Саму катушку я осторожно положил на письменный стол. Всю весну она там и пролежала. Писал я теперь на кухне.

Перед отплытием на "Гагарине" я встретил еще одного "друга" - бывшего однокурсника по фамилии Лялин.
Лялин - рыбак, спиннингист, знаток блесен и завсегдатай речных излучин, черт бы его побрал. Он не мог пройти мимо того факта, что я буду проходить Дон, Волгу и Волго-Донской канал.
- Богатейшие места! Как собираешься ловить - удочкой? А наживка?
О таких деталях я не задумывался. На реке я рыбачил всего один раз. Меня разбудили в четыре утра, дали в руки удочку, надели червяка и сказали:
- Теперь плюнь, забрось и гляди на поплавок. Я забросил, смотрел до шести утра, потом плюнул, снял червяка, отпустил его на волю и лег спать.
- Наживка будет, - бормотал я. - Мормышку накопаем, хлеба намнем... еще мотыль какой-то бывает...
- У тебя спиннинг есть? - презрительно бросил Лялин.
- Есть.
- А блесны? - Короче говоря, добряк Лялин снабдил меня и блеснами, и пухлой книгой М.М.Матвеева "Спиннинг. Первые шаги".
Книгу я прочел с удовольствием. Во-первых, я с гордостью узнал, что мой "Дельфин-8" - чуть ли не самая лучшая катушка; сообщалось, что она "проста и надежна в обращении". Далее перечислялись преимущества ловли спиннингом эстетические (чистота, спортивность) и меркантильно-рыбацкие ("на спиннинг ловится преимущественно крупная рыба"). Автор был ловкий малый. Он так доходчиво пояснял, что прибрежный камыш - место засад щуки, так нежно говорил о гидродинамике вращающейся блесны, так тонко вникал в психологию окуня... Литературный талант сделал свое дело: ловля спиннингом показалась мне занятием, доступным человеку молодому, крепкому, с высшим образованием.
Вскоре после входа в Дон я сел и за каких-нибудь три часа намотал лесу на "безынерционную бобину". Что такое леса, я знал, что такое бобина, догадывался; но "завязать лесу на шпонке у основания бобины самозатягивающимся узлом" - это для физика-теоретика проблема. В конце концов я завязал бантик на какой-то загогулине, с уважением подумав - вот она, шпонка! Снасть была готова.
И настал великий миг. Погожим комариным вечером, в тихой заводи за корягой, я неумело взял в руки спиннинг. У меня было две универсальных блесны, одна утяжеленная, окуневая, одна облегченная, жереховая, и две каких-то эмалированных. Какую надеть? В темной воде плескала рыба. Может, это был жерех - а может, и щука. Я прицепил на конец лески универсальную блесну и сделал первый, неожиданно далекий заброс - метров на семь.
- Ого! - позавидовал Сергей. - Для первого раза неплохо.
Для меня это было просто здорово, но для рыбы маловато - она плескала метрах в десяти и ближе не подходила. Я забросил еще раз, потом еще, еще и еще...

Настала тихая звездная ночь. Данилыч задрапировал каюту и что-то ласково ворковал о невыключенном газе. Даня у бушприта прильнул к звездам. Рядом он установил керосиновый фонарь и разглядывал то карту, то саму натуру звездного неба. Он даже не вздрагивал, когда мимо лица проносилось жало щучьего тройника.
По-видимому, первый заброс должен был остаться наилучшим. На него ушло все пресловутое везение начинающего рыбака.
Мне мешало решительно все: мачты, шкоты, гик грота. Трудно отдать предпочтение какой-нибудь одной детали оснастки. Все они внесли свой посильный вклад. Крючок блесны побывал в каждой веревке. Он пронзал и резину кранцев, и дерево фальшборта. Непрерывно почесываясь от комариных укусов, размахивая удилищем, я плясал по палубе, как шаман, пытающийся выгнать из Дани злого духа астрономии. Сергей подавал советы и просил "дать покидать". На плавучем кране раздался смех: там ребятишки вытащили еще одну рыбу.

С наступлением темноты прелесть ловли спиннингом возрастает. Блесны я теперь не видел. Для заброса этот факт особого значения не имел: блесна выбирала путь независимо от моего желания, она обладала свободой злой воли. Зато теперь, подматывая лесу, я засекал момент окончания подъема по тому звону, с которым блесна застревала в переднем кольце - "тюльпане" - удилища. Вынимать тройник из желудка пойманной щуки наверняка было бы легче.
А затон кипел. За бортом не прекращался таинственный, приглушенный, волшебный плеск крупной рыбы. Я человек мирный. Но если б в ту ночь мой взгляд, устремленный на воду, мог убивать - ни один пескарь не увидел бы больше солнца.
Даня ушел спать. Сергей тоже укладывался - на моем матраце, потому что его матрац я проколол. За последние полчаса у меня сорвались три блесны. Я бросал их с такой ненавистью, что они покидали леску и присоединялись к сонму метеоров, чертивших огневые знаки во тьме.
Наконец я утопил саму катушку. Она выскочила из зажимов и жабой плюхнулась за борт. Я взялся за леску, вытянул все сто метров, на конце которых висело дьявольское единство бобин и шпонок, смял все это комом и засунул под матрац. Все уже спали. Я осторожно залез в каюту, взял с полки книгу апостола спиннингизма М.М.Матвеева... У борта "Гагарина" раздался еще один всплеск.
Когда мы покидали затон следующим утром, в прощальном прыжке над водой поднялась гладкая, черная, обширная спина. Это было последнее "прости" тихого омута.
Все это было уже давно, читатель. Говорят, сейчас низовье Дона окончательно отравлено промышленными отходами. Я не был там со времени похода на "Гагарине", и, как всегда в таких случаях, мне трудно представить, что мой "тихий омут" стал по-настоящему тихим. Мертвым.

VI

Самодовольная трескотня мотора по утрам звучит мягче. Надо же и совесть иметь. Тишина вокруг, безветрие, легкий пар над водой. Еще толком не рассвело, спит приютивший нас затон, спит непойманная рыба. На плавучем кране тоже спят. Говорить в этот час хочется шепотом, что-нибудь нежное:
- Милая... Вон звездочка упала... Росы сколько...
Дивное время. Даже мотор стучит хоть и нагловато - это в его природе, иначе не умеет, - но вполголоса все же. Чувствует. А может, еще не прогрелся...
Вот теперь прогрелся. Чах-чах-чах-чах!! Ни черта он не чувствует. И милой рядом нет, а есть шкипер, мужчина в трусах и с волосатой грудью. Вставай! Держи румпель! Вари обед! Эй, на заправщике!!! На буксир, не возьмете?
Плавучий бензозаправщик был пришвартован к ржавой барже, стоявшей на якоре. Этот тандем был неподвижен; по поскольку рядом крутился буксир-толкач, оставалась надежда, что когда-нибудь он двинется.
В ответ на призыв Данилыча палубу заправщика украсила странная фигура. Монументальный живот облекала когда-то голубая майка. Ниже свисало то, что когда-то было штанами. Туловище было увенчано багровым лицом широкого профиля. Маленькие глазки уставились на нас с непонятным томлением.
Данилыч приветственно взмахнул багром.
- Вы куда, ребята? - обратился он к лицу во множественном числе. - До Волгодонска не подбросите?
Лицо, чей профиль напоминал фас, радостно закивало. Мы подошли поближе.
- Степаныч! - хрипло отрекомендовалось лицо, приняло швартовый конец и, держа его в руках, тревожно осведомилось:
- У вас выпить найдется?
Чувствовалось: если мы ответим "нет", Степаныч немедленно отдаст концы в воду. Мы ответили, что найдется, и он тотчас закрепил петлю на кнехте баржи. Удивительное лицо просветлело, вернее, сделалось из темно-бурячного светло-бордовым.
- Вчера был День Флота... нет, позавчера. Вчера у меня горючка кончилась. Солярка и вообще, - туманно объяснял Степаныч. - Сижу с пустыми танками, а душа требует. Наливай.
Пообещав нам ту самую солярку, которая вчера кончилась, хранитель горючего удалился. Стакан со спиртом, зажатый в его кулаке, казался рюмочкой.
- Впервые я могу безошибочно определить нашу скорость, - похвастал Сергей, когда мы простояли около часа.
- Да? И какая же она?
- Скорость ноль! - изрек он, но опять ошибся: как раз в этот момент буксир запыхтел, и мы двинулись.
- Сходите за горючим, - сказал капитан. Команда промолчала. Данилыч вяло махнул рукой:
- Ну ладно. Пусть хоть немного жара спадет.

Жарко было все эти дни, но сегодня что-то особенно. Сколько градусов - тридцать восемь? Сорок? Термометра у нас нет, да и само понятие температуры кажется неподходящим. Такой зной нужно измерять в единицах мощности. Лучи солнца расплющиваются на палубе. Их вдавливает в каждую пору дерева, в каждую пору кожи. Поверхность реки прогнулась. Мухи не летают, а ползают в тени. На буксире, на заправщике, на барже - ни души.
"Яшку" мы укрепили на корме яхты. Бортами он опирается на леера, под ним небольшой клок тени. Помещается тут полтора человека, остальные два с половиной изжариваются. При желании можно сменить сковородку палубы на духовой шкаф каюты и там испечься.
Лежа под лодкой, шкипер второй час читает книгу Манкина "Белый треугольник" - в те минуты, когда просыпается.
- Ну как, Данилыч? Хорошо пишет? Храп капитана прерывается:
- Отлично! И яхтсмен он отличный. Такой дневник и вам бы написать, вот оно. Учитесь!
Впрочем, и о нашем дневнике капитан самого высокого мнения. То он, то Даня просят что-нибудь прочесть. Мы повинуемся охотно, с наигранной скромностью.
- Нравится?
- Зашибись! - говорит Даня и опять берется за астрономию. Я так и не научился распознавать, что кроется за этим "зашибись" - одобрение или конкретный совет молодому автору.
Данилыч ничего не говорит. Под лодкой снова слышен храп.

Мы пьем много воды. Горло жадно всасывает теплую, липкую от долгого хранения влагу. Вода испаряется, не доходя до желудка, во всяком случае, исчезает бесследно. Мы даже не потеем. Через минуту опять хочется пить.
Облитая забортной водой, палуба шипит. Лужи на ней исчезают, как плевок на утюге.
Жара укорачивает время. Жара удлиняет и запутывает мысли. Собственно, даже не мысли эти длинные, бесцельные раздумья, извилистые, как река, и тягучие, как повороты русла. Мы как-то забыли о том, куда и зачем идем. Все проглотил Дон. Остался один Дон. Запомню ли я Дон? Запомню, надолго запомню: но если увижу эти места без солнца, в безветренную погоду - не узнаю, пожалуй. И я долго раздумываю над тем, как хорошо бы прожить вот здесь, на углу зеленой протоки, весь год, познать все ипостаси реки, увидеть ее во льду, увидеть ледостав и ледоход, дождливую, зыбкую осень. Я мечтаю о будущем холоде протоки с удовольствием, долго - пока она не скрывается за поворотом. Нет, дорога лучше. Только в дороге дано увидеть сотни проток и тосковать по каждой.
- Ну что, сходите за соляркой? - снова спросил Данилыч. - Уже не так жарко.
Мы этого не заметили, но идти надо.
Степаныч на своем заправщике мирно спал. Сергей закашлялся, Даня погремел канистрами...
- А, это вы? Погодите, сейчас...

Роли изменились. Степаныч был уже не просителем, а хозяином. Он выглядел лучше и теперь напоминал заурядного гипертоника с рожистым воспалением.
- Вишь, как я люк открываю? Чтоб искры не выбить, осторожно надо. Закурить не найдется?
Остатки солярки скопились на самом дне глубокого танка. Ведро, опущенное на веревке, сразу же за что-то зацепилось. Я полез его освобождать. Внутрь вел узкий, крутой трап. Внизу было темно и душно. Казалось, чихнешь - насыщенный горючими парами воздух взорвется.
- Спички дать? - закричал, заглядывая в люк, Даня.
- Давай, а то ни черта не видно!
Этого диалога Степаныч не вынес и разыскал помпу - чего мы, собственно, и добивались. Через полчаса все баки "Гагарина" были полны солярки, а вскоре с ответным визитом на яхту прибыл Степаныч. В кулаке он зажимал стакан.
- Нальете? - Вопрос звучал утвердительно. По палубе буксира прошли две девушки.
- Привет, Валечка! - закричал Даня. - Заходи в гости!
- Не, спасибо. Мы загорать идем.
- Сгоришь! Или сглазят.
- Ничего! - Хихикая и оглядываясь, девицы удалились. Из открытого трюма баржи поднимался конус песка - чем не пляж? Мастер по парусам загадочно хмыкал. Когда же он успел познакомиться? С яхты Даня не сходил, девицы раньше не появлялись... Старею. Когда-то такие вещи не казались загадками.
- У нас нет карты Цимлянского моря, - заявил Данилыч.
- Можно на буксире переснять. А надо ли? Какое-то водохранилище, Цимла...
- Надо! Цимла Цимлой, а море морем. Вот оно.

Мы с Сергеем взобрались на мостик буксира. Капитан толкача был сама любезность. Карту? Пожалуйста. Калька, карандаши - все найдется. Речные моряки - тоже моряки.
"Тоже..." Мы, яхтсмены без году неделя, чувствовали себя мальчишками перед седым капитаном. А для него, видавшего добрых три десятка навигаций, важно было одно - "ребята с моря". Он как бы оправдывался, рассказывая о трудностях апрельских рейсов по Дону, когда еще не весь лед сошел, о затяжных восточных ветрах, о короткой, "непроходимой" зыби Цимлы. "Не море, конечно, но..."
Меня интересовал один казус. Песок на Дону есть повсюду - каждые десять километров встречается земснаряд, занятый добычей этого ценного стройматериала. Большинство барж, идущих против течения, везли именно песок. Но и по течению везли его же! Мне казалось, что это еще одна загадка Дона.
Но для капитана сей парадокс не существовал. Из его объяснений я понял только одно слово - "Тонно-километры".
Сергей кончил переснимать карту. Мы немного постояли на открытом крыле капитанского мостика. Речные толкачи снабжены высоченной надстройкой. Шум мотора был здесь почти не слышен.
Прямо под нами рассекало воду длинное, сверху неожиданно изящное тело баржи. "Гагарин" сыновне приютился под ее боком. Желто-голубая река была видна на три поворота вперед. Сергей сделал несколько снимков. Потом, зимой, мы посмотрим на них и вспомним Дон - подстегнем память. Для всех прочих это будут просто картинки: река и лодка под боком ржавой баржи.
Пока что я не нуждаюсь в напоминаниях. Донской путь "Гагарина" скоро окончится, но все еще сохраняет надо мной странную власть. Власть дороги. Поперек Дона протянулась степь. Когда-то по ней шло переселение народов - всегда с востока, волна за волной. Обратное движение удавалось редко и ненадолго. Все мы, так называемые европейцы, - потомки тех, кто прошел по этим местам. Власть прошлого. Она давит, как всякая власть. Но она заставляет оборачиваться.

Закат. Еще один донской закат. В море таких не бывает. Дело тут, наверно, в исключительной сухости перегретого воздуха, в мельчайшей песочной пыли, которую несет восточный ветер. Сначала все окрашивается багровым. В реке течет густая венозная кровь. Потом резкий, неожиданный перелом. Червонный монохроматизм рождает фиолетовый тон - внезапно, без подготовки, без игры промежуточных красок. Каждый охотник желает знать... - здесь это правило неприменимо, середины спектра нет, сразу: каждый - фазаны. В небе, на воде, даже на листьях - всюду слияние и разделение, яростная борьба двух мрачных, первобытных тонов. Ничуть не красиво, скорее страшно. Жесткий фиолет побеждает, но и сам уничтожается, съедает и себя. На востоке открываются острые белые зрачки звезд. Почти светло, но красок больше нет. Это уже ночь, избавление.
Шлюзы перед Волгодонском проходили в темноте. Огонь прожектора плясал на взрыхленной воде, сверху неслись мегафонные выкрики, суета не давала опомниться. "Гагарин" проскочил две камеры, соединенные каналом, и снова вышел в спокойную черноту. Благодетель-буксир ушел, мы остались одни. Справа виднелись огни порта. Яхту опять покачивало - впервые за последние пять дней.