Форестер Сесил Скотт Хорнблауэр и "Отчаянный" : 10

10

- Пользуюсь случаем, мистер Буш, - сказал Хорнблауэр, - повторить то,

что уже говорил. Мне очень жаль, что вам не представляется возможность

отличиться.

- Ничего не поделаешь, сэр. Такова служба, - произнес голос из темноты

напротив Хорнблауэра. Слова были философские, но в голосе звучала горечь.

Это - часть общего безумия войны: Буш огорчен, что ему не позволили рискнуть

жизнью, а Хорнблауэр, которому этот риск предстоит, вынужден Буша утешать,

говорить спокойным официальным тоном, словно нисколько не волнуется - словно

нисколько не боится.

Хорнблауэр достаточно хорошо разбирался в себе и знал: если случится

чудо, если придет приказ, запрещающий ему лично участвовать в предстоящей

вылазке, он почувствует облегчение - облегчение и радость. Но это было

абсолютно невозможно - в приказе четко говорилось, что "высадкой должен

командовать капитан "Отчаянного" Горацио Хорнблауэр". Почему, объяснялось в

предыдущем абзаце - "...так как лейт. Котар старше лейт. Буша". Котара

невозможно было назначить командиром десанта, набранного из матросов чужого

судна; не мог он служить под началом офицера с меньшим стажем. Единственным

выходом из тупика было назначить командиром Хорнблауэра. Пелью, писавший эти

приказы в тишине своей великолепной каюты, походил в этот момент на

валькирию из скандинавской легенды, приобретшей недавно в Англии странную

популярность - он был вершителем судеб. Росчерк его пера мог означать, что

Буш останется жить, а Хорнблауэр погибнет.

Но у дела была и другая сторона. Хорнблауэр неохотно признался себе,

что его не порадовало бы, если б командовать десантом назначили Буша.

Задуманная операция требовала быстроты и точности, на которые Буш мог

оказаться неспособен. Как ни странно, Хорнблауэр радовался, что командует он

сам. По его мнению, радость эта была одним из проявлений слабых сторон его

характера.

- Вы хорошо помните приказы на время до моего возвращения, мистер Буш?

- спросил Хорнблауэр. - И на случай, если я не вернусь?

- Да, сэр.

Упоминая, словно между прочим, о своей возможной гибели, Хорнблауэр

почувствовал, как по спине пробежал холодок. Через час он может превратиться

в застывший обезображенный труп.

- Тогда я пойду подготовлюсь сам, - сказал он с притворно беззаботным

видом.

Не успел он войти в каюту, как появился Гримс.

- Сэр! - сказал Гримс.

Хорнблауэр обернулся. Гримсу было немногим больше двадцати, он был

худощав и возбудим. Сейчас лицо его было бледно (капитанский вестовой мало

времени проводил на палубе под солнцем), губы сильно дрожали.

- В чем дело? - резко спросил Хорнблауэр.

- Не берите меня с собой, сэр! - выкрикнул Гримс. - Я ведь не нужен

вам, сэр, ведь правда, сэр?

Хорнблауэр опешил. За долгие годы службы он ни с чем подобным не

сталкивался. Это трусость; при желании это можно даже расценить как бунт. За

пять последних секунд Гримс совершил преступление, карающееся даже не

кошками, а виселицей. Хорнблауэр смотрел на него в упор, не в состоянии

произнести ни слова.

- От меня не будет никакого проку, сэр, - выговорил Гримс. - Я... я

могу вскрикнуть!

Это серьезно. Хорнблауэр, отдавая приказы к предстоящей вылазке,

назначил Гримса своим посыльным и адъютантом. Сделал он это особо не

раздумывая - он был весьма небрежным вершителем судеб. Теперь он получил

урок. Перепуганный насмерть человек может погубить всю операцию. Но в первых

словах, которые Хорнблауэр произнес звучали прежние его мысли.

- Я могу повесить тебя, клянусь Богом!

- Нет, сэр! Нет, сэр! Пожалуйста, сэр... - Гримс был на грани обморока.

Еще немного и он рухнул бы на колени.

- Бога ради... - начал Хорнблауэр.

Он почувствовал омерзение, не к трусости, а к неспособности ее скрыть.

Потом Хорнблауэр спросил себя, какое он имеет право презирать трусость.

Потом он подумал о благе службы, потом... Нельзя терять время на все эти

банальные рассуждения.

- Хорошо, - рявкнул он. - Ты останешься на борту. Заткни пасть, болван!

Гримс хотел было рассыпаться в благодарности, но слова Хорнблауэра

заставили его замолчать.

- Я возьму Хьюита со второй шлюпки. Позови его.

Минуты бежали, как всегда перед ответственной операцией. Хорнблауэр

пропустил пояс в петли на ножнах абордажной сабли и застегнул его. Шпага

будет мешаться, задевать за все, - для того, что он задумал, абордажная

сабля куда сподручнее. Он еще раз обдумал, брать ли пистолет, и решил не

брать. Пистолет иногда полезен, но в данном случае это серьезная помеха. Для

сегодняшней операции было подготовлено более тихое оружие - длинная колбаса

из парусины, с петлей для запястья, наполненная песком. Хорнблауэр положил

ее в правый карман.

Явился Хьюит. Надо было быстро объяснить ему, что от него потребуется.

Косой взгляд, которым Хьюит наградил Гримса, явственно выражал его чувства,

но сейчас не было времени говорить об этом - с Гримсом можно будет

разобраться позднее. Хорнблауэр показал Хьюиту содержимое узелка,

первоначально предназначавшегося Гримсу - кремень и огниво на случай, если

погаснет потайной фонарь, промасленное тряпье, быстрый и медленный

огнепроводный шнуры, фальшфейеры. Хьюит внимательно все осмотрел и взвесил

на руке мешочек с песком.

- Очень хорошо. Идите, - сказал Хорнблауэр.

- Сэр! - начал Гримс умоляющим тоном, но Хорнблауэр не мог и не хотел

его слушать.

На палубе было темно, и Хорнблауэру пришлось подождать, пока привыкнут

глаза.

Офицер за офицером докладывали о готовности. - Вы точно помните, что

должны будете сказать, мистер Котар?

- Да, сэр.

Котар ничуть не походил на возбудимого француза. Его спокойствие

удовлетворило бы любого начальника.

Морские пехотинцы, доставленные на борт вчера ночью, весь день провели

в тесноте под палубами, скрытые от подзорных труб Пти Мину.

- Спасибо, капитан Джонс. Вы уверены, что ни одно ружье не заряжено?

- Да, сэр.

Надо, чтоб ни выстрела не прозвучало до тех пор, как поднимется

тревога. Орудовать придется штыком, прикладом, мешочком с песком - однако

для этого нужно было, чтоб все ружья оставались незаряженными.

- Первый отряд десанта погружен в рыбачье судно, сэр, - доложил Буш.

- Спасибо, мистер Буш. Очень хорошо. Мистер Котар, можете приступать.

Суденышко для ловли омаров, захваченное поздно вечером у изумленных

рыбаков, покачивалось рядом. Взятая в плен команда находилась в трюме -

изумление их было вызвано нарушением нейтралитета, которым в продолжение

бесконечных войн пользовались рыбаки. Эти люди хорошо знали Хорнблауэра,

нередко продавали ему за золото часть своего улова. Обещание вернуть судно

позднее едва ли их успокоило. Теперь суденышко покачивалось рядом, и Котар

за Хьюитом, а Хорнблауэр за Котаром спустились в него. Восемь человек сидели

на корточках на дне, где обычно лежали верши для омаров.

- Сандерсон, Хьюит, Блэк и Даунс, берите весла. Остальные держитесь

ниже планширя. Мистер Котар, сядьте, пожалуйста, напротив моих коленей.

Хорнблауэр подождал, пока все устроятся. Черный силуэт лодки должен

выглядеть в темноте как обычно. Наконец все было готово.

- Отваливай, - сказал Хорнблауэр.

Первый раз весла черпанули воду слишком глубоко, второй раз получше, и

наконец лодка заскользила гладко. "Отчаянный" остался позади. Они шли на

рискованное предприятие, и Хорнблауэр слишком хорошо знал, что сам в этом

виноват. Если б ему не втемяшилась в голову эта идея, они могли бы мирно

спать на борту; завтра люди, которые могли бы жить, будут мертвы по его

вине.

Он отбросил эти мрачные мысли и немедленно вынужден был поступить так

же с мыслями о Гримсе. Гримс может подождать до их возвращения, и

Хорнблауэру незачем сейчас из-за него беспокоиться. И все же, даже

сосредоточившись на управлении рыбачьим суденышком, Хорнблауэр чувствовал

как текут на заднем плане его сознания эти мысли - так обсуждая план,

постоянно слышишь краем уха корабельные шумы. Он думал, как команда

"Отчаянного" будет обращаться с Гримсом. Хьюит, оставляя судно, наверняка

поделился этой историей с приятелями.

Хорнблауэр, держа руку на румпеле, правил к северу, на Пти Мину. Дотуда

миля с четвертью, и, если он промахнется мимо крохотного причала, вся

экспедиция кончится позорным провалом. Ориентировался он по неясным

очертаниям крутых холмов на северном берегу Гуля; вглядываясь в них на

протяжении всех этих трех недель, он хорошо их запомнил. Главным ориентиром

был обрыв в четверти мили к западу от семафора, где в море впадала речушка.

Поначалу приходилось держать на этот обрыв, но через несколько секунд

Хорнблауэр уже различил громаду семафора, который смутно вырисовывался на

фоне темного неба. Дальше было просто. Весла скрипели в уключинах, то и дело

слышались всплески; темные волны, мерно вздымавшие и опускавшие лодку,

казались отлитыми из черного стекла. Не надо было подкрадываться тихо и

незаметно, напротив, рыбачье суденышко должно вести себя так, будто оно тут

на вполне законном основании.

У подножия обрыва была маленькая пристань, рассчитанная на половину

прилива. Ловцы омаров имели обыкновение высаживать здесь двух-трех человек с

лучшей частью улова. Поставив на головы корзины с дюжиной живых омаров, они

бежали по дороге через холмы в Брест, чтобы поспеть к открытию рынка, на

случай если прилив или ветер задержат лодку. Хорнблауэр, неоднократно

наблюдавший все это с безопасного расстояния из ялика, узнал столько

подробностей, сколько не смог бы выудить из бесед с рыбаками. Правда, что

именно говорилось на пристани, он слышать не мог.

Вот и причал. Хорнблауэр крепче сжал румпель. С дальнего конца пристани

послышался громкий голос часового:

- Qui va la?

Хорнблауэр толкнул Котара коленом. В этом не было необходимости - тот

готов был отвечать.

- "Камилла", - откликнулся он по-французски и продолжил: - Судно для

ловли омаров. Капитан Кийен.

Лодка подошла к причалу: наступил критический момент, от которого

зависело все. Блэк, дюжий баковый старшина, знал, что ему надлежит делать,

как только представится возможность. Котар заговорил со дна лодки:

- У меня есть омар для вашего офицера. Хорнблауэр, вставая и хватаясь

за причал, едва видел в темноте склонившегося к лодке часового. Тут же Блэк

кинулся на него, как пантера, следом Даунс и Сэндфорд. Хорнблауэр видел

мелькание теней, но не слышал ни звука - ни единого звука.

- Все в порядке, сэр, - сказал Блэк.

Хорнблауэр с тросом в руке кое-как на четвереньках выбрался на

скользкий причал. Блэк держал в руках безжизненное тело часового. Мешок с

песком - тихое оружие: могучий удар по шее ничего не подозревающего

человека, и готово. Часовой даже не выронил ружья. Блэк опустил часового -

тот был без сознания или убит, неважно - на склизкие камни причала.

- Если он подаст голос, перережете ему глотку, - сказал Хорнблауэр.

Все шло по плану и одновременно как в страшном сне. Хорнблауэр,

накидывая выбленочный узел на швартовую тумбу, обнаружил, что лицо его

по-прежнему искажено звериным оскалом. Котар был уже рядом с ним; Сандерсон

пришвартовал лодку спереди.

- Идемте.

Причал был длиной всего несколько ярдов: в дальнем конце, откуда

начиналась дорога на батарею, должен стоять второй часовой. Из лодки

передали пару пустых корзин, Блэк и Котар поставили их на головы и двинулись

вперед, Котар в середине, Хорнблауэр слева и Блэк справа, чтоб тот мог

размахнуться правой рукой, в которой держал мешочек с песком. Вот и часовой.

Вместо строго "кто идет?" он приветствовал их шуткой. Котар заговорил об

омаре - это была принятая, хоть и неофициальная плата офицеру. Разговор был

вполне обычный, пока Блэк не бросил корзину и не размахнулся мешочком с

песком. Все трое бросились на часового, Котар вцепился ему в горло,

Хорнблауэр с остервенением лупил мешочком, стараясь не промахнуться. Через

мгновение все было кончено. Хорнблауэр огляделся в темноте. Он, Блэк и Котар

были острием клина, пробившим кольцо французской обороны. Теперь пришло

время забить сам клин. Позади них находились полдюжины матросов,

сгрудившиеся в рыбачьей лодке, а за теми - семьдесят морских пехотинцев в

шлюпках "Отчаянного".

Они оттащили второго часового на причал и оставили с двумя матросами,

которым поручено было присматривать за лодкой. Теперь у Хорнблауэра было

восемь человек. Он повернулся лицом к крутой дороге, которую до того видел

лишь в подзорную трубу с палубы шлюпа. Хьюит шел за ним: запах горячего

металла и жира говорил Хорнблауэру, что потайной фонарь еще горит. Дорога

была крутая и каменистая, и Хорнблауэру приходилось все время быть начеку.

Особенно спешить было не к чему, и, хотя они и находились в кольце часовых,

где мирные жители ходят совершенно спокойно и беспрепятственно, шумно

спотыкаться и привлекать излишнее внимание не стоило.

Дорога постепенно выполаживалась. Наконец, она стала совсем ровной;

здесь ее под прямым углом пересекала другая дорога.

- Стой! - прошептал Хорнблауэр Хьюиту, но сам прошел еще пару шагов,

прежде чем остановиться. Надо было дать Хьюиту время предупредить остальных

- если остановиться слишком резко, идущие сзади могут налететь друг на

друга.

Это действительно была вершина. С палубы "Отчаянного" ее видно не было;

даже когда шлюп находился далеко отсюда в Ируазе, и даже с грот-брам-стеньги

заглянуть сюда было невозможно. Хорошо видна была громада семафора и кусок

крыши под ней, но ниже ничего разглядеть не удавалось. Из разговоров с

рыбаками Хорнблауэр тоже ничего не выяснил.

- Ждите! - прошептал он и осторожно шагнул вперед, вытянув перед собой

руки. Вдруг они коснулись деревянного частокола - это была обычная ограда,

никакое не военное заграждение. А вот и ворота, обычные ворота с деревянной

щеколдой. Очевидно, семафор особо не охранялся - ограда и ворота были лишь

вежливым предупреждением для непрошенных посетителей. Да и незачем было его

охранять, здесь, за французскими береговыми батареями.

- Хьюит! Котар!

Они подошли к нему, и все трое принялись вглядываться в темноту.

- Что-нибудь видите?

- Похоже на дом, - прошептал Котар. Двухэтажное здание: на нижнем этаже

окна, выше что-то вроде платформы. Видимо, здесь живет обслуживающий

персонал. Хорнблауэр осторожно нажал на щеколду, она четко подалась.

Раздался какой-то звук, Хорнблауэр напрягся. И тут же успокоился - это

прокричал петух. Послышалось хлопанье крыльев. Обслуживающий персонал держит

кур, а петух закричал раньше времени. Медлить больше нечего. Хорнблауэр

шепотом приказал отряду подойти к воротам. Пора: морские пехотинцы уже

должны были пройти полпути до батареи. Он готов был отдать последний приказ,

как вдруг замер. В то же мгновение Котар вцепился ему в плечо. Два окошка

осветились; несмотря на расширенные зрачки, нападающие ясно увидели весь

дом.

- Вперед!

Они побежали - Хорнблауэр, Котар, Хьюит и двое с топорами впереди,

четверо с ружьями следом за ними. Дорожка вела прямо к двери. Та была

закрыта на деревянную щеколду, которую Хорнблауэр лихорадочно попытался

отодвинуть. Дверь не поддавалась - она была заперта изнутри. Когда щеколда

заскрипела, из дома послышался испуганный крик. Кричала женщина! Крик был

хриплый и громкий, но без сомнения женский. Стоящий рядом с Хорнблауэром

матрос размахнулся топором, чтоб ударить в дверь, но тут другой матрос

топором разбил окно и прыгнул внутрь, Котар за ним. Женский крик перешел в

визг. Дверь распахнулась, и Хорнблауэр ворвался в дом.

Свеча освещала странную сцену. Еще светлее стало, когда Хьюит открыл

потайной фонарь и повел лучом по кругу. Большие деревянные балки были

установлены под углом в сорок пять градусов, как подпорки у мачты. Рядом

помещалась деревенская мебель: стол, стулья, тростниковый коврик на полу,

печка. Посреди комнаты стоял Котар со шпагой и пистолетом, в углу визжала

женщина. Она была очень толстая, черные волосы торчали спутанным клубком. На

ней была одна ночная рубашка, едва прикрывавшая колени. В дальней стене

открылась дверь, появился бородатый мужчина, тоже в рубашке, из-под которой

торчали волосатые ноги. Женщина по-прежнему визжала, но Котар громко

заговорил по-французски, размахивая пистолетом - видимо, незаряженным - и

она смолкла, не столько, возможно, из-за котаровых угроз, сколько из чисто

женского любопытства. Она пялилась на незванных гостей, для приличия делая

вид, что прикрывает руками грудь.

Надо было быстро принимать решение - ее крики могли всех всполошить, да

наверняка и всполошили. Вдоль толстого бревна, составлявшего мачту семафора,

шла лестница, над ней был люк. Наверху должен располагаться механизм

приводящий в движение крылья семафора. Бородатый человек в рубашке, должно

быть, телеграфист, вероятно, штатский, и они с женой живут там же, где

работают. Удачное устройство платформы позволило им соорудить под ней жилье.

Хорнблауэр пришел сюда, чтоб сжечь семафор, и сожжет, пусть даже это

означает разрушить мирное жилище. Его отряд уже собрался в комнате, двое

матросов появились из спальни, куда, по-видимому, проникли через другое

окно. Хорнблауэру пришлось остановиться и чуть задуматься. Он собирался

драться с французскими солдатами, а оказалось, что он уже овладел семафором.

И тут еще эта женщина. Но он уже пришел в себя и смог привести в порядок

свои мысли.

- Кто с ружьями, выходите наружу, - приказал он. - Встаньте к ограде и

сторожите. Котар, поднимитесь наверх. Снесите сюда все сигнальные книги,

какие найдете. Вообще, любые бумаги. Быстро - даю вам две минуты. Вот

фонарь. Блэк, найдите что-нибудь для этой женщины. Сойдет что-нибудь с

кровати. Потом выведите этих двоих и сторожите. Хьюит, вы готовы поджечь?

У Хорнблауэра мелькнула мысль, что парижский "Монитор" поднимет

страшный шум по поводу того, как плохо обращались с женщиной распущенные

британские моряки, но это неизбежно, как бы они ни деликатничали. Блэк

накинул женщине на плечи ветхое одеяло и вытолкнул обоих на улицу. Хьюит

остановился и задумался. Ему никогда прежде не приходилось поджигать дома, и

он должен был сообразить, как это делается.

- Здесь, - быстро сказал Хорнблауэр, указывая на основание мачты.

Вместе с Хьюитом он придвинул к нему мебель и поспешил в спальню, чтобы

вытащить мебель и оттуда.

- Принесите тряпки! - крикнул он. Котар спустился по лестнице, одной

рукой прижимая стопку книг.

- Поджигайте, - приказал Хорнблауэр. Странно было делать все это так

хладнокровно.

- Попробуйте печку, - предложил Котар. Хьюит откинул задвижку на печной

дверце, но она была слишком горячей, чтоб за нее взяться. Тогда он стал

спиной к стене, ногами уперся в печку и напрягся - печка упала и покатилась,

раскидывая уголья по полу. Но Хорнблауэр уже выхватил горсть фальшфейеров из

узелка Хьюита - свеча еще горела, и он поджег запалы. Первый запал затрещал,

потом фальшфейер рассыпался снопом искр. Сера, селитра и немного пороха -

то, что надо. Хорнблауэр сунул горящую гильзу в промасленное тряпье, зажег

другую и бросил, зажег еще одну.

Сцена была адская. Странный голубой свет озарил комнату, потом все

окутал дым, в ноздри ударил запах горящей серы. Фейерверк трещал, шипел и

грохотал. Хорнблауэр все поджигал запалы и разбрасывал гильзы в комнате и в

спальне. Хьюит в порыве вдохновения схватил с полу коврик и бросил на

горящее промасленное тряпье. Тростник сразу затрещал, рассыпался желтыми

искрами.

- Хорошо горит! - сказал Котар.

Языки пламени с горящей циновки лизали деревянные подпорки. На грубой

деревянной поверхности тоже заплясали огоньки. Хорнблауэр, Котар и Хьюит

смотрели зачарованно. Здесь, на каменистом водразделе, не может быть ни

колодца, ни ручья, так что если огонь как следует разгорится, его уже не

потушишь. Стена, разделявшая комнату и спальню, уже пылала в двух местах,

где Хорнблауэр сунул в щели фальш-фейеры. Вдруг в одном из них огонь

полыхнул на два фута вверх, послышался громкий треск, ливнем посыпались

искры.

- Идем! - сказал Хорнблауэр.

На улице воздух был чист и свеж. Они моргали ослепшими от пламени

глазами и спотыкались о кочки. Воздух пронизывал слабый свет, первые

проблески наступающего дня. Хорнблауэр увидел массивную фигуру толстухи,

завернутой в одеяло - она как-то странно рыдала, с промежутками в одну-две

секунды издавая гортанный звук, как при глотании. Кто-то опрокинул курятник,

и весь двор, казалось, был заполнен квохчущими курами. Дом пылал изнутри.

Было уже достаточно светло, и Хорнблауэр отчетливо видел на фоне неба

громаду семафора с неестественно повисшими крыльями. От нее отходили восемь

толстых канатов, привязанных к забитым в скалу стойкам. Эти канаты

удерживали мачту под напором штормовых атлантических ветров, а стойки заодно

служили подпоркой покосившемуся частоколу. Возле дома было трогательное

подобие садика: небольшие клумбочки, землю для которых, вероятно, принесли

на себе из долины, несколько анютиных глазок, несколько кустиков лаванды,

две чахлые герани, на одну из которых кто-то уже нечаянно наступил башмаком.

И все-таки свет был еще совсем слабый - пламя, охватившее домик, было

куда ярче. Хорнблауэр увидел, как подсвеченный пламенем дым повалил из стены

второго этажа, и в тот же миг меж разошедшихся досок полыхнуло пламя.

- Там наверху было дьявольское хитросплетение веревок, блоков и

рычагов, - сказал Котар. - Сейчас от него мало что осталось.

- Никто этого уже не починит. А от морских пехотинцев пока нет вестей.

Пошли, ребята.

Хорнблауэр готов был сразиться с неприятелем, если тот появится раньше,

чем семафор как следует разгорится. Это не понадобилось, так хорошо

повернулось дело. Даже слишком хорошо - все расслабились, и понадобилось

несколько минут, чтоб собрать матросов. После этих минут безделья казалось,

что торопиться некуда и незачем. Они вышли в ворота. Над морем лежала легкая

дымка. Марсели "Отчаянного" - грот-марсель обстенен - видны были куда лучше

его корпуса, серой жемчужины в жемчужном тумане. Толстая женщина стояла в

воротах. Одеяло свалилось с ее плеч, она без всякого стыда размахивала

руками и выкрикивала ругательства.

Справа, из мглистой долины, в которую они собирались спускаться,

послышались звуки какого-то музыкального инструмента, трубы или горна.

- Это их побудка, - заметил Котар, следовавший за Хорнблауэром по

пятам.

Не успел он это сказать, как зазвучали другие горны. Секунды две спустя

прогремел ружейный выстрел, потом прокатилась барабанная дробь, потом еще

барабаны забили тревогу.

- Это наши пехотинцы, - сказал Котар.

- Да, - коротко ответил Хорнблауэр. - Идемте. Ружейные выстрелы

означали, что дела у отряда, двинувшегося на штурм батареи, пошли не так

гладко. Часового на батарее надо было убрать тихо. Теперь поднялась тревога.

Проснулся караул - человек двадцать вооруженных людей - а следом поднимается

и основной отряд. В деревне расположился на постой артиллерийский взвод.

Хотя артиллеристы, вероятно, не очень хорошо управляются с ружьями и

штыками, но в это же время пробуждается ото сна пехотный батальон. Еще не

успев все это так четко продумать, Хорнблауэр приказал матросам бежать и сам

побежал по отходившей вправо к батарее дороге. Раньше, чем они взбежали на

водораздел, у него был готов новый план.

- Стой!

Котар и матросы остановились.

- Заряжай!

Они скусили патроны, насыпали порох на полку и в дула пистолетов и

ружей, засунули туда же смятую бумагу от патрона, сверху выплюнули пули,

дослали все шомполами.

- Котар, берите тех, кто с ружьями, и заходите с фланга. Остальные за

мной.

Вот и большая батарея. Четыре тридцатидвухфунтовые пушки выглядывают из

амбразур в изогнутом парапете. За ними строй морских пехотинцев, их красные

мундиры отчетливо видны в свете наступающего дня. Отстреливающийся от них

французский отряд виден только по ружейным вспышкам и облачкам дыма.

Неожиданное появление Котара заставило французов немедленно отступить.

С внутренней стороны парапета капитан Джонс в красном мундире и еще

четыре пехотинца пытались взломать дверь; рядом с ними валялся узелок, такой

же, как у Хьюита. Позади них лежали двое мертвых морских пехотинцев - один

из них был убит выстрелом в лицо. Джонс взглянул на Хорнблауэра, но тот не

стал тратить времени на разговоры.

- Отойдите. Топоры!

Дверь была сделана из прочного дерева и окована железом, но защищать

она должна была только от воров, и подразумевалось, что ее будет охранять

часовой. Под ударами топоров она быстро поддалась.

- Все запальные отверстия забиты, - сказал Джонс. Это только малая

часть дела. Железный прут, забитый в запальное отверстие пушки, выведет ее

на время из строя, но оружейник, работая сверлом, за час приведет ее в

порядок. Хорнблауэр поднялся на ступеньку и глянул через парапет - французы

готовились к новой атаке. Матросы тем временем просунули в образовавшуюся

дыру ручку топора и орудовали ей как рычагом. Блэк ухватился за край доски и

рванул ее на себя. Еще несколько ударов, и в двери образовалась дыра, в

которую можно было пролезть.

- Пойду я, - сказал Хорнблауэр. Он не может доверить это Джонсу. Он не

может доверить это никому, он должен идти сам. Он схватил моток

быстрогорящего огнепроводного шнура и протиснулся в дыру. Сразу за дверью

начинались деревянные ступени, но этого он ждал и вниз не полетел.

Согнувшись под низким потолком, он стал наощупь искать дорогу. Площадка,

поворот, еще ступеньки - гораздо темнее - и наконец его вытянутая рука

коснулась саржевой занавески. Он откинул ее и осторожно шагнул вперед.

Темнота была непроглядная. Он в пороховом погребе. Здесь артиллеристы ходят

в матерчатых тапочках, потому что подбитые гвоздями башмаки могут высечь

искру и поджечь порох. Он осторожно ощупал руками вокруг себя. Одна рука

коснулась целой стены картузов, саржевых мешочков, наполненных порохом,

другая нащупала бочку. Это пороховая бочка - рука его резко отдернулась,

словно коснувшись змеи. Сейчас не время для подобных глупостей - кругом

смерть.

Хорнблауэр вытащил саблю. Скалясь в темноте от обуревавших его чувств,

он дважды вонзил клинок в стену картузов. Наградой ему было шуршание

хлынувшего водопадом пороха. Он хотел подготовить надежное пристанище для

запала. Шагнув в сторону, он проткнул саблей другой картуз. Отмотав

огнепроводного шнура, он крепко привязал конец к рукояти сабли, а потом

погрузил ее в кучу пороха на полу. Может быть, вся эта тщательность и ни к

чему, ведь малейшей искры достаточно, чтоб взорвался порох. Осторожно, очень

осторожно, чтоб не сдвинуть рукоятку, он принялся разматывать шнур, отступая

назад, прошел за занавеску, по ступенькам, за угол. Свет, проникавший в

дыру, ослепил его, он заморгал, протискиваясь наружу и продолжая разматывать

шнур.

- Отрежь! - коротко приказал он.

Блэк выхватил нож и разрезал шнур там, где Хорнблауэр ему показал.

Быстрый огнепроводный шнур горит скорее, чем может уследить глаз - весь

он, до самого порохового погреба, сгорит меньше чем за секунду.

- Отрежь мне ярд этого! - сказал Хорнблауэр, указывая на медленный

огнепроводный шнур.

Этот шнур тщательно проверен. В безветренную погоду он горит со

скоростью тридцать дюймов в час, дюйм за две минуты. Хорнблауэр не собирался

давать этому ярду гореть час с лишком. Он слышал ружейные выстрелы, слышал

рокотавшие за холмом барабаны. Нужно сохранять спокойствие.

- Отрежь еще кусок и зажги!

Пока Блэк исполнял приказ, Хорнблауэр связал медленный и быстрый

огнепроводные шнуры и проверил, что они соединены прочно. Кроме этого, он

должен был держать в голове ситуацию в целом.

- Хьюит, - крикнул он, поднимая голову. - Слушай внимательно. Сейчас ты

побежишь к отряду морских пехотинцев, которые с лейтенантом за водоразделом.

Скажи им, что мы скоро возвращаемся, и они должны прикрыть наше отступление

к шлюпкам. Понял?

- Есть, сэр.

- Тогда беги.

Хорошо, что это дело не пришлось поручать Гримсу. Запалы были крепко

связаны, и Хорнблауэр огляделся по сторонам.

- Принесите сюда убитого!

Ни о чем не спрашивая, Блэк подтащил к двери мертвое тело. Хорнблауэр

сначала хотел положить камень, но труп до всех отношениях лучше. Он еще не

застыл, и его рука безвольно легла на быстрый шнур сразу за узлом - всю

слабину Хорнблауэр убрал в пролом. Убитый скроет от глаз запал. Если

французы появятся слишком рано, это позволит выиграть несколько драгоценных

секунд - в тот момент, когда пламя достигнет быстрого шнура, он вспыхнет под

рукой мертвеца, и пламя побежит к пороху. Чтобы заглянуть в пороховой

погреб, французам придется оттащить с дороги мертвое тело, и шнур под

собственной тяжестью соскользнет вниз - это даст еще пару секунд. Может

быть, горящий конец свалится внутрь по ступенькам, может быть - прямо в

пороховой погреб.

- Капитан Джонс! Предупредите всех, чтоб они были готовы отступить.

Немедленно, пожалуйста. Блэк, дай мне горящий запал.

- Позвольте мне, сэр.

- Заткнись.

Хорнблауэр взял тлеющий шнур и раздул его поярче. Потом взглянул на

лежащий на земле шнур, наметил место в полутора дюймах от узла - здесь было

черное пятнышко, которое годилось в качестве метки. Полтора дюйма. Три

минуты.

- Взбирайся на парапет, Блэк. Кричи, чтоб они бежали. Кричи!

Блэк заорал, и Хорнблауэр прижал тлеющий шнур к черному пятнышку. Через

две секунды он оторвал его - шнур горел в двух направлениях: к лишнему концу

и к узлу, где в полутора дюймах был привязан быстрый огнепроводный шнур.

Убедившись, что шнур горит, Хорнблауэр вскочил на ноги и вспрыгнул на

парапет.

Морские пехотинцы двигались гурьбой, за ними Котар и матросы. Полторы

минуты - нет, уже минута. Французы были на расстоянии ружейного выстрела.

- Стоит поторопиться, Котар! Они перешли на рысь.

- Спокойно, спокойно! - орал Джонс. Он боялся, что, если его люди

бросятся бежать от противника, вместо того чтоб дисциплинированно отступить,

то они впадут в панику, но всему свое время. Пехотинцы побежали, Джонс

понапрасну орал и размахивал шпагой.

- Бежим, Джонс! - крикнул Хорнблауэр, обгоняя его, но Джонса охватила

боевая лихорадка, и он продолжал выкрикивать французам угрозы, в одиночку

стоя лицом к неприятелю.

Тут это случилось; земля содрогнулась под ногами, люди зашатались,

оглушенные взрывом, небо почернело. Хорнблауэр обернулся. Столб дыма

поднимался вверх, все выше и выше, наполненный черными обломками. Потом

столб рассыпался, превратился в гриб. Что-то с грохотом упало в десяти ярдах

от них, щебенка полетела во все стороны. Что-то просвистело в воздухе,

огромное, описавшее в воздухе дугу. Неминуемо, неотвратимо падало оно -

полутонный каменный свод порохового погреба - прямо на Джонса в его красном

мундире. Упав, каменная махина еще проехалась по нему, словно специально

решив окончательно раздавить погребенное под ней жалкое существо. Хорнблауэр

и Котар в зачарованном ужасе глядели, как глыба остановилась в шести футах

от них.

Для Хорнблауэра труднее всего было сохранить в этот момент

самообладание, точнее вернуть его. Он стряхнул с себя гипнотическое

оцепенение.

- Идем.

Ему по-прежнему нужно мыслить ясно. Перед ними лежал склон,

спускающийся к пристани. Отряд морских пехотинцев, посланный вместе с

лейтенантом охранять фланг, отступил на эту позицию и отстреливался от

наступавших французов. Те были в синих мундирах с белыми отворотами - это

пехотинцы, а не артиллеристы, как на батарее. За ними виднелась длинная,

быстро приближающаяся пехотная колонна. Десятка два барабанов выбивали

бодрый ритм - pas de charge, быстрый шаг.

- Спускайтесь к шлюпкам, - приказал Хорнблауэр матросам и пехотинцам,

которых привел с батареи, потом повернулся к лейтенанту.

- Капитан Джонс мертв. Приготовьтесь бежать, как только они доберутся

до причала.

- Да, сэр.

За спиной Хорнблауэра, обращенной к врагу, послышался резкий звук,

словно ударили о дерево топором. Хорнблауэр обернулся. Котар шатался, его

шпага и книги упали на землю. Тут Хорнблауэр заметил, что левая рука Котара

болтается в воздухе, словно подвешенная на нитке. Хлынула кровь - пуля

раздробила ему плечевую кость. Он начал падать, но один из матросов,

неуспевших отступить к шлюпкам, подхватил его.

- Аа... а... а! - Котар судорожно глотал воздух, уставясь на

Хорнблаузра изумленными глазами.

- Мне очень жаль, что вы ранены, - произнес Хорнблауэр потом обратился

к матросу: - Отведите его в шлюпку.

Котар правой рукой указывал на землю, и Хорнблауэр приказал другому

матросу:

- Подберите эти бумаги и тоже идите к шлюпкам. Но Котар не успокоился.

- Моя шпага! Моя шпага!

- Я позабочусь о вашей шпаге, - сказал Хорнблауэр. Эти абсурдные

представления о чести укоренились так глубоко, что даже в подобных

обстоятельствах Котар никак не мог оставить шпагу на поле битвы. Подбирая

шпагу, Хорнблауэр вспомнил, что сам он - без сабли. Матрос собирал книги и

бумаги.

- Помогите мистеру Котару спуститься, - сказал Хорнблауэр и, вспомнив,

добавил: - Намотайте ему платок на руку выше раны и туго затяните. Ясно?

Котар, поддерживаемый другим матросом, уже спускался по дороге. При

ходьбе рука его раскачивалась, причиняя нестерпимую боль. При каждом его

шаге до Хорнблауэра доносилось все то же душераздирающее "аа... а... а!".

- Вот и они! - сказал лейтенант морской пехоты. Французы, видя близкую

подмогу, осмелели и перешли в наступление. Быстро взглянув вниз, Хорнблауэр

увидел, что остальные уже на причале; суденышко для ловли омаров, полное

людьми, как раз отваливало.

- Прикажите своим людям бежать, - сказал Хорнблауэр. Как только

пехотинцы побежали, побежал он сам.

Это была отчаянная гонка по скользкому, крутому склону. Позади вопили

бегущие вдогонку французы. Но вот и отряд прикрытия - как Хорнблауэр заранее

приказал - тринадцать морских пехотинцев с "Отчаянного" под

предводительством сержанта. Они построили бруствер поперек причала - это

тоже Хорнблауэр приказал заранее, предвидя теперешнее поспешное отступление.

Бруствер, наспех сооруженный из валунов и наполненных камнями бочек, не

доходил даже до груди. Бегущие пехотинцы гурьбой перепрыгивали через него.

Хорнблауэр, бежавший последним, собрался и прыгнул, оступился на дальней

стороне и чудом удержался на ногах.

- Пехотинцы с "Отчаянного"! Построиться вдоль бруствера! Остальные, в

шлюпки!

Двенадцать пехотинцев встали у бруствера на колени, Двенадцать ружей

легло на бруствер. При виде их бегущие французы заколебались.

- Цельтесь ниже! - хрипло выкрикнул лейтенант.

- Идите грузите своих людей в шлюпку, мистер Как-вас-там, - резко

сказал Хорнблауэр. - Скажите, чтоб барказ был готов к тому времени, как вы

отвалите в яле.

Французы снова наступали. Хорнблауэр оглянулся и увидел, как последний

пехотинец, а за ним и лейтенант спрыгнули с причала.

- Ну, сержант. Давайте.

- Пли! - скомандовал сержант.

Залп был хорош, но сейчас некогда было им восхищаться.

- Идемте! - крикнул Хорнблауэр. - В барказ! Под тяжестью прыгнувших в

него морских пехотинцев барказ немного отошел в сторону, и Хорнблауэру надо

было перескочить около ярда черной воды. Ноги его коснулись планширя, и он

полетел вперед на тесно сгрудившихся людей. К счастью, он догадался бросить

котарову шпагу, и она, никого не поранив, упала на дно шлюпки. Багры и весла

уперлись в причал, Хорнблауэр тем временем пробирался на корму. Он чуть не

наступил Котару на лицо - тот без сознания лежал на дне шлюпки.

Весла заскрипели в уключинах. Шлюпка отошла на двадцать ярдов... на

тридцать ярдов... Наконец первые французы с криком выбежали на причал и

остановились на краю, приплясывая от гнева. На несколько бесценных секунд

они забыли, что у них в руках ружья. Сгрудившиеся в барказе моряки принялись

выкрикивать обидные слова. Хорнблауэр почувствовал, как в нем закипает гнев.

- Молчать!

В барказе воцарилась тишина, еще более неприятная, чем выкрики. С

причала послышались ружейные выстрелы. Хорнблауэр, глядя через плечо,

увидел, как французский солдат опустился на одно колено и тщательно

прицелился. Ружейное дуло все укорачивалось и наконец оказалось направлено

прямо на Хорнблауэра. Пока он думал, что надо бы броситься на дно шлюпки,

прогремел выстрел. Хорнблауэр почувствовал, как сильный удар сотряс все его

тело, и с облегчением понял, что пуля застряла в массивном дубовом транце, к

которому он прислонился. Он пришел в себя; увидев, что Хьюит хочет

протиснуться к нему на корму, он заговорил настолько спокойно, насколько

позволяло ему волнение.

- Хьюит! Идите на нос к пушке. Она заряжена картечью. Выстрелите, как

только сможете навести, - Потом обратился к гребцам и к сидевшему у румпеля

Карджилу; - Руль лево на борт. Правая, табань.

- Левая, табань.

Барказ перестал вращаться. Теперь нос его указывал прямо на причал, и

Хьюит, оттолкнув всех, кто находился на носу, хладнокровно смотрел в прицел

четырехфунтовой погонной карронады, двигая подъемный клин. Потом он

отклонился назад и дернул вытяжной шнур. От отдачи вся шлюпка скакнула

кормой вперед, словно напоровшись на камень, густая завеса дыма окутала ее.

- Правая, на воду! Греби! Руль право на борт! - Шлюпка тяжело

развернулась. - Левая, на воду!

Девять кусков железа по четверть фунта каждый произвели на причале

ужасное действие - кто-то из французов бился в агонии, кто-то лежал

неподвижно. У Бонапарта четверть мильона солдат, сейчас их стало на

несколько человек меньше. Это не назовешь даже каплей в море, даже

молекулой. Теперь барказ был вне досягаемости, и Хорнблауэр повернулся к

сидевшему рядом с ним Карджилу.

- Вы неплохо справились с вашей задачей, мистер Карджил.

- Спасибо, сэр.

Хорнблауэр поручил Карджилу высадиться вместе с морскими пехотинцами и

обеспечить эвакуацию.

- Но было бы лучше, если б вы сначала отослали барказ, а до последнего

момента держали ял. Тогда барказ смог бы прикрыть отступление своей пушкой.

- Я думал об этом, сэр. Но я до самого конца не знал, сколько людей

окажется в последней группе. Поэтому я придержал барказ.

- Может быть вы и правы, - недовольно пробурчал Хорнблауэр, но чувство

справедливости возобладало. - Вы действительно поступили правильно.

- Спасибо, сэр, - сказал Карджил и, помолчав, добавил: - Мне так

хотелось, чтоб вы разрешили мне пойти с вами, сэр.

"Странные у некоторых людей вкусы", - с горечью подумал Хорнблауэр.

Действительно, слова странные, учитывая, что у их ног лежит без сознания

Котар с перебитой рукой. А Хорнблауэр еще должен успокаивать растревоженные

чувства обидчивых молодых людей, рвущихся к славе и к повышению, которое эта

слава может им принести.

- Думайте головой, - сказал он, принуждая себя мыслить логически. -

Кто-то должен был организовать оборону причала, и именно вы лучше всего

подходили для этого.

- Спасибо, сэр, - повторил Карджил с прежней идиотской тоской.

Неожиданная мысль заставила Хорнблауэра обернуться через плечо. Ему

пришлось всматриваться, хотя он знал, куда надо смотреть. Очертания холмов

изменились. Потом он увидел серый дымок, по-прежнему поднимавшийся над

вершиной. Семафора не было. Не было больше громадины следившей за всеми

перемещениями Прибрежной эскадры. Опытные британские моряки, такелажники,

плотники не смогли бы починить его меньше, чем за неделю. Французам на это

понадобится не меньше двух недель, даже трех, по его оценкам.

А вот "Отчаянный" поджидает их, грот-марсель обстенен, как и полтора

часа назад. Судно для ловли омаров и ял подошли к правому борту, Карджил

направил барказ к левому: при спокойной воде и слабом ветре нет

необходимости подводить шлюпку к подветренному борту.

- Шабаш! - сказал Карджил.

Шлюпка скользнула к борту. Сверху, совсем близко, смотрел на них Буш.

Хорнблауэр схватился за фалрепы и подтянулся. Как капитан он имел право

подниматься первым, этого же требовал долг. Он оборвал бросившегося с

поздравлениями Буша.

- Поднимите раненого как можно быстрее, мистер Буш. Пришлите носилки за

мистером Котаром.

- Он ранен, сэр?

- Да. - Хорнблауэру не хотелось входить в излишние объяснения. - Вам

придется привязать его к носилкам и поднимать на гордене. У него перебита

рука.

- Есть, сэр. - Буш понял, что Хорнблауэр не в настроении разговаривать.

- Врач готов?

- Он приступил к работе.

Буш указал на двух раненых, которых подняли с яла и собирались нести

вниз.

- Очень хорошо.

Хорнблауэр двинулся к своей каюте - не надо объяснять Бушу, что он

должен написать рапорт, не надо извиняться. Как всегда после операции, он

жаждал уединиться в тишине каюты, сильнее даже чем мечтал расслабиться и

отдохнуть. Но сделав два шага, он снова внутренне напрягся. Это еще не

конец. Рано успокаиваться. Он выругался грязными словами, которые так редко

употреблял.

Он должен разобраться с Гримсом, причем немедленно. Надо решать, что же

делать. Наказать? Наказать человека, за то что он трус? Это все равно что

наказать человека за рыжий цвет волос. Хорнблауэр переступил с ноги на ногу,

не в состоянии сделать ни шагу. Он пытался принудить свой усталый рассудок к

действиям. Наказать Гримса за то, что обнаружил трусость. Это ближе к делу.

Гримса это не исправит, но другие матросы не посмеют проявлять трусость.

Есть офицеры, которые наказывают не ради дисциплины - нет, они искренно

верят, что преступление должно влечь за собой наказание, подобно тому, как

грешники должны отправляться в ад. Хорнблауэр не чувствовал в себе той

божественной власти, которую полагали само собой разумеющейся другие

офицеры.

Однако действовать придется. Он подумал о трибунале. Он будет

единственным свидетелем, но трибунал ему поверит. Его слова решат судьбу

Гримса, а потом... потом веревка палача или, в крайнем случае, пять сотен

кошек. Гримс будет кричать от боли, пока не лишится сознания, его откачают,

чтоб на следующий день вновь подвергнуть мучениям, и так день за днем, пока

он не превратится в бормочущего, заикающегося дурачка, бессмысленного,

бессильного идиота.

Мысль эта вызвала у Хорнблауэра отвращение. Но он вспомнил, что команда

уже наверняка догадалась. Быть может, наказание Гримса уже началось, но

дисциплину на "Отчаянном" надо сохранять. Хорнблауэр должен исполнять свой

долг, он должен платить за то, что он флотский офицер - как терпит морскую

болезнь, как рискует жизнью. Надо немедленно посадить Гримса под арест, и,

пока Гримс будет сидеть в кандалах, что-то решить. Он шагнул в каюту, не

испытывая ни малейшего удовлетворения при мысли об отдыхе.

Он открыл дверь. Проблем не осталось, остался только ужас, дикий ужас.

Гримс висел на веревке, продернутой через крюк, на котором крепилась лампа.

Он мерно покачивался вместе с кренящимся судном, волоча по палубе колени.

Лицо его почернело, язык вывалился - эта жуткая качающаяся вещь на самом

деле ничуть не походила на Гримса. У этого человека не хватило смелости

принять участие в вылазке, но, когда он все понял, когда команда показала

свое к нему отношение, у него хватило решимости на такое - медленно

удавиться, спрыгнув с койки.

Из всей команды "Отчаянного" один Гримс, пользуясь положением

капитанского вестового, мог обрести требующееся для этого уединение. Он

понял, что его ждут кошки или виселица, матросы начали над ним издеваться -

какая горькая ирония, что семафорную станцию, на которую он побоялся

напасть, охраняли всего лишь беззащитный штатский и его жена.

Шлюп плавно покачивался на волнах, свесившаяся голова и мотающиеся руки

покачивались вместе с ним. Хорнблауэр стряхнул охвативший его ужас,

принуждая себя мыслить ясно, превозмогая усталость и отвращение. Он подошел

к двери - часового еще не поставили, но это простительно, ведь морские

пехотинцы только что вернулись на борт.

- Пошлите за мистером Бушем, - сказал он. Через минуту появился Буш и

тоже напрягся, увидев качающееся тело.

- Я попрошу вас немедленно убрать это, мистер Буш. Выбросьте его за

борт. Похороните. Похороните по-христиански, если хотите.

- Есть, сэр.

Произнеся эту формальную фразу, Буш замолк. Он видел, что Хорнблауэр

сейчас еще менее склонен к разговорам, чем несколько минут назад. Хорнблауэр

прошел в штурманскую рубку и упал в кресло. Так и сидел он без движения,

положив руки на стол. Почти сразу он услышал, как прибыл посланный Бушем

отряд, услышал удивленные возгласы и даже смешок, но все мгновенно стихло,

стоило матросам понять, что он сразу за дверью. Голоса перешли в хриплый

шепот. Что-то упало, потом что-то поволокли по палубе. Хорнблауэр понял, что

тела в каюте больше нет.

Он поднялся на ноги и твердым шагом вошел в каюту, как человек, против

воли идущий на дуэль. Он не хотел этого, каюта вызывала у него отвращение,

но на крохотном суденышке ему некуда было больше идти. Он должен привыкать.

Пришлось отбросить жалкую мысль, что можно перебраться в твиндек за

перегородку, а сюда переселить, скажем, унтер-офицеров. Это повлекло бы за

собой бесконечные неудобства, а главное - бесконечные кривотолки. Он должен

жить здесь, и чем больше он будет себя в этом убеждать, тем меньше ему будет

этого хотеться. Он так устал, что едва держался на ногах. Он подошел к

койке: в мозгу тут же возникла картина, как Гримс стоит на коленях, просунув

голову в петлю. Хорнблауэр заставил себя хладнокровно принять эту картину

как дело прошлое. Сейчас - это сейчас. Он рухнул на койку в башмаках, с

ножнами, не вынув из кармана мешочка с песком. Не было Гримса, чтоб помочь

ему раздеться.