Сесил Скотт Форестер Под стягом победным: VIII

VIII

Хорнблауэр еще дремал, когда Феликс принес завтрак и раздвинул полог над кроватью. Следом появился Браун и, пока Феликс устраивал поднос на столике, принялся складывать одежду, которую Хорнблауэр сбросил перед сном. Держался он с невозмутимой почтительностью барского слуги. Хорнблауэр с удовольствием отхлебнул дымящегося кофе, откусил хлеба; Браун вспомнил еще одну обязанность и торопливо отдернул занавеси на окнах.

- Шторм улегся, сэр, - доложил он. - Думаю, ветер стал немного южнее, так что надо ждать оттепели.

Сквозь глубокий оконный проем Хорнблауэр с постели видел ослепительно белый берег, полого спускающийся к реке, которая чернела, словно выписанная на белом листе бумаги. Ветер сдул снег с деревьев, обнажив четкие голые ветви, только стоящие по колено в темной воде ивы венчались нежными куполами. Хорнблауэру казалось, что он различает журчание воды. Во всяком случае, шум водопада он слышал отчетливо, хотя самого водопада не видел, только завихрение воды у его подножия за изгибом берега. На другом берегу торчали заснеженные крыши деревенских домишек.

- Я заходил к мистеру Бушу, сэр, - сказал Браун. Хорнблауэру стало совестно, что он, увлекшись пейзажем, забыл про своего лейтенанта. - Он чувствует себя хорошо и просил засвидетельствовать вам свое почтение, сэр. Когда вы закончите одеваться, сэр, я пойду его побрею.

- Хорошо, - сказал Хорнблауэр.

Он чувствовал приятную истому. Вставать не хотелось. Сейчас он был на перепутье между ужасным вчера и неизвестным сегодня, и хотел, чтоб эти минуты тянулись вечно: чтоб время остановилось и преследователи застыли, обратившись в неподвижные статуи, пока он нежится в постели, чуждый опасностям и ответственности. Даже кофе утолял жажду, но не подстегивал энергию. Нечувствительно Хорнблауэр впал в приятную полудрему, однако неумолимый Браун топтался возле постели, вежливым шарканьем напоминая, что пора вставать.

- Ладно, - сказал Хорнблауэр, покоряясь неизбежному.

Он сбросил одеяло и встал, суровый обыденный мир сомкнулся вокруг, дремота растаяла, словно краски тропического восхода. Бреясь и умываясь из нелепого маленького тазика в углу, он с тоской думал, что придется долго говорить с хозяевами по-французски. Утруждаться не хотелось ужасно. Хорошо Бушу, который говорит только по-английски. Эгоистичный рассудок свое нежелание напрягаться раздувал до размеров трагедии, сопоставимой с реальной угрозой расстрела. Хорнблауэр рассеянно слушал болтовню Буша, и ни словом не удовлетворил его любопытство касательно гостеприимных хозяев или их дальнейших планов. От этого ему веселее не стало, напротив - теперь вдобавок к плохому настроению он жалел и презирал себя, что отыгрывается на безобидном лейтенанте. Высидев, сколько требовали приличия и ни минутой больше, он сбежал от Буша и пошел в гостиную искать хозяев.

Там была одна виконтесса, и она приветствовала его улыбкой.

- Мсье де Грасай работает у себя в кабинете, - объяснила она. - Сегодня утром вам придется довольствоваться моим обществом.

Даже самые простые французские слова требовали от Хорнблауэра усилий, но он кое-как соорудил подходящий ответ, который дама с улыбкой приняла. Но разговор не клеился: Хорнблауэру приходилось заранее строить предложения и не сбиваться на испанский, который подстерегал его стоило задуматься на иностранном языке. Тем не менее, из первых фраз о вчерашней буре, снеге на полях и паводке Хорнблауэр почерпнул любопытный факт: река, чей рев до него доносится - Луара, за четыреста с лишним миль отсюда впадающая в Бискайский залив. В нескольких милях выше по течению расположен город Невер, чуть ниже в реку впадает большой приток, Алье, но в ту сторону на двадцать миль жилья нет почти до Пуильи, деревни, где вырастили виноград, вино из которого они вчера вечером пили.

- Река только зимой такая полноводная, - сказала виконтесса. - Летом она мелеет. В некоторых местах ее можно перейти вброд. Тогда она синяя, а берега золотые, но сейчас она черная и безобразная.

- Да, - сказал Хорнблауэр.

Слова ее напомнили ему события предыдущего вечера, падение с водопада и смертельную схватку с потоком, и он ощутил странное покалывание в икрах. Он, Буш и Браун могли бы сейчас окоченевшими трупами катиться по каменистому дну, чтобы позже всплыть, раздувшимися, на поверхность.

- Я не поблагодарил вас и господина графа за гостеприимство, - сказал Хорнблауэр, тщательно выбирая слова. - Мсье де Грасай очень добр.

- Добр? Да он добрейший человек в мире. Не могу выразить, какой он хороший.

Графская невестка безусловно говорила искренно: ее крупный выразительный рот приоткрылся, темные глаза сияли.

- Правда? - спросил Хорнблауэр. Теперь, когда разговор оживился, слово "vraiment" само пришло на язык.

- Да, правда. Он хороший во всем. Он ласковый и добрый от природы, а не... а не потому, что таким его сделала жизнь. Он мне ни разу ничего не сказал, ни слова о том, как я его разочаровала.

- Вы, мадам?

- Да. Разве это не видно? Я не знатная дама - Марсель не должен был на мне жениться. Мой отец - крестьянин в Нормандии, у него свой надел, но все равно он крестьянин, а Лядовы, графы де Грасай были при... при Людовике Святом или раньше. Марсель сказал мне, что графа разочаровала его женитьба, а иначе бы я и не узнала. Мсье де Грасай не показал мне этого ни словом, ни поступком. Марсель был тогда старшим сыном, потому что Антуана убили при Аустерлице. А теперь умер и Марсель - его ранили при Асперне - а у меня нет сына, вообще нет детей, но граф ни разу не упрекнул меня, ни разу.

Хорнблауэр постарался издать сочувственный звук.

- А теперь умер Луи-Мари. В Испании, от лихорадки. Он был третий сын, и теперь мсье де Грасай - последний Лядон. Мне кажется, сердце его разбито, но он никогда об этом не говорит.

- Все три сына погибли? - сказал Хорнблауэр.

- Да, как я вам рассказала. Мсье де Грасай был в эмиграции - жил у вас в Лондоне вместе с детьми после революции. Потом дети его выросли и услышали про Императора - он был тогда Первым Консулом. Они захотели сражаться за славу Франции. Они радовалось, когда граф воспользовался амнистией и вернулся сюда - это все, что осталось после революции от его поместий. Он ни разу не ездил в Париж - не хотел иметь ничего общего с Императором. Но он позволил сыновьям поступить в армию, и теперь они мертвы, Антуан, и Марсель, и Луи-Мари. Марсель женился на мне, когда его полк стоял в нашей деревне, а двое других были неженатые. Луи-Мари было восемнадцать, когда он умер.

- Terrible! - сказал Хорнблауэр.

Банальное слово не соответствовало трагическому рассказу, но другого он подобрать не сумел. Теперь стали понятны вчерашние слова графа, что власти поверят ему на слово во всем, что касается беглецов. Знатного вельможу, чьи сыновья погибли за Империю, не заподозрят в укрывательстве военнопленных.

- Поймите, - продолжала виконтесса. - Он приютил вас не из ненависти к Императору. Просто он добр, а вы чуждаетесь в помощи - не помню, чтоб он хоть раз отказался кому-нибудь помочь. Трудно объяснить, но, я думаю, вы поняли.

- Я понял, - сказал Хорнблауэр мягко. Он проникался к виконтессе все большей приязнью. Наверно, она одинока и несчастлива, она по-крестьянски сурова, но первым ее движением было рассказать чужаку о доброте и благородстве свекра. Почти рыжеволосая, темноглазая, она была очень хороша собой, что особенно подчеркивалось белизной кожи; если бы не легкая неправильность черт и не большой рот, ее можно было бы назвать ослепительной красавицей. Не удивительно, что юный гусарский поручик - Хорнблауэр не сомневался, что покойный виконт де Грасай был именно гусарским поручиком - влюбился в нее во время нудных учений и настоял на женитьбе вопреки недовольству отца. Хорнблауэр и сам бы легко в нее влюбился, если б рассудок не удерживал от подобного безумия под кровом графа, в чьих руках его жизнь.

- А вы, - спросила виконтесса. - У вас есть в Англии жена? Дети?

- Жена, - сказал Хорнблауэр.

Даже на родном языке он затруднился бы говорить о Марии с незнакомыми, он сказал только, что она маленького роста и волосы у нее темные. Что она полная, что у нее красные руки, что она предана ему до безумия и что его это раздражает - он не смел говорить о ней подробней, боясь обнаружить то, чего еще не обнаруживал ни перед кем - что не любит жену.

- Значит, у вас тоже нет детей? - спросила виконтесса.

- Сейчас нет, - ответил Хорнблауэр.

Это была пытка. Он рассказал, как маленький Горацио и маленькая Мария умерли от оспы в Саутси, и, проглотив ставший в горле ком, добавил, что еще ребенок должен родиться в январе.

- Будем надеяться, что к тому времени вы вернетесь к жене, - сказала виконтесса. - Сегодня вы сможете поговорить с моим свекром, как это устроить.

При последних словах в комнату вошел граф, словно вызванный этим упоминанием.

- Извините, что прерываю вас, - сказал он, возвращая Хорнблауэру поклон, - но из окна кабинета я только что видел, как от едущего берегом отряда отделился жандарм и направляется к дому. Я не слишком побеспокою вас просьбой пройти в комнату мсье Буша? Вашего слугу я пришлю туда же, а вы, если вас не затруднит, запритесь изнутри. Я сам поговорю с жандармом и не задержу вас больше, чем на несколько минут.

Жандарм! Хорнблауэр вылетел из комнаты и оказался у дверей Буша раньше, чем окончилась эта длинная речь. Мсье де Грасай сопровождал его, невозмутимый, вежливый, неторопливый в словах.

Буш сидел на кровати и уже открыл было рот, но Хорнблауэр махнул рукой, призывая к молчанию. Через минуту постучал Браун. Хорнблауэр впустил его и тщательно запер дверь.

- Что случилось, сэр? - прошептал Буш. Хорнблауэр шепотом объяснил, не снимая руки с дверной ручки и прислушиваясь.

Он слышал стук во входную дверь, звяканье открываемой цепочки, однако, как ни вслушивался в разговор, ничего разобрать не мог. Однако жандарм говорил почтительно, Феликс - ровным бесстрастным голосом образцового дворецкого. Потом застучали сапоги, зазвенели шпоры - это жандарма провели в холл. Дальше дверь за ним затворилась и все смолкло. Минуты тянулись часами. Чувствуя нарастающую нервозность, Хорнблауэр повернулся к остальным - они сидели, навострив уши - и улыбнулся.

Ждать пришлось долго, постепенно они расслабились и обменялись улыбками - уже не натужными, как сперва Хорнблауэр, а вполне искренними. Шум в холле возобновился, они встрепенулись, напряглись. Так они и сидели скованно, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери голоса. Потом стукнула входная дверь, голоса стихли. Однако прошло довольно много времени - пять минут, десять минут - прежде чем стук в дверь заставил их вздрогнуть не хуже выстрела.

- Разрешите войти, капитан? - спросил граф из-за двери.

Хорнблауэр поспешно отпер замок и впустил его. Пришлось стоять и с лихорадочным спокойствием переводить извинения графа: не побеспокоил ли он мсье Буша, как здоровье лейтенанта и хорошо ли он спал.

- Пожалуйста, ответьте ему, что я спал отлично, сэр, - сказал Буш.

- Приятно слышать, - сказал граф. - Теперь что касается жандарма...

Чтобы не подумали, будто он от волнения позабыл про приличия, Хорнблауэр придвинул графу стул.

- Спасибо, капитан, спасибо. Вы уверены, что я не обременю вас своим присутствием? Вы очень любезны. Жандарм сказал мне...

Разговор замедляла необходимость переводить Бушу и Брауну. Оказалось, что жандарм из Невера. Перед самой полуночью разъяренный полковник Кайяр поднял на ноги город и всех, кого можно, отправил на поимку беглецов. В темноте они ничего сделать не могли, но с рассветом Кайяр начал систематически прочесывать оба берега, ища следы пленников и расспрашивая о них в каждом доме. Сюда жандарм зашел для проформы - спросил, не видели ли беглых англичан, и предупредил, что они могут быть поблизости. Граф заверил, что никого не видел, и жандарм полностью этим удовлетворился. Кстати, он и не рассчитывал отыскать англичан живыми. На берегу возле Бек д'Оль нашли одеяло, одно из тех, которыми укрывался раненый англичанин, из чего заключили, что лодка, скорее всего, перевернулась. Если так, беглецы, несомненно, утонули, в ближайшее несколько дней тела их обнаружат ниже по течению. Жандарм считал, что лодка перевернулась меньше чем через милю, на первом же перекате, такое бурное было течение.

- Надеюсь, капитан, вы согласны, что эти сведения на редкость благоприятны? - добавил граф.

- Благоприятны! - воскликнул Хорнблауэр. - Да лучше и не может быть!

Если французы сочтут его мертвым, то скоро прекратят поиски. Он повернулся к остальным и разъяснил ситуацию на английском. Буш и Браун поблагодарили графа кивками и улыбками.

- Быть может, Бонапарт в Париже не удовлетворится таким простым объяснением, - сказал граф. - Я даже уверен, что не удовлетворится и снарядит новые розыски. Однако нас они не побеспокоят.

Хорнблауэр поблагодарил, граф отмахнулся.

- Остается решить, - сказал он, - как вам поступить в будущем. Не будет ли назойливостью с моей стороны заметить, что, пока лейтенант Буш нездоров, дальнейшее путешествие представляется мне неразумным?

- Что он сказал, сэр? - встрепенулся Буш - при звуке его имени все глаза устремились на него. Хорнблауэр объяснил.

- Скажите его милости, сэр, - сказал Буш, - что мне пара пустяков - соорудить себе деревянную ногу, и через неделю я буду ходить не хуже него.

- Отлично! - сказал граф, когда ему перевели и разъяснили. - И все же я сомневаюсь, чтоб искусственная нога разрешила ваши трудности. Вы можете отрастить бороды или сменить платье. Я подумал, что в продолжение пути вы могли бы изображать немецких офицеров на императорской службе, что извинило бы незнание французского. Но отсутствие ноги скрыть невозможно. Много месяцев появление одноного иностранца будет напоминать подозрительной полиции о раненом англичанине, который бежал из плена и, по официальной версии, утонул.

- Да, - сказал Хорнблауэр, - разве что мы сумеем избежать столкновений с полицией.

- Это невозможно, - уверенно сказал граф. - Французская империя кишит полицейскими офицерами. В путешествии вам понадобятся лошади, вероятно, даже карета, проехав сто миль верхом или в карете, вы непременно столкнетесь с полицией. На дороге паспорта проверяют едва ли не через каждые десять миль.

Граф задумчиво потянул себя за подбородок; глубокие складки в углах подвижного рта сделались заметнее.

- Какая жалость, - сказал Хорнблауэр, - что наша лодка разбита. Возможно, на реке...

Он понял, как им надо бежать, сразу, во всех подробностях, и поднял на графа глаза. Взгляды их встретились - и опять Хорнблауэр ощутил между собой и графом странное понимание. Граф думал в точности о том же самом - это явление Хорнблауэр наблюдал не впервые.

- Конечно! - сказал граф. - Река! Как я не подумал! До Орлеана она не судоходна, из-за частых паводков берега малонаселены, города расположены редко, и вы сможете миновать их ночью, как Невер.

- Не судоходна, сударь?

- Торгового сообщения нет. Лодками пользуются рыбаки и рабочие, которые вычерпывают со дна песок, больше никто. Бонапарт пытался расширить реку от Орлеана до Нанта, чтобы по ней могли ходить баржи, но, насколько мне известно, не преуспел. За Бриаром суда ходят новым поперечным каналом, так что река заброшена.

- Но сможем ли мы по ней спуститься, сударь? - спросил Хорнблауэр.

- О да, - отвечал граф задумчиво. - Летом, в маленькой гребной лодке. Во многих местах река будет труднопроходима, но не опасна.

- Летом! - воскликнул Хорнблауэр.

- Да, конечно. Вам нужно подождать, пока лейтенант поправится, построить лодку - полагаю, моряки могут построить себе лодку? На это уйдет некоторое время. В январе река замерзает, в феврале начинается разлив и длится до марта. В это время ничто живое не удержится на ее поверхности, не говоря уже о том, что вам было бы холодно и сыро. Похоже, вам придется гостить у нас до апреля, капитан.

Это было совершенно неожиданно. Ждать четыре месяца! Хорнблауэр растерялся. Он думал двинуться к Англии через несколько дней, в крайнем случае - через три-четыре недели. За последние десять лет ему не случалось провести в одном месте четыре месяца кряду - кстати, за эти десять лет он и в общей сложности не провел на берегу четырех месяцев. Он тщетно искал выход. Ехать по дороге - значит связаться с лошадьми, с каретой, встречаться с людьми самого разного толка. Он не сможет провезти Буша и Брауна с собой. А если спускаться по реке, то, несомненно, надо ждать. За четыре месяца Буш встанет на ноги, летом не придется ночевать в трактирах, спать можно будет на берегу, избегая общения с французами, плыть по течению до самого моря.

- Если взять с собой удочки, - добавил граф, - городские жители сочтут вас отдыхающими любителями рыбной ловли. По причинам, которые я не могу вполне уяснить, рыболова невозможно заподозрить в дурных намерениях - разве что по отношению к рыбе.

Хорнблауэр кивнул. Странно, что за секунду до того он тоже представил, как течение несет лодку с торчащими из нее удочками мимо безразличных обывателей. Более безопасного способа пересечь Францию нельзя и вообразить.

И все же апрель?.. Ребенок родится. Леди Барбара, возможно, вообще позабудет о его существовании.

- Мне кажется чудовищным обременять вас на протяжении всей зимы, - сказал он.

- Уверяю вас, капитан, и мадам виконтессе, и мне ваше присутствие доставит величайшую радость. Оставалось покориться.