МОРСКОЙ ПОРТАЛ BAVARIA YACHTS ВЫПУСКАЕТ НОВЫЙ 40 ФУТОВЫЙ КРУИЗЕР
СОЗДАНА АКАДЕМИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ ЭКИПАЖЕЙ СУПЕРЪЯХТ
ГОНКА ВОКРУГ АНТАРКТИДЫ
Последнее обновление:
21 февраля 2011

Разработка и поддержка сайта - Алгософт мультимедиа

Фритьоф Нансен "ФРАМ": ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ВТОРАЯ ОСЕНЬ ВО ЛЬДАХ
И так, лето прошло и наступила вторая осень; но теперь мы были более закалены теми испытаниями, которым жизнь так часто подвергала наше терпенье, и время проходило для нас быстрее. Что касается меня, то я был к тому же занят планами новой экспедиции и приготовлениями к ней.
Несколько раз я уже отмечал мимоходом, что летом мы подготовили все необходимое на случай возвращения домой по льду. Были построены шесть двухместных каяков, приведены в полный порядок нарты, тщательно продумано и заготовлено необходимое снаряжение для такого путешествия — провиант, топливо, одежда и пр. Одновременно, но втихомолку, по секрету от товарищей, я начал готовиться к давно задуманной санной экспедиции дальше па север. Так, еще в августе, как уже упоминалось, я занялся постройкой каяка-одиночки с бамбуковым остовом. О своем плане я товарищам еще ничего не говорил, если не считать нескольких слов Свердрупу, так как неизвестно было, как далеко занесет нас дрейф, да и много еще другого могло произойти до весны.
Тем временем жизнь на корабле шла своим чередом. Кроме очередных наблюдений, у всех находилась разная работа. Сам я не настолько был занят планами будущего и подготовкой к ним, чтобы не найти времени для других занятий. Так, из своего дневника я вижу, что в конце августа и сентября я чрезвычайно гордился новым изобретением, сделанным для камбуза. Весь прошлый год мы готовили пищу на специальной медной плите, подогреваемой керосиновыми лампами. Способ не плохой, но он имел существенное неудобство: требовал ежедневно нескольких литров керосина. Меня все время беспокоила мысль, что нам не хватит керосина, если плавание затянется. Поэтому я ломал себе голову: какое бы придумать приспособление, чтобы обходиться вместо керосина горным, или «черным», маслом, как мы его на судне называли; его было у нас много — двадцать тонн, и предназначалось оно для топки машины.
В конце концов удалось устроить такой аппарат. 30 августа я записал: «Сегодня испытан изобретенный мною аппарат для сжигания под плитой «черного» масла; результаты превзошли все ожидания. Теперь мы можем спокойно жечь в камбузе «черное» масло. Это великолепно; значит, не придется потом, сидя в потемках, плакать о лампах. Изобретение увеличивает наши запасы на двадцать тысяч литров. Прекрасный керосин может теперь целиком идти на освещение; его хватит нам на много лет, даже если мы будем жечь лампы, не жалея. А двадцать тонн «черного» масла должно хватить, я полагаю, на топку плиты камбуза года на четыре. Аппарат так прост, как только возможно. От резервуара с маслом к топке проходит трубка, из которой масло капает в железную чашку и всасывается там асбестовой пластинкой или коксом. Поступление масла в трубку регулируется тонким вентильным краном. Для тяга я провел снаружи с палубы к заслонке плиты вытяжную трубу; воздух с помощью сильного вентилятора, установленного на палубе, продувается через нее прямо к железной чашке, и масло весело горит красивым белым пламенем. Тот, кто утром нажигает в плите огонь, должен выйти на палубу, убедиться, что вентилятор правильно стоит против ветра, затем открыть вытяжную трубу, повернуть кран так, чтобы масло потекло из резервуара в трубку, и поджечь его клочком бумаги. Присмотра аппарат не требует, его можно предоставить самому себе, и через 20—30 минут вода закипает. Что может быть проще и удобнее? Но, конечно, и у нас на «Фраме», как во всяком обществе, реформы вводятся с трудом; все новшества встречаются косыми взглядами».
Несколько позже о том же аппарате я писал: «Топка «черным» маслом в камбузе вошла в привычку; позавчера произошло переселение кока из навигационной рубки вниз *, и вчера уже началась там внизу топка «черным» маслом.(* Летом камбуз помещался в навигационной рубке на палубе, так как там был дневной свет; камбуз внизу за это время вымыли и покрасили.) Дело идет отлично, ветер скоростью в 1 метр обеспечивает превосходную тягу.
Позавчера я сидел после обеда в кают-компании и вдруг
услышал глухой треск в камбузе — как будто от взрыва. Я так
..и сказал товарищам. Немного спустя в дверь просунулась голова Петтерсена *.(* Ларе Петтерсен был выдвинут из кузнецов в коки; он и Юлл чередовались в камбузе каждые две недели.) Он был черен, как трубочист, все лицо в саже. По его словам, он едва приоткрыл дверцу толки — взглянуть, хорошо ли горит огонь, и вся эта чертовщина ударила ему прямо в лицо. Рассказывая, он, конечно, не скупился на проклятия, и крепкие словечки сыпались из него, как горох из мешка. Мы хохотали до упаду. В камбузе не трудно было понять, что произошло: стены были разукрашены потеками и мазками сажи. Происшествие объяснялось довольно просто: тяга была недостаточна, скопился газ, который не мог загореться до тех пор, пока Петтерсен, отворивший дверцу, не открыл тем самым доступ воздуху. Тогда и ахнул взрыв.
Вечером я сказал Петтерсену, что на следующий день буду варить сам, так как нам надо по-настоящему пустить в ход черное масло. Но он об этом и слышать не хотел. Неужто я думаю, что он трусит всякого пустяка, он справится сам... И действительно справился».
С этого дня я слышал лишь похвалы новому аппарату, и оп был в ходу все время, вплоть до выхода «Фрама» в открытое, свободное ото льда, море.
«Четверг, 6 сентября, 81° 13,7' северной широты. Неужели сегодня пять лет, как я женат? В прошлом году этот день был днем победы; разорвались ледяные оковы у острова Таймыр. А в этом году нет и намека на победу; мы зашли на север совсем не так далеко, как я ожидал; опять дует норд-вест, и нас несет на юг. Но все же будущее не кажется мне таким далеким и мрачным, как бывало порой. Где то мы будем 6 сентября будущего года? Быть может, тогда раздадутся все оковы и я буду сидеть с ней вместе, разговаривая об этой жизни на дальнем Севере и о бесконечной тоске моей, как о чем-то давно минувшем, что было когда-то и никогда больше не повторится? Долгая ночь будет тогда побеждена; зардеет утро, займется новый прекрасный день. А почему бы этому уже в будущем году не случиться? Почему бы зиме не продвинуть «Фрам» к западу, куда-нибудь севернее Земли Франца-Иосифа?.. Тогда придет мой черед действовать,— я тронусь с собаками и санями в путь на север. При одной мысли об этом сердце трепещет от радости. Зиму я проведу в приготовлениях к санной экспедиции, и время пройдет быстро.
Все последнее время я много занимаюсь подготовкой к походу. Обдумываю, что надо с собой взять, как все организовать; чем больше рассматриваешь это предприятие с разных точек зрения, тем больше приходишь к убеждению, что оно должно увенчаться успехом, при условии, если «Фрам» продвинется достаточно далеко на север в подходящее время года, т. е. не слишком поздней весной. Если он доберется до 84-й или 85-й параллели, я тронусь в путь в конце февраля или в начале марта, когда после долгой зимней ночи забрезжит день. И тогда все пойдет как по маслу. Еще каких-нибудь четыре или пять месяцев, и настанет время действовать. Какая радость!
Когда я смотрю теперь на лед, каждый мускул во мне дрожит от страстного стремления пуститься по этому льду, чтобы выполнить великую задачу. На пути к цели трудности и лишения будут для меня радостью. Со стороны может показаться, пожалуй, сумасбродством, что я намереваюсь отправиться в такую экспедицию, когда и тут, спокойно оставаясь на судне, можно проделать большую и важную работу. Но ведь Северный полюс — цель, к которой давно стремятся люди. Если мы не сделаем попытки теперь, когда зашли на север так далеко, го, быть может, опять пройдет много лет до нового удобного случая. А ежедневные наблюдения на судне и без меня пойдут своим чередом,— да и на Севере тоже найдется, что делать.
Я отпраздновал сегодняшний день тем, что перевел свою рабочую каюту на зимнее положение; поставил в рубке керосиновую печку и думаю, что она даст и в разгаре зимы достаточно тепла; тем более, что я намерен обнести рубку снаружи снеговыми стенами, а крышу покрыть толстым слоем снега, Я смогу сделать по крайней мере вдвое больше, работая зимой здесь, наверху, в спокойной обстановке, чем среди постоянного шума и возни там, внизу. На душе у меня'сейчас удивительно мирно и спокойно, и мысли текут без помех».
«Воскресенье, 9 сентября. 81°04' северной широты. Уже несколько дней мы не видим полуночного солнца. Теперь оно садится все ниже на северо-западе. Сегодня солнце закатилось в 10 часов вечера и отблеск его еще остался на вечной белизне снегов. Зима надвигается быстро.
Снова мирное воскресенье — прогулка, отдых за чтением. Сегодня ходил на лыжах, перешел через несколько замерзших полыней; кое-где начинается легкое давление льда. Наконец, путь преградило широкое открытое разводье, простиравшееся с севера на юг; местами оно достигало 250—300 метров ширины, а в длину — его конца не видно ни к северу, ни к югу. Лыжный путь хорош, идешь по нему быстро и совершенно не утомляешься, ветер будто сам тебя подгоняет.
Бесспорно, жизнь наша очень монотонна. Порою она представляется мне долгой и темной ночью, которую как бы надвое разделяют «сумерки богов»... «Вот солнце, а вместе с ним и лето померкли. Снег покрывает землю, ветер свистит над бесконечной снежной равниной, и зима воцарится на долгие годы, пока не придет, наконец, пора великой битвы и люди не пойдут по тропам Хель» '. Это будет тяжкое единоборство между жизнью и смертью, но затем настанет покой. Снова из моря «встанет зеленая земля, с гор зашумят водопады, и воспарят над ними орлы, высматривающие рыбу между скалами», а там
поднимется Валхалла 2, «прекраснее солнца», и настанут на долгие времена счастливые дни.
Петтерсен, на этой неделе исполняющий обязанности кока, пришел ко мне, по обыкновению вечером, для составления меню на завтра. Покончив это дело, он не ушел сразу, постоял и потом вдруг сказал, что сегодня ночью ему приснился удивительный сон: он хотел наняться ко мне поваром в новую экспедицию, но «доктор Нансен не пожелал меня взять».
— Почему же?
— Да вот как это было: мне свилось, что доктор Нансен отправляется на полюс по льду с четырьмя людьми, и я попросился с вами; но вы
сказали, что вам в эту экспедицию повара не надо. Мне это показалось странным. Ведь кушать-то вам нужно будет. Мне снилось, будто вы решили ветре-тить судно в другом месте, где оно будет ждать вас, или же вовсе собираетесь не возвращаться, будто совсем на другую землю уезжаете. Может же присниться человеку такая бессмыслица!..
— Пожалуй, не такой уже это вздор, Петтерсен. Возможно, мы предпримем такую экспедицию и тогда назад на «Фрам» безусловно не вернемся.
— Ну!.. Если вы собираетесь, то я взаправду очень бы просил взять меня с собой; мне хочется быть с вами. Ходок на лыжах я не то, чтобы очень... но справлюсь все-таки.
— Прекрасно, но такое путешествие, Петтерсен, очень тяжелое. Можете поверить, это будет совсем не увеселительная прогулка.
— Ну, уж надо думать. Да это не беда, что трудно придется; лишь бы попасть с вами.
— Да, но тут может придтись и похуже, более чем вероятно, что нам придется рисковать жизнью.
— А я не боюсь, двум смертям ведь не бывать, а одной не миновать.
— Разве вы хотите сократить вашу жизнь?
— Пускай. От судьбы не уйдешь. Человек может отправиться на тот свет, сидя у себя дома; хотя, пожалуй, и не так
легко, как здесь. Если всего бояться, так лучше и не браться ни за что, все равно ничего не сделаешь.
— Правильно! И, по крайней мере, не стоит участвовать в такой экспедиции. Путешествие к полюсу вовсе не шутка.
— Нет, я это очень хорошо знаю. Но если бы я был с вами, я бы не боялся. Вот если б мне пришлось самому выпутываться, тогда было бы плохо. Совсем другое дело, видите ли, когда есть кому вести, когда знаешь, что человек уже прошел через все это прежде.
Удивительно все же, как слепо эти люди верят в своего предводителя. Я думаю, что они, ни на минуту не задумываясь, пошли бы за мной, если бы им предложили отправиться к полюсу сейчас, когда полярная ночь у самого порога. Хорошо внушать такую крепкую веру, но сохрани бог, если вера эта поколеблется».
«Суббота, 15 сентября. Сегодня вечером мы снова в первый раз увидели Луну. Восхитительное полнолуние. Кроме Луны, на ночном небе, все еще светлом, видны несколько звезд.
Сегодня в нескольких местах вывешены объявления. Они гласят следующее:
«Так как пожар на судне имел бы самые страшные последствия, то никакие предосторожности не могут считаться излишними. Ввиду этого предлагается всем самым добросовестным и наистрожайшим образом соблюдать настоящие правила:
1. Никто не должен носить при себе спичек.
2. Спички можно держать только в следующих местах:
а) на камбузе, где за них отвечает исполняющий в данное время обязанности повара;
б) в четырех отдельных каютах, причем владелец каждой ответственен за свое помещение;
в) в рабочей каюте, когда там производятся работы;
г) на обеденном столе в кают-компании. откуда, однако, ни под каким предлогом не дозволяется забирать коробок или даже одну спичку.
3. Зажигать спички нельзя нигде, за исключением вышеперечисленных мест.
4. Единственное исключение из приведенных правил допускается только при растопке кузнечного горна.
5. Все трюмы на судне должны каждый вечер, в 8 часов, осматриваться пожарным инспектором, который затем отдает рапорт нижеподписавшемуся. После осмотра никому не разрешается, без особого на то разрешения, ходить с огнем в трюм или машинное отделение судна.
6. Курение разрешается только в жилых помещениях и на палубе. В других местах курение как трубок, так и сигар ни при каких обстоятельствах не разрешается.
«Фрам», 

15 сентября 1894 г.
                                                                                                    Фритьоф Нансен».
Некоторые из этих правил могут показаться нарушающими принципы демократии, которые я так старательно "поддерживаю, но все же они кажутся мне лучшим распоряжением, какое я могу сделать для обеспечения общего блага, а оно для нас превыше всего».
«Пятница, 21 сентября. Несколько дней дует очень свежий северо-западный и северный ветер, скорость его по временам доходит до 12—13 метров. Нас за это время отнесло на значительное расстояние к югу. Взяла верх «радикальная правая», по выражению Амунсена. Но у власти она оставалась не так долго,— вчера наступило затишье, и теперь нас опять несет на север. Есть виды на то, что некоторое время удержится господство «левой», она исправит грехи «правой».
На этой неделе выстроено жилье для собак — ряд великолепных ледяных будок вдоль левого борта судна; в каждой по четыре собаки — в общем квартиры у них на зиму будут хорошие, теплые. Тем временем восемь наших щенят благоденствуют; в их распоряжении чудесный мир — вся передняя палуба под тентом. Оттуда доносится их повизгивание и тявканье, когда они носятся там среди стружек, между паровой лебедкой, нартами, осями ветряного колеса и прочим скарбом. Они немножко поиграют, немножко подерутся, а потом укладываются под полуютом, где у них среди стружек в укромном уголке есть свое логово, теплое уютное гнездо; там во всем своем величии, как львица, растянулась Квик. Щенята лежат или катаются около нее клубком, кувыркаются друг через друга, спят или зевают, едят или ловят один другого за хвост. От этой мирной картины здесь, под самым полюсом, дышит чем-то домашним, родным, и я, словно зачарованный, часами могу смотреть на нее.
Жизнь идет своим ровным правильным ходом, без каких-либо событий, невозмутимая, как этот лед. И все же время летит удивительно быстро. Наступило равноденствие; ночи становятся темнее, а солнце днем поднимается над горизонтом всего на 9°.
Я прилежно занимаюсь целыми днями в своей рабочей каюте, и зачастую мне чудится, что я сижу в своем кабинете дома, окруженный всеми удобствами цивилизации. Если бы на разлука, я бы чувствовал себя здесь не хуже. По временам я совсем забываю, где нахожусь. Нередко, углубившись вечером в работу и услышав лай собак, вскакиваю и ловлю себя на мысли: «кто же это к нам мог придти?». И лишь затем соображаю, что я ведь не дома, а несусь среди замерзшего Полярного моря на пути ко второй долгой полярной ночи.
Температура упала сегодня до —17°; зима быстро приближается. Хотя с дрейфом дело не очень ладится, но настроение у меня отличное. Такой же дрейф был в прошлое осеннее равноденствие, и сколько разочарований пришлось нам перенести с тех пор. Как ужасно было, когда прошлой осенью нас все дальше и дальше относило к югу. Казалось, что все расчеты неправильны. Не видно было никакого просвета. Но такое время больше не повторится. Нас еще может отбросить далеко назад, временами мы будем продвигаться крайне медленно, но
в отношении будущего у нас сомнения нет: оно брезжит ярким светом на западе по ту сторону полярной ночи».
«Воскресенье, 23 сентября. Вчера исполнился год с того дня, как мы впервые пришвартовались к ледяному торосу. По этому случаю Скотт-Хансен обозначил на карте пунктиром наш дрейф за весь год. Картина получилась не такая уж плохая: если пройденное расстояние и не столь велико, то направление довольно точно совпадает с тем, какое я ожидал. Но об этом до завтра; так поздно, что я не могу теперь писать об этом. Ночи становятся темнее и темнее; зима надвигается».
«Вторник, 25 сентября. Я внимательно рассмотрел карту нашего дрейфа за минувший год. Если считать от того пункта, где мы застряли 22 сентября прошлого года, и до нашего место-» нахождения 22 сентября этого года, то пройденное нами расстояние составит 189 морских миль (350 километров), или 3°9' широты. Если же считать от того же исходного пункта до наиболее северной точки, достигнутой нами летом (16 июля), то дрейф составит 226 морских миль (420 километров), или 3°46' широты. Но если считать от самой южной точки, куда нас отнесло осенью прошлого года (7 ноября), до самой северной — летом этого года, то получится 305 морских миль (566 километров), или 5°5'. Мы продвинулись на 4° к северу — от 77°43' до 81°53'. Определить курс (направление) дрейфа — задача для этих широт весьма не легкая, так как магнитное склонение заметно изменяется с каждым градусом долготы, пройденным на восток или на запад.
Наш генеральный курс равен примерно С 36° 3. Направление нашего дрейфа, следовательно, заметно более северное, чем «Жаннетты», а этого мы и ожидали. Наш дрейф пересекает ее дрейф под углом 59°. Если продолжить линию дрейфа этого года, то она пересечет Северо-Восточную Землю Шпицбергена и самым северным пунктом на этом продолжении будет 84°07' северной широты под 75° восточной долготы, приблизительно к ССВ от Земли Франца-Иосифа. Расстояние на этом курсе от места нашего нахождения до Северо-Восточной Земли 827 морских миль (1534 километра). Если мы будем продолжать проходить по 189 морских миль в год, то нам потребуется, чтобы пройти это расстояние, 4 года и 4 с половиной месяца. Если же исходить из того, что мы будем двигаться со скоростью 305 морских миль в год, то мы затратим на весь путь лишь 2 года и 8 месяцев. А то, что скорость дрейфа будет по крайней мере не меньшей, кажется весьма вероятным; теперь вряд ли нас снова отнесет обратно на такое же расстояние, как в октябре прошлого года; тогда к югу была совершенно чистая ото льдов вода, а вся масса льдов лежала к северу от нас.
Нынешнее лето, как мне кажется, доказало, что лед теперь очень неохотно поддается назад к югу и, напротив, при малейшем восточном ветре, не говоря уже о южном, чрезвычайно охотно подвигается на северо-запад или на север. Я придерживаюсь поэтому моего прежнего предположения, что скорость дрейфа по мере нашего продвижения на северо-запад будет увеличиваться. Весьма вероятно, что «Фрам» через два года сможет вернуться в Норвегию, т. е. экспедиция продлится ровно три года, как я и полагал с самого начала.
Наш дрейф, как я уже говорил, на угол в 59° севернее дрейфа «Жаннетты». Вместе с тем Земля Франца-Иосифа, если предположить, что весь лед, идущий из огромного Полярного бассейна, обходит эту землю с севера, должна оттеснять лед к северу. Поэтому весьма вероятно, что, по мере продвижения вперед, пока Земля Франца-Иосифа не останется позади, наш дрейф будет постоянно отклоняться к северу, и вследствие этого нам удастся достигнуть более высоких широт, чем пророчил наш дрейф до сих пор. Я надеюсь достигнуть по крайней мере 85° северной широты. До сих пор все мои предположения оправдались; направление нашего дрейфа совершенно параллельно курсу, которым, по моим соображениям, прошла льдина с предметами «Жаннетты» и который я нанес на карту, готовясь к лондонскому докладу *.(* См. «Geographical Journal», Лондон, 1893. См. также карту в «Natu-i ren», 1890, и «Det Norske Geografiske Selskabs Aarbog», I, 1890.) Путь этот ведет примерно через 87°30' северной широты. Я не смею надеяться на более северный дрейф и буду считать себя удовлетворенным, если удастся достигнуть и этого. Наша цель, как я уже много раз говорил, ведь не в том, собственно, чтобы достигнуть точки, «где находится конец земной оси», а пересечь и исследовать неизвестный Полярный бассейн. Однако это не помешает мне все же попытаться достигнуть самого полюса и надеюсь, что это окажется возможным, если только мы в марте дойдем до 84° или 85°. А почему бы этому и не случиться?».
«Четверг, 27 сентября. Решено начиная с завтрашнего дня, пока светло, вгем каждое утро с 11 часов и до 1 часу упражняться в ходьбе на лыжах. Это совершенно необходимо. Если обстоятельства вынудят нас возвращаться домой по льду, боюсь, что некоторые из нас, не умеющие как следует пользоваться лыжами, поставят нас в очень трудное положение. У нас есть несколько отличных лыжников, но пятеро или шестеро должны приобрести вкус к лыжам, без них нельзя пускаться в далекий путь по льдам».
С этого дня мы регулярно совершали и небольшими группами и всей компанией лыжные пробеги. Помимо хорошего моциона, они доставляли нам большое удовольствие, и все охотно принимали в них участие. Вскоре все освоились с передвижением на лыжах даже по этой неровной всторошенной поверхности, хотя лыжи частенько ломались. Их старательно чинили, сколачивали, чтобы снова поломать.
«Понедельник, 1 октября. Сегодня мы пробовали тащить ручные нарты, положив на них груз в 120 килограммов. Нарты шли хорошо, но тащить их все же тяжело, так как лыжи на этой неровной дороге то и дело разъезжаются. Пожалуй, индейские лыжи более пригодны для такого пути, сплошь усеянного большими и малыми снежными застругами и буграми. Амунсен, впрягшись в нарты, сперва решил было, что тащить их — дело пустячное; но, пройдя немного, впал в глубокое и, невидимому, печальное раздумье; молча вернулся он на корабль и там поведал остальным, что чем тащить на нартах такой груз, лучше просто лечь рядом с нартами,— все равно один конец. Вот что значит практика.
После обеда я попробовал в те же нарты с грузом в 120 килограммов запрячь трех собак, и те тащили сани, как нечто невесомое».
«Вторник, 2 октября. Погода прекрасная, но холодновато. Ночью было 27° мороза, пожалуй, слишком многовато для октября. Если и дальше так пойдет, зима будет явно суровая. Но какая разница для нас — будет 50 градусов мороза или 70?.. «Одного разлива»,— сказал гусак, глотнув из двух сточных канав. Сегодня мы соверши чи восхитительную прогулку на лыжах. Теперь все чувствуют себя на лыжах гораздо увереннее. Однако скоро наступит мрак, и лыжному спорту придет конец. Жаль, это хорошее упражнение. Надо будет придумать что-нибудь другое.
У меня такое чувство, будто это моя последняя зима на корабле. Неужели мне действительно удастся пойти весной к полюсу? Попытка тащить нагруженные сани по этому льду не слишком нас подбодрила, а если собаки не выдержат или окажутся слабее, чем я рассчитываю, или же лед на нашем пути окажется не лучше, а хуже — тогда ведь нам придется рассчитывать только на самих себя. Но если нам удастся пройти на «Фраме» настолько далеко на север, что до полюса останется сравнительно небольшое расстояние, я сочту своим долгом рискнуть. Не могу представить себе препятствия, которое нельзя было бы преодолеть, раз придется выбирать одно из двух: погибнуть или — вперед на родину».
«Четверг, 4 октября. Местами лед почти непроходим, но, по-видимому, только на ограниченном пространстве; вообще же санный путь необычайно хорош, хотя снег и рыхловат, так что собаки по временам проваливаются. По всей вероятности, это объясняется отсутствием у нас за последнее время сильных ветров, которые уплотняли бы снег.
Жизнь идет своим мерным ходом. Попрежнему много разной мелкой работы. Вчера начали объезжать щенят *, конечно, лишь троих: Барбару, Фрейю и Сузину; Гюлябранд неуклюж и худ, как щепка; мы его пока от работы освободили.(* Это щенки, родившиеся 13 декабря 1893 года; их осталось четыре.) Вначале дело не ладилось; щенята бежали кто куда; но через некоторое время стали тянуть не хуже взрослых собак и, сверх всякого ожидания, работали неплохо. Квик, разумеется, показывала им благородный пример. Положить начало дрессировке щенят выпало на долю Мугста; эту неделю он «собачник». Эта обязанность исполняется всеми поочередно; каждый в течение недели возится с собаками и проезжает их до обеда и после обеда.
Настроение на корабле, по-моему, такое, что лучшего и пожелать нельзя. И это на пороге второй полярной ночи, которая, видимо, будет более длинной и более холодной, чем какая-либо из испытанных до сих пор человеком. С каждым днем дневной свет заметно убывает. Скоро он совсем исчезнет. Но настроение наше не падает. Наоборот, у меня впечатление, что становится еще веселее и оживленнее, чем когда бы то ни было. Не знаю, в чем причина; быть может, привычка. Надо признаться, что мы как сыр в масле катаемся. Продвигаемся, правда, медленно, но как будто наверняка вперед; всего у нас вдоволь, и живем сибаритами окруженные всем комфортом цивилизации. Зиму эту, наверное, проживем еще лучше, чем прошлую.
Аппарат для нагревания плиты в камбузе служит безотказно; даже сам повар находит теперь, что это замечательное, приближающееся к идеалу приспособление. Теперь мы вообще топим внизу только «черным маслом» — и дешево и мило. Много тепла проникает ко мне наверх в рабочую каюту, где я нередко обливаюсь потом и вынужден сбрасывать с себя одну часть одежды за другой, хотя окно открыто и снаружи 20 с лишним градусов мороза. Я высчитал, что керосина, который теперь у нас идет исключительно для освещения, нам хватит по крайней мере на десять лет, даже если мы будем жечь его не стесняясь по триста дней в году. Но в действительности мы жжем его вовсе не так много, так как значительную часть дня у нас горит электрический свет; вдобавок и здесь тоже один раз в году бывает лето,— во всяком случае так оно называется. Даже если учесть возможность несчастного случая, например какая-нибудь из бочек с керосином даст течь, все же нет основания скупиться на освещение; каждый может брать столько, сколько ему нужно. Что это для нас означает, может понять лишь тот, кто в течение целого года мучился угрызениями совести всякий раз, когда уходил поработать или почитать в своей каюте и зажигал там лишнюю лампу, в чем в сущности необходимости не было, поскольку он мог бы остаться в кают-компании и пользоваться там общей лампой.
Уголь пока не употребляется ни для чего другого, кроме печки в кают-компании. Зимой будет разрешено жечь его сколько угодно. Это во всяком случае составит ничтожный расход в сравнении с нашим запасом, превышающим 100 тонн,
который по существу не потребуется нам до той поры, пока «Фрам» не станет пробивать себе путь сквозь льды по ту сторону полюса, если только не случится чего-либо непредвиденного.
Поддерживать теплоту помогает натянутый над кораблем тент *.(* Прошлую зиму мы тента над кораблем не натягивали, так как считали, что от него на палубе станет совсем темно и под ним трудно будет пробираться. Но когда на следующий год зимой мы натянули тент, это сразу принесло безусловное улучшение.) Непокрытой оставлена только часть кормы позади капитанского мостика, чтобы оттуда можно было широко обозревать окружающие льды.
Что касается меня, то могу сказать, что чувствую себя сверх ожидания отлично. Время — хороший учитель. Меня уже не гложут тягостные настроения. Не признак ли это апатии? Быть может, я совсем ничего не буду чувствовать, когда пройдет так лет десять? Нет, иногда тоска возвращается с прежней силой, и сердце как бы разрывается на части. И чего стоит эта постоянная мысль о том, все ли живы и здоровы дома! Одно можно сказать: наша жизнь — великолепная школа терпения. И все же невозможно полностью примириться с этой жизнью. Это и в самом деле не жизнь и не смерть, а что-то среднее: никогда и ни в чем пет спокойствия, а только постоянное ожидание чего-то; ожидание, в котором, быть может, пройдут долгие годы. Чувствуешь себя иногда, как юноша, который предпринимает впервые морское путешествие. Жизнь на судне не по нему, жестоко страдает он от приступов морской болезни, тесные каюты судна кажутся ему хуже, чем темница. Но где-то там, вдали, лежит юг, страна юношеских мечтаний, искушающая его своей светлой улыбкой. Наступит время, и он вступит полуживой на берег. Найдет ли он свой юг? Увы, как часто море выбрасывает путника на берег бесплодной пустыни!».
«Воскресенье, 7 октября. Сегодня вечером прояснилось; звездное небо и северное сияние. Это вносит маленькое разнообразие после однообразной облачной погоды с частыми метелями, посещавшими нас последние недели. Мысли приходят и уходят. Я не могу забыться и не могу уснуть. Всюду тишина; все спят. Раздаются лишь мягкие шаги вахтенного, охраняющего безопасность судна, да ветер треплет и свистит в снастях и тенте, а за стеной тикают часы, они медленно рубят на части время. Выйдешь наверх — там черная, как уголь, ночь. Далеко-далеко в вышине мерцают звезды; на темном небосклоне порхает северное сияние, а вокруг светится сквозь мрак однообразная ледяная равнина. Какая невыразимая пустота, заброшенность, как бесконечно далеки мы от всех забот и треволнений человечества, от всех его стремлений! Что представляет собой жизнь, если она так изолирована? Странный, бессодержательный процесс; человек становится машиной, которая ест, спит, пробуждается, снова ест и снова спит, мечтает и грезит, но не живет по-настоящему. Разве не такова наша жизнь здесь? Или, быть может, такое самоизгнание в безнадежную пустыню для того, чтобы еще сильнее тосковать о жизни, которую ты покинул,— это лишь один из подвигов вечного мученичества, новая ошибка заблудшегося человеческого духа? Или я трус, или боюсь смерти? О, нет! Просто тоска овладевает человеком от этих ночей со всей их красотой и душа рвется из этого бесконечного застывшего мира льдов. Когда подумаешь, до чего коротка наша жизнь, вспомнишь о том, что ты ушел от нее по доброй воле, что другое, «верное до гробовой доски» сердце терзается в полном неведении о твоей судьбе... О, род человеческий, чудны пути твои! И разве мы не похожи на клочья пены, беспомощно носимые по бурному морю».
«Среда, 10 октября. Итак, мне исполнилось тридцать три года, не больше и не меньше. К этому не прибавишь ничего, кроме того, что жизнь идет и никогда не повернет назад.
Все сегодня были трогательно внимательны ко мне, устроили большой праздник. Первый утренний сюрприз — кают-компания, украшенная норвежскими флагами. Только над местом Свердрупа повешен «униатский флаг» объединенной Швеции и Норвегии. От моей двери вплоть до двери Скотт-Хансена протянулся вымпел, на котором крупными буквами значилось Pram. Когда я вошел в кают-компанию и все, поднявшись с мест, поздравили меня с днем рождения, получилось весьма торжественно. Выйдя на палубу, я увидел, что на бизань-мачте тоже развевается флаг.
Перед обедом предприняли экскурсию на лыжах к югу. Ветрено и холодно; я давно уже так не мерз. Вечером термометр упал до —31°. Это, конечно, самый холодный день рождения, какой мне до сих пор приходилось отмечать.
Роскошный обед: 1. Рыбный пудинг.
2. Сосиски и язык со спаржей, картофелем и горошком.
3. Землянично-рисовый крем.
4. Мальц-экстракт. 
Затем ко всеобщему удивлению доктор вдруг извлек из кармана своего пальто, в котором он всегда ходит, множество всевозможных сосудов самого странного и необычайного вида: пробирок, мензурок, стаканчиков для реактивов, по одному на каждого, и в заключение вытащил целую бутылку ликера, настоящего люсхольмского ликера, что вызвало взрыв восторга. Пришлось по две рюмочки на брата, не считая четверти бутылки мальц-экстракта. Я со своей стороны л гостил всех сигарами, которые далеко не понизили настроения. Послеобеденное время было в общем настоящим отдыхом. Затем подано было кофе с новым сюрпризом в виде яблочного пирога, испеченного милейшим Петтерсеном, бывшим кузнецом и механиком, а ныне превосходным поваром. Ужин тоже не обошелся без приятной неожиданности: большой именинный пирог все того же кулинара был украшен надписью:
«Т. L. M. * 10.10.94». Попозже вечером появились ананасы, винные ягоды и конфеты. Пожалуй, не всякий празднует так свое рождение и не в таких высоких широтах, как 81°. Вече)) прошел в веселых затеях и в прекраснейшем настроении: кают-компанию то и дело потрясали взрывы смеха; и как только она вмещала такое количество веселья!
Но когда мне пожелали спокойной ночи и я остался один в своей каюте, стало грустно. Вышел на палубу — высоко над головой звезды на ясном небе; на юге беспокойно порхает мерцающая дуга северного сияния, посылая вверх время от времени лучи, и мысли летят далеко-далеко через лед, воду и землю.
Каждую ночь мне грезится во сне, что я дома, а с наступлением утра я, как герой саги Хельге, должен снова скакать на бледном коне по путям, облитым румянцем зари, но не к радостям Валхаллы, а в вечное царство льда.
«Ради тебя одной Сигрун, Дочь гор высоких, Плывет твой Хельг В страну печалей!»
Я говорил сегодня немного со Свердрупом о предполагаемой экспедиции. Когда мы после обеда вышли на лед, он вдруг сказал:
— Да, в будущем октябре вас, может быть, уже не будет на «Фраме».
Иа это я ответил, что так, вероятно, и будет, если зима кончится благоприятно. Но сам я еще не вполне уверен в этом».
«Пятница, 12 октября. Со вчерашнего настоящий шторм с ВЮВ. Ночью наше ветряное колесо разлетелось на части; в одном из зубчатых колес лопнула шестерня, сильно износившаяся за год работы. Утром скорость ветра превысила 13 метров, а сейчас вечером он достиг такой силы, какой давно уже не помню. Теперь мы должны хорошо двигаться на север. Быть может, октябрь окажется не таким уж неприятным месяцем, как я ожидал, исходя из прошлогоднего опыта. Перед обедом ходил на лыжах. Снег крутит; не могу сказать, чтобы мне стоило большого труда повернуть назад,— об этом позаботился ветер.
Метель разыгралась вовсю; приходится придерживать шапку, чтобы ее не снесло. На юге совсем низко стоит луна, тускло сияя сквозь крутящуюся снежную пыль. Настоящая полярная ночь во всей ее суровости. Такая, какой представляешь ее, находясь далеко на юге. И все же приятно ходить по палубе: чувствуешь, что мы подвигаемся вперед».
«Суббота, 13 октября. Продолжается тот же ветер; скорость до 12 и даже больше метров. Тем не менее Скотт-Хансен произ---------------
* Tillykke med degen! (Поздравление ко дню рождения: «Много счастья к сегодняшнему дню»),— Ред.
вел сегодня вечером наблюдение. Этот славный парень неутомим, как всегда. Нас несет на север (81°32,8' северной широты и 118°28' восточной долготы)».
«Воскресенье, 14 октября. Попрежнему тот же шторм. Читаю о невероятных страданиях, которыми платили все предшественники за каждый отвоеванный градус широты, даже за каждую отвоеванную минуту. Я готов почти презирать нас, валяющихся на диванах в тепле и уюте, проводящих время за чтением, писанием, в курении и мечтаниях, в то время как в такелаже над нами воет и плачет буря и все кругом кажется одним сплошным снежным вихрем. Мы безо всякого напряжения с нашей стороны продвигаемся градус за градусом к северу, тогда как наши предшественники пробирались туда напрасно, растрачивая свои силы.
Теперь исчезает солнце и начинается ночь».
«Понедельник, 15 октября. Несмотря на ветер и метель, ходили утром на лыжах в восточном направлении. В такие дни лыжникам приходится быть особенно начеку, тщательно замечать дорогу; стоит лишь немного отойти от корабля, как его не видно, а если не найдешь пути назад, то... Хорошо, что от лыж остаются кое-где явственные следы; в большинстве мест снег почти начисто сметен и наст оголен; падающий снег на нем не удерживается. Дрейфуем на север. Полярная ночь тем временем медленно и торжественно вступает в свои права. Солнце сегодня стояло низко, за грядой облаков на юге его совсем не было видно, и все же на бледном небе еще заметен солнечный отсвет. В небе теперь царит полная луна, заливающая своим серебристым светом ледяную равнину и вихри крутящегося снега. Как величественна такая ночь! Можно тысячу раз видеть ее, и всякий раз сызнова чувствуешь ее величие; никак нельзя освободиться из-под ее власти. Чудится, что ты входишь в тихий таинственный храм, где дух природы парит в пространстве, в переливах серебристых лучей, и где душа должна пасть ниц, благоговея перед бесконечностью и величием вселенной».
«Вторник, 16 октября. Около полудня над горизонтом был виден солнечный диск. По всей вероятности, мы видим в этом году его величество Б последний раз... До свидания!»
«Среда, 17 октября. Занимаемся глубоководными исследованиями. Весьма сомнительное удовольствие в это время года. То батометр (прибор для взятия образцов воды) обледенеет до того, что в воде он не закрывается, и потому приходится подолгу оставлять его висеть в воде; то батометр обмерзает, когда уже вытащен из воды наверх, во время отсчета температуры, и никак не удается перелить из него воду в склянки, не говоря уже о том, что чертовски трудно привести прибор в порядок для нового опускания. Мы считаем себя счастливыми, если не приходится ходить по несколько раз на кухню с приборами и оттаивать их там. Температуру приходится иногда отсчитывать
при свете фонаря; кроме того, пробы воды, когда они замерзают в батометре, не вполне надежны. Дело в общем кропотливое, подвигается медленно, но все же идет, если приложить известное старание.
Восточный ветер продолжается, и мы продвигаемся вперед. Сегодня вечером наша широта около 81°47' северная».
«Четверг, 18 октября. Продолжаем измерять температуру воды. Холодное развлечение при —29° и сильном ветре! Пальцы коченеют и теряют чувствительность, когда приходится голыми руками манипулировать с мокрыми или обледенелыми металлическими винтами, отсчитывать температуру при помощи лупы, чтобы обеспечить точность в несколько сотых градуса, или цедишь пробы воды в бутылки, которые приходится потом держать на груди, чтобы вода не замерзла. Да уж, благодарю покорно!
В 8 часов вечера было великолепное северное сияние. Будто огненная змея, извивалось оно двумя изгибами по небу. Хвост поднимался приблизительно на 10° выше горизонта в северной его части; отсюда несколькими изгибами сияние распространялось к востоку, затем повертывало и перебрасывалось к западу в виде дуги, поднимающейся на 30° или 40° над горизонтом; дальше на западе оно опускалось, скатывалось в светящийся клубок, из которого вверх по небу то и дело вылетали пучки лучей. Сияние все время находилось в движении. С запада на восток выбрасывались блестящие снопы света, а сама змея непрерывно извивалась. Постепенно сияние поднялось выше по небосводу, приближаясь к зениту. Верхняя дуга разделилась на несколько более слабых волн, пучки лучей бежали теперь вверх к зениту сразу из нескольких мест, не только из огненного клубка, но из самой дальней дуги на северо-востоке. Свечение быстро достигло наибольшей силы; густой желтый цвет местами переходил в желтовато-красный, а в других местах в зеленоваты-белый. Когда верхняя дуга дошла до зенита, явление стало постепенно утрачивать свою яркость, оно мало-помалу рассеивалось, оставляя о себе только слабое воспоминание на южной стороне неба.
Позже вечером, выйдя снова на палубу, я увидел, что почти все сияние скопилось в южной половине неба. Далеко на юге висела низкая дуга; она возвышалась примерно на 5° над темным сегментом у горизонта. Между этой дугой и зенитом поместились четыре другие слабо волнующиеся дуги, из которых самая верхняя висела прямо у меня над головой; то здесь, то там, особенно из самой нижней дуги на юге, выбрасывались снопы лучей. На северной части неба дуг не было видно, здесь лишь кое-где разгорались пучки лучей. По всему небосводу были заметны характерные спутники северного сияния: светлые облачка и полосы чуть теплящегося света. Небо было покрыто как бы светлым покрывалом *, в котором местами виднелись темные дыры.(* Это светлое покрывало (или вуаль), постоянно растилающееся по небу, было менее явственно над головой, в зените, но становилось все более заметным по мере приближения к горизонту, хотя до самого его никогда не доходило. И на севере, и на юге оно оканчивалось низкой, слабо очерченной дугой над темным сегментом. Свечение этого покрывала было так ярко, что сквозь него я не мог разглядеть Млечный путь.)
Почти нет ночи, или, лучше сказать, не было ни одной ночи, когда бы мы не наблюдали следы сияния, если, конечно, небо было ясно или облака расходились так, что оставались достаточно большие просветы, чтобы в них можно было видеть небо. Обыкновенно у нас эти световые явления достигают большой силы, в безустанной тревоге играют они на небосводе. Появляются сияния по большей части на южной стороне неба».
«Пятница, 19 октября. Свежий ветер с ВЮВ. Нас сильно гонит к северу. Вскоре мы, вероятно, пройдем долгожданный 82-й градус, а там уж недалеко и до 82°27', где «Фрам» окажется судном, проникшим на север в этом полушарии дальше всех других судов. Однако барометр падает; ветер, пожалуй, скоро переменится на западный. Хотя бы на этот раз барометр оказался ложным пророком! Я стал теперь немножко сангвиником: слишком долго все шло гладко, и октябрь, внушавший мне по опыту прошлого года столько опасений, оказался месяцем больших успехов. Только бы не кончился он плохо!
За сегодняшний ветер между тем мы расплачиваемся ценой одной жизни. Ветряная мельница после исправления повреждения была сегодня опять пущена в ход. После обеда два щенка подкатились к ней, грызясь из-за кости; один из них попал под зубчатое колесо вала, и его втянуло между колесом и палубой. Маленькое тельце почти остановило машину. Услыхав шум, я бросился на палубу; щенка только что вытащили полумертвым из колеса; живот у него был распорот, он слабо повизгивал. Мы тут же положили конец его страданиям. Бедное маленькое жизнерадостное существо! Еще мгновение назад ты весело и беззаботно резвился со своими братьями, но вот из камбуза полетела на палубу медвежья кость, и — ты лежишь мертвым, изуродованным».
«Воскресенье, 21 октября. 82°0,2' северной широты, 114°09' восточной долготы. Уже поздно, а у меня все еще шумит в голове, как после хорошего кутежа; но наш «кутеж» был весьма невинного характера. Сегодня состоялся праздник по случаю достижения 82-го градуса. Ночью наблюдение показало 82°0,2', а теперь мы, несомненно, продвинулись на север еще немного дальше. По этому случаю испечены медовые пряники, смею заверить — действительно замечательные и, после освежающей лыжной прогулки, был устроен грандиозный праздничный обед. В кают-компании повешен плакат — афиша, приглашающая гостей явиться к обеду пунктуально с боем часов, так как повар изнеможен до последней степени. На афише следующие глубоко прочувствованные стихи анонимного автора:
Прошу вас во-время к обеду приходить,
Иначе суп молочный подгорит,
И рыбный пудинг тоже испортится за сутки,
И может очень повредить он вашему желудку.
Консервы тоже ждать не могут долго,
А разорвут жестянки — вот и вся недолга.
Телятина, баранина, говядина, свинья
Потеряют свежесть, если долго будут ждать,
Станут жестки и не сочны.
Раморни и Армур, Торн и Типе
Дали пищу нам все прекраснейшим образом,
Но, друзья, предупреждаю вас,
Если хотите иметь вкусный обед,
К столу приходите в час, а не в два.
Источник лирической скорби, нашедшей выражение в этих строках, надо, несомненно, искать во многих горьких разочарованиях, что дает ценные сведения о профессии анонимного автора. Гости, приглашенные на обед ровно в час, между тем оказались довольно пунктуальными; запоздал, и то помимо воли, один я, так как должен был сделать несколько снимков при быстро исчезающем дневном свете. Меню было великолепным: 1. Суп из бычьих хвостов. 2. Рыбный пудинг с растертым маслом и картофелем. 3. Черепаха с горошком и картофелем. 4. Морошка с рисом и со сливками. Кронмальц-экстракт. Затем кофе с медовыми пряниками.
После столь же обильного ужина публика потребовала «музыку», которая в течение всего вечера и преподносилась в избытке различными виртуозами органа. Особенно отличился Бентсен, который за последнее время имел полную возможность напрактиковаться, наматывая на льду лот-линь *.(* Лот-линь наматывается при помощи такой же ручки, как у органа.) Темп музыки то замедлялся, будто она исходила из бездны в 700 или 1000 метров глубиной, то ускорялся и становился живее, точно музыка приближалась к поверхности. В конце концов возбуждение разрослось до того, что меня и Петтерсена заставили станцевать и вальс и польку, и мы на довольно-таки тесной бальной площадке исполнили несколько чрезвычайно изящных pas de deux. В заключение в пляс пустился и Амунсен; остальные играли в карты. В промежутках был сервирован десерт: персиковое варенье, сушеные бананы, винные ягоды, медовые пряники.
Короче говоря, мы веселимся,— и почему бы нам не веселиться? Нас быстро несет к цели; мы уже на полпути между Новосибирскими островами и Землей Франца-Иосифа, и никто на «Фраме» не сомневается в том, что цель экспедиции будет достигнута. Итак, да здравствует веселье!
А наверху царит беспредельная тишина полярной ночи; месяц льет свой свет над ледяной равниной, и высоко в Небе ярко блещут звезды; нет мятежного северного сияния, и южный ветер шумит в снастях как-то тихо и печально. Всюду глубокое спокойствие покоя. Это бесконечная красота — нирвана 3».
«Понедельник, 22 октября. Теперь начинает становиться холодно. Прошлую ночь было —34,6° Ц, а сегодня вечером —36° Ц.
Сегодня ночью в 11 часов 30 минут было прекрасное северное сияние. Блестящая корона окружила зенит венком из лучей, несколькими кольцами одно над другим. Далее по небу расходились большие и меньшие снопы лучей, особенно далеко спускаясь на юго-западе и востоко-юго-востоке. Все они направлялись вверх к короне, которая сверкала, как ореол. Я долго стоял и смотрел. Временами можно было различить темное пятно в середине, в том пункте, где сходились все лучи, немного южнее Полярной звезды и по направлению к месту, занятому в ту минуту Кассиопеей. Ореол волновался и двигался безостановочно, точно он был игрушкой бури в верхних слоях атмосферы. Из мрака внутри ореола выскакивали все новые лучи света, за ними другие, и тогда темное поле в середине ясно выделялось. В другое же время оно было совершенно закрыто световыми массами. Затем буря в верхних слоях атмосферы как будто утихла; сияние побледнело и некоторое время светилось матовым беловатым светом, чтобы потом опять внезапно засиять и снова начать ту же игру. Вся масса света над короной могучими волнами переходила через зенит и темное центральное пятно, буря усиливалась, лучи сплетались друг с другом; все становилось одним огромным световым хаосом, который заволакивал корону и заливал и ее, и лучи, и темное пятно в середине неба потоком светящегося тумана. В заключение все опять побледнело, и я ушел вниз.
В полночь никакого северного сияния уже почти не было видно».
«Пятница, 26 октября. Вчера вечером мы находились под 82°03' северной широты.
Последние два дня пасмурно и даже в полдень так темно, что я подумал, не придется ли вскоре отказаться от прогулок на лыжах. Но сегодня утром наступила ясная, тихая погода, и я совершил восхитительную прогулку на запад, где образовалось много новых нагромождений льда, впрочем незначительных.
Сегодня «Фраму» исполнилось два года. По этому случаю был тонкий обед, из жареной фаршированной палтусины, черепахи, свиных котлет с бобами и зеленым горошком, плум-пу-динга (в первый раз настоящий горячий плум-пудинг) с соусом и, наконец, земляника. К столу, как обыкновенно, было подано вино (т. е. лимонный сок с водой и сахаром) и кроновский мальц-экстракт. Наверное, все чувствовали некоторое обременение пищеварительного аппарата. После обеда — кофе и медовые пряники, Нурдал предложил папиросы. Общий праздник.
Вечером снова северный ветер. Вероятно, он не надолго. По крайней мере хочу надеяться и верить, что южный ветер не замедлит явиться снова. Но мы мечтаем не о нежном зефире юга, не о легком дыхании румяной зари, нет, нам нужен холодный резкий, дующий со всей полярной силой южный ветер, который согрел бы «Фрам» снежными сугробами, закружил бы и взвихрил их,— вот какого ветра мы ждем,— чтобы он понес нас на крыльях вперед к заветной цели.
Итак, сегодня тебе исполнилось два года, «Фрам»! Сегодня за обедом я сказал, что если мы еще год назад признали «Фрам» превосходным кораблем, то сегодня у нас еще больше оснований подтвердить это. Он хоть и не слишком быстро, но верно и безопасно несет нас вперед. Затем мы выпили за счастье и успехи новорожденного. Тост был немногословен. Но если бы я дал волю своим чувствам, то не так бы скупился на слова. По правде говоря, мы любим наш корабль, как только можно любить неодушевленный предмет. Да как же нам не любить его? Ни одна мать под своим крылышком не может дать детям столько тепла и безопасности, сколько дает он нам. Он наш дом и кров. Мы всегда рады вернуться к нему из ледяных равнин, и сколько раз горячим чувством билось мое сердце, когда вдали над вечным снеговым покровом показывались его мачты. В глубокой тиши ночей мысли зачастую уносились с благодарностью к строителю этого дома. Я убежден, что и он у себя дома частенько вспоминает нас, хотя и не знает, где именно в огромном белом пространстве, опоясывающем полюс, его мыслям искать «Фрам». Но он знает свое детище и не потеряет веру в то, что оно выдержит, хотя бы все перестали в это верить. Да, Колин Арчер, если б ты нас теперь видел, ты бы убедился, что твоя радостная вера в корабль оправдалась...
...Я опять сижу один в своей каюте, и в мыслях у меня проносятся два минувших года. Какой демон переплетает нити жизней, заставляет нас обманывать самих себя и постоянно, неуклонно направляет по путям, которые мы не избирали и по которым идти совсем не хотели? Разве мной руководило лишь чувство долга? О, нет, я ведь был просто ребенком, которого влекли приключения в неведомых странах и который так долго мечтал о них, что вообразил, наконец, что нашел то, чего искал. И вот я пустился в великое предприятие: здесь передо мной сказочная страна льдов, глубокая и чистая, как сама беспредельность вселенной; тихо мерцающая звездами полярная ночь, сама природа во всей ее глубине, тайны жизни, вечный круговорот вселенной, величие смерти, чуждой страданиям и горю, вечное в самой себе. Здесь посреди великой ночи стоишь, чувствуя себя таким смиренным, лицом к лицу с природой, стоишь
благоговейно у ног вечности и внимаешь ей и учишься познавать всемогущего владыку и творца вселенной. Все загадки жизни как будто раскрываются перед тобой, и тебе смешно, что ты мог терзаться страхами и сомнениями; все это так мелко, так невыразимо ничтожно... «Кто видел Иегову4, должен умереть».
«Воскресенье, 4 ноября. В полдень я ходил на лыжах в восточном направлении, захватив с собой нескольких собак. Вдруг услышал, что собаки, оставшиеся возле корабля, подняли лай. Мои тоже навострили уши, и некоторые из них во главе с Улень-кой бросились назад. Большая часть, однако, вскоре остановилась, прислушиваясь и оглядываясь назад, будто проверяя, иду ли я за ними. Поразмыслил немного, может ли это быть медведь; нет, решил я, и продолжал свой путь. Но в конце концов не выдержал и повернул к дому. Собаки бешено помчались вперед.
Приблизившись к кораблю, увидел, что несколько человек — Свердруп, Иохансен, Мугста и Хенриксен —бежали с ружьями. Они быстро скрылись в том направлении, откуда несся собачий лай, и значительно опередили меня, прежде чем я успел достать ружье и побежать за ними. Внезапно передо мной в темноте блеснула вспышка выстрела, за ним последовал другой, еще и еще — целый залп. Что за чертовщина? Они стояли на одном месте и без передышки палили. Почему же они не идут дальше? Я спешил, полагая, что теперь-то пригодятся мои лыжи, чтобы нагнать обратившегося в бегство зверя. Но вот они немножко подвинулись, и снова в темноте блеснул выстрел... еще и еще... Вот кто-то бросился бежать по льду и выстрелил прямо в упор перед собой, другой, став на колено, выстрелил к востоку. Что они, упражняются в стрельбе что ли? Но очень уж неподходящее время выбрано для этого, да и чересчур много выстрелов. Вдобавок эти собаки, носящиеся с яростным лаем по льду?..
Наконец, я приблизился к группе. В разных местах бегали по льдине три медведя •— медведица и два медвежонка. Собаки наскакивали на медвежат, как бешеные, теребили их за лапы, за шерсть, за хвост, хватали за горло. Особенно неистовствовала Уленька; вцепившись одному медвежонку в горло, она исступленно теребила и кусала зверя; едва тот смог от нее освободиться. Вначале медведи не торопясь уходили от собак, которые не осмеливались приблизиться и вцепиться в зверей, пока не была ранена и не свалилась медведица. Она-то как будто и не собиралась убегать, а словно замышляла какое-то злодейство, стремясь подманить собак поближе. Внезапно медведица остановилась пропустила медвежат вперед, потянула носом воздух и двинулась назад навстречу собакам; те, как по команде, в ту же минуту повернули направо кругом и все до единой обратились в бегство на запад. Тогда-то и грянули выстрелы, медведица пошатнулась и повалилась на лед. Собаки бросились на нее и вцепились ей в шубу. Затем был убит один из медвежат. Второй, несмотря на выстрелы, пустился бежать по льду, за ним вдогонку бросились три собаки и, настигнув, подмяли его под себя, так что подоспевшему Мугста пришлось сперва отогнать собак и лишь тогда выстрелить. Такой запас свежего мяса можно только приветствовать. Как раз сегодня за обедом мы уничтожили котлеты из остатков последнего убитого нами медведя. Мясо медвежат очень нежное, словно рождественские откормленные поросята.
По всей вероятности, это были те самые медведи, следы которых мы видели раньше. Я со Свердрупом еще в октябре проследил следы трех таких господ и потерял их на северо-северо-западе от судна. Повидимому, они и пришли теперь с этой стороны.
Когда нужно было стрелять, ружье Педера, по обыкновению, не действовало, оно опять было заполнено вазелином, и, держа его, он кричал:
— Стреляйте, стреляйте, мое не хочет стрелять!
Вернувшись домой и разбирая ружье, которое я схватил, вдруг обнаружил, что оно не заряжено. Хорош бы я был, если бы вышел на медведей с таким оружием один на один!»
«Понедельник, 5 ноября. Сидя ночью за работой, вдруг услыхал отчаянный собачий визг на палубе. Я выбежал. Выл один из щенков: он, как это часто случается, лизнул железный болт, и язык примерз к железу. Он старался отодрать язык, но тот вытянулся длинным тонким жгутом, и щенок выл самым жалобным образом. Бентсен, бывший вахтенным, находился уже на месте происшествия, но сначала не знал, как помочь беде. Потом он взял щенка за шиворот, подтащил его поближе к болту, чтобы язык не так тянулся, согрел немного болт в руках, и язык отстал сам собой. До чего же щенок был обрадован! Он благодарно лизал руки Бентсена своим кровоточащим языком и, казалось, не знал, как выразить свою признательность. Можно надеяться, что теперь, хотя бы этот щенок, не так уж скоро примерзнет снова тем же образом; вообще же такие случаи не редкость».
«Воскресенье, 11 ноября. День за днем я веду обычные занятия, но мысли все сильнее влечет к себе неразрешенная загадка загадок всего бытия... Нет, к чему вертеться в этом бесплодном круговороте мыслей? Лучше выйти наверх, в зимнюю ночь. Наверху в небе луна большая, золотая и мирная; над головой мерцают сквозь несущуюся снежную пыль звезды... Почему не убаюкать себя зимними грезами, полными воспоминаниями о лете?
У-у, нет, слишком уж пронзительно завывает ветер над пустынными ледяными полями. 33 градуса .мороза. Лето с его цветами слишком далеко... Я бы отдал год жизни, чтобы подержать их в руках, но в такой дали представляются они мне, словно я никогда не вернусь к ним назад.
Каждую ночь и каждый день зажигает в небе свои вечно сменяющиеся прекрасные огни северное сияние. Смотри на него, пей забвение и черпай надежду в нем,— оно так подобно мятежной человеческой душе. Беспокойное, как она, стремится оно охватить весь небесный свод, но остается лишь блестящей погоней за светом, сверкающим бесцельным бегом лучей. Его дикая игра прекраснее всего на свете, красивее зари, но не возвещает наступления нового дня.
В общем бессильная погоня в пустом пространстве.
Моряк по звездам направляет свой путь; могло бы и ты, северное сияние, оказывать пользу, выводя заблудившегося странника на дорогу. Но продолжай свою пляску и дай мне наслаждаться тобой; перекинь мост между прошлым и настоящим и позволь мне в мечтах уноситься далеко-далеко в будущее.
О, ты, таинственный свет, что ты такое и откуда ты идешь? Но к чему спрашивать? Разве недостаточно любоваться твоей красотой и на этом остановиться? Разве сможем мы проникнуть за пределы видимого? Что из того, если б даже мы и могли сказать, что северное сияние — это электрический разряд или электрические токи в верхних слоях атмосферы, и могли бы описать до мельчайших подробностей, как оно возникает? Это были бы только слова. О том, что такое электричество, мы в сущности знаем не больше, чем о том, что такое северное сияние. Счастливы дети... Мы со всем своим «знанием», со всеми нашими теориями даже на толщину волоска не ближе к истине, чем они».
«Вторник, 13 ноября. Температура —38°. В течение дня в разных направлениях происходят сжатия. Лед стал тверже, а потому и грохот сильнее. Он слышен издалека, этот таинственный гром, внушающий ужас тем, кто не знает, откуда он идет.
Чудесна лыжная прогулка при полной луне. Разве жизнь — страдание? Разве такая уж горькая участь лететь, в окружении прыгающих вокруг собак, с быстротой ветра при свежем трескучем морозе в такую ночь, как сегодня, по бесконечной ледяной равнине, когда лыжи скользят по гладкому насту так, что почти не чувствуешь, как ноги касаются земли и ты будто паришь высоко-высоко под синим сводом, к которому подвешены звезды? Это по существу самое большее, чего ты вправе ожидать от жизни, это волшебная повесть из другого мира, сказка из грядущей жизни.
А потом, возвратясь домой в свою теплую рабочую каюту, разведешь огонь в печке, зажжешь лампу, набьешь трубку и, забравшись на диван, дашь улететь мечтам на клубящихся облаках табачного дыма в далекий мир — разве это страдание? А то вдруг я ловлю себя на том, что часами сижу и гляжу в огонь, мечтая о будущем... Полезное времяпрепровождение, не правда ли? Но все же при этом время течет незаметно, пока действительность толчком льдов не разобьет грезы, напомнит, что ты находишься в пустыне и пора снова приниматься за работу».
«Среда, 14 ноября. Как чудесны эти прогулки на лыжах среди безмолвия природы! Далеко вокруг простираются залитые серебристым светом луны ледяные поля, повсюду темные холодные тени отбрасываются торосами, бока которых слабо отражают рассеянный сумеречный полусвет. Вдали очерчивает горизонт темная линия льдов, нагроможденных сжатиями, над ней завеса легкого серебристого тумана, а еще выше беспредельная темносиняя усыпанная звездами глубь небес, по которым плывет в эфире полная луна. А на юге слабое мерцание дня, внизу темнобагровос, а чуть выше яркожелтое и бледно-зеленое, теряющееся в синеве там наверху. Все это сливается в единственную в своем роде, не поддающуюся описанию гармонию. По временам страшно хочется переложить эту природу в звуки музыки, только они могли бы передать ее существо. Какие получились бы могучие и простые аккорды!
Безмолвие, о какое безмолвие! Слышишь трепетание собственных нервов. Чудится, будто скользишь дальше и дальше по этим равнинам в бесконечное пространство. Не прообраз ли это того, что некогда наступит? Здесь вечность и мир. Нирвана должна быть холодна и ясна, как эта вечная звездная ночь. Что значат все наши исследования и весь наш разум перед этой бесконечностью!..»
«Пятница, 16 ноября. Перед обедом я со Свердрупом ходил на лыжах при лунном свете, мы побеседовали всерьез о перспективах нашего дрейфа и задуманном мною весеннем путешествии по льду на север. Вечером мы еще полнее обсудили этот вопрос в его каюте. Я изложил свою точку зрения, и он по всем пунктам со мной согласился.
Последнее время я много размышляю о том, правильно ли будет предпринять экспедицию, если дрейф не подвинет нас до марта так далеко на север, как я надеюсь. Но чем больше я об этом думаю, тем тверже становится мое решение попытаться достигнуть полюса по льду при любых осложнениях. Если целесообразно трогаться в путь с 85°, то не менее целесообразно сделать это с 82° или с 83°. В обоих случаях мы проникнем в более северные области, куда иным путем попасть не удастся, и это будет тем более желательным, чем меньше в своем дрейфе подвинется к северу «Фрам». Если почему-либо мы не достигнем самого полюса, ну что ж, повернем назад раньше. Суть, как я уже не раз говорил, совсем не в том, чтобы достигнуть самую точку полюса, а в том, чтобы исследовать неизвестные пространства Полярного моря, независимо от того, лежат ли они несколько ближе или несколько дальше от полюса. Я говорил об этом еще до начала нашего плавания, и это необходимо постоянно иметь в виду.
Конечно, в продолжение дальнейшего дрейфа судна на нем предстоит произвести немало ценных наблюдений, даже таких, которые я охотно продолжал бы сам; но все важнейшие из них могут быть сделаны здесь с успехом и в том случае, если двое из нас покинут судно. Вместе с тем несомненно, что наблюдения, которые мы сделаем в более северных широтах, во много раз превзойдут по своей ценности те, которые я бы мог сделать, оставаясь на корабле. Вряд ли в этом можно сомневаться. Таким образом, наша санная экспедиция к полюсу безусловно желательна.
Возникает вопрос о наиболее благоприятном сроке отправления экспедиции. Вне всякого сомнения, весенние месяцы — самое позднее март — единственное время года, когда такая поездка вообще может быть предпринята. Не отправиться ли в путь нынешней весной? Положим, что в самом худшем случае мы не продвинемся дальше 83° северной широты и 110° восточной долготы. Тогда, пожалуй, имелись бы основания отложить эту поездку до весны 1896 года. Но, по моему твердому убеждению, при этом мы можем упустить наиболее подходящее время. Дрейф не может идти настолько медленно, чтобы еще через год мы не миновали бы того пункта, откуда должна начаться санная экспедиция. Измеряя циркулем на карте расстояние, которое пройдено нами с ноября прошлого года, и экстраполируя соответственно наш дальнейший дрейф, я прихожу к выводу, что к ноябрю следующего года мы должны пройти Землю Франца-Иосифа и оказаться несколько севернее ее. Конечно, возможно, что и к февралю 1896 года мы не подвинемся дальше этого места; но, насколько я могу судить, вероятнее всего по мере нашего продвижения на запад дрейф будет усиливаться, а не ослабевать. В таком случае, следовательно, к февралю 1896 года нас может пронести слишком далеко, чтобы затевать подобную экспедицию. А этой весной при всех условиях вполне можно тронуться в путь, хотя бы существовал вообще лучший отправной пункт, чем тот, куда принесет наш «Фрам» к 1 марта 1895 года. Вернее всего не о/сдать следующей весны.
Возникает еще вопрос: каковы наши шансы пробиться к цели? Расстояние от предполагаемого пункта отправления и мысом Флигели, наиболее ближайшей известной нам суши, около 600 километров *, т. е. немногим больше расстояния, пройденного нами в Гренландии.(* Здесь вкралась какая-то ошибка в мой дневник, так как расстояние до мыса Флигели от предполагаемого отправного пункта (83° северной широты и 110° восточной долготы) составляет 750 километров. По всей вероятности, я брал 100° восточной долготы вместо 110°.) Никто не будет оспаривать, что по такому льду, какой здесь нас окружает, идти довольно легко, даже если бы с приближением к земле лед стал более тяжелым. А раз берег достигнут, всякому смышленому человеку, несомненно, удастся поддержать свое существование охотой на крупную или мелкую дичь и на медведей. Поэтому, если нам придется очень уж тяжко, мы всегда сможем направить свой путь к мысу Флигели или к Земле Петермана 5, лежащей от него к северу. По мере продвижения к северу, конечно, расстояние будет увеличиваться, но все же не настолько, чтобы мы при помощи собак не смогли его преодолеть, в каком бы пункте между исходной точкой и полюсом мы ни находились. «Путь к отступлению», следовательно, обеспечен, хотя есть люди, считающие, что пустынный берег, где, прежде чем поесть, надо крепко потрудиться, чтобы раздобыть себе пропитание,— неважная позиция для голодных людей. Но в действительности в этом-то как раз и заключается преимущество; отступление не должно быть слишком заманчивым! В самом деле, что за злополучная выдумка этот «путь к отступлению»? Для людей, которые стремятся вперед, вечное оглядывание назад ни к чему; в сущности они должны смотреть только вперед.
Теперь о самой экспедиции. В ней будут участвовать два человека и двадцать восемь собак; продовольствия и снаряжения берем 1050 килограммов. Расстояние от 83° до полюса составит 780 километров. Слишком ли смело будет считать, что это расстояние мы сможем пройти за пятьдесят дней? Я ведь не знаю выносливости наших собак; но кажется довольно правдоподобным, что даже если они окажутся не первого сорта, то все же, двигаясь со скоростью 15 километров в день, смогут тащить груз по 37,5 килограмма на каждую — во всяком случае если люди будут помогать им. Вряд ли можно назвать этот расчет легкомысленным, предполагая, конечно, что лед останется таким, как здесь; но для иных предположений нет оснований. В сущности, по мере нашего продвижения на север лед все время улучшается, даже с приближением весны. Итак, за пятьдесят дней мы должны достигнуть полюса. В Гренландии без собак и со скудным провиантом мы за шестьдесят пять дней прошли по ледяному плато на высоте более 2500 метров 550 километров и, безусловно, могли бы идти еще дальше. За пятьдесят дней мы израсходуем 100 килограммов провианта, по 1 килограмму в день на человека, и 700 килограммов пеммикана из расчета '/2 килограмма в день на каждую собаку *.(* Во время самой экспедиции собаки принуждены были довольствоваться значительно меньшим дневным пайком, в среднем едва ли более 300 или 350 граммов.) Вместе это составит 800 килограммов. Так как за это время мы израсходуем также некоторое количество топлива, то санный груз убавится по меньшей мере до 250 килограммов. Тащить такой груз для двадцати восьми собак ровно ничего не составит; последнюю часть пути они смогут нестись, как ветер, и, значит, совершат путешествие меньше чем в пятьдесят дней.
Но предположим, что мы потратим именно пятьдесят дней. Если все пойдет хорошо, мы направимся прямо к группе Семи Островов к северу от Шпицбергена. Это составит 9°, или 1000 километров. Если же, однако, дела у нас будут плохи, благоразумнее и безопаснее будет направиться к мысу Флигели или к земле, расположенной к северу от него. Положим, мы выберем этот путь. Покинув «Фрам» 1 марта (если обстоятельства будут благоприятны, то и раньше), на полюс придем, следовательно, 20 апреля. К тому времени у нас останется 100 килограммов провизии для людей, т. е. на пятьдесят дней, но провиант для собак будет весь израсходован. Мы вынуждены будем, следовательно, постепенно убивать собак, чтобы прокормить остальных, или же, отдав собакам часть провианта, питаться собачиной самим. Даже если приведенные мной цифры и преуменьшены, я считаю возможным допустить, что в течение 41 дня нашего обратного путешествия будут убиты двадцать три собаки, и у нас еще останется пять собак.
Как далеко к югу сможем мы за это время пройти? Вес всей поклажи в начале обратного путешествия должен составить несколько менее 250 килограммов, т. е. меньше 9 килограммов на собаку. По прошествии сорока одного дня этот вес уменьшится, по крайней мере, до 140 килограммов — вследствие потребления провизии и топлива, а также выбрасывания различных предметов снаряжения, как то: спальных мешков, палаток и тому подобного, которые будут становиться мало-помалу излишними. Остается, следовательно, на каждую из оставшихся пяти собак по 28 килограммов; в случае необходимости наша кладь может быть сокращена еще больше. С грузом, который составит вначале 9 килограммов на каждую собаку и лишь постепенно увеличится до 28 килограммов, собаки могут в среднем проходить по 22 километра в день, даже в том случае, если путь окажется более трудным для перехода. Другими словами, к 1 июня мы пройдем 913 километров к югу, или на 30 километров дальше мыса Флигели, причем в нашем распоряжении останутся еще пять собак и на девять дней продовольствия. Но, во-первых, мы, вероятно, достигнем суши гораздо раньше, во-вторых, австрийцы уже в первой половине апреля встретили у мыса Флигели открытые пространства воды и обилие птицы; в мае и июне, следовательно, у нас и подавно не будет недостатка в пище. В-третьих, было поистине странным, если бы нам до этого времени не попались медведь, тюлень или какая-либо случайная птица.
Итак, к этому времени мы уже будем в безопасности и сможем выбирать, что захотим: либо путь вдоль северо-западного берега Земли Франца-Иосифа, мимо Земли Гиллиса 6 к Северо-Восточной Земле и Шпицбергену — а в случае, если обстоятельства окажутся благоприятными, я, безусловно, выберу этот путь,— либо мы сможем идти к югу через Австрийский пролив к южному берегу Земли Франца-Иосифа и оттуда к Новой Земле или к Шпицбергену, причем предпочтительнее было бы к Шпицбергену. Это на тот случай, если мы не встретим на Земле Франца-Иосифа англичан, на что, однако, нельзя рассчитывать.
Таковы мои расчеты. Разве они так уж легкомысленны? Нет, насколько я могу судить. Одно лишь будет плохо: если на последнем отрезке пути, в мае — нас задержит такой тяжелый лед, какой был у нас в конце мая прошлой весной. Но это может случиться лишь к самому концу нашего Путешествия, и в самом худшем случае совсем непроходимый лед все-таки оказаться не может. Кроме того, удивительно было бы, если бы мы в течение всего путешествия не могли проходить в среднем по 18,5 километра в день при среднем грузе от 15 до 20 килограммов, не больше, на каждую собаку. Тем не менее если бы наши расчеты оказались ошибочными, мы в любой момент можем повернуть назад.
Какие непредвиденные затруднения могут встать на нашем пути?
1. Лед может оказаться более труднопроходимым, чем мы предполагаем.
2. Мы можем наткнуться на сушу.
3. Собаки могут подвести нас, оказаться слишком слабыми, заболеть или замерзнуть.
4. Мы сами можем заболеть цынгой.
1 и 2. Что лед дальше к северу окажется более труднопроходимым, конечно, возможно, но все же маловероятно; я не вижу к этому никаких оснований, если только мы не встретим на Севере неизвестную до сих пор сушу. А если даже и так, ну, что ж, мы воспользуемся тем, что найдем. Совершенно непроходимым, во всяком случае, лед не может быть; даже Маркхем пробирался вперед по льду со своими людьми, ослабленными цынгой. А берега этой суши могут представить даже кое-какие преимущества для продвижения; это будет зависеть от их направления и протяжения. Трудно сказать заранее что-нибудь определенное по этому поводу, но по-моему дрейф льдов и найденные нами глубины делают невероятным, чтобы в сколько-нибудь близком от нас расстоянии могла находиться суша значительного протяжения. Во всяком случае, если она и существует где-нибудь, то вьтесте с тем должен быть и проход для льдов, и, в худшем случае, мы сможем, значит, проследовать по этому проходу.
3. Бесспорно может быть и так, что собаки не оправдают наших расчетов, но, как мне кажется, эта возможность не так уже велика. Мы не собираемся чрезмерно перегружать их. И если даже с какой-нибудь собакой случится беда, то не со
всеми же разом. До сих пор при той пище, которую они получали, собаки благополучно переносили зиму с ее морозами, а в дороге они получат усиленный паек.
К этому нужно прибавить, что в своих вычислениях я умышленно не принял в расчет того, что мы сами тоже будем помогать им тащить груз; даже если предположить, что все собаки пропадут, мы сможем пройти значительный путь одни.
4. Самым худшим было бы, бесспорно, если мы сами заболели бы цынгой. Несмотря на наше великолепное здоровье, такая случайность не исключена. Стоит только припомнить, как страдал от цынги весь экипаж английской экспедиции к Северному полюсу (за исключением офицеров)7, как только наступила весна и вместе с нею начались санные поездки; и это, несмотря на то что на судне никто из них не подозревал, что им может грозить подобная участь.
Все же я считаю, что для нас заболевание цынгой маловероятно. Во-первых, английской экспедиции как-то особенно не везло. Едва ли существует какая-либо другая экспедиция, опыт которой был бы столь печален, хотя многие предпринимали не менее продолжительные санные экспедиции,— взять хотя бы, например, экспедицию Мак-Клинтока. При отступлении экипажа «Жаннетты» после гибели судна, насколько мне известно, никто цынгой не заболел; у Пири и Аструпа тоже не было случаев цынги и т. д. и т. д. С другой стороны, наш набор провизии сделан более тщательно, и он более разнообразен, чем во всех предшествующих экспедициях. Ни одна экспедиция не могла похвастаться таким отменным состоянием здоровья в течение всего пути, как наша. Поэтому я почти не допускаю мысли, чтобы мы могли унести с собой с «Фрама» какие-либо зародыши цынги. А что касается провизии для самой санной поездки, то я позабочусь о том, чтобы она состояла из наиболее питательных и хорошо законсервированных продуктов, и сильно сомневаюсь, чтобы такое продовольствие могло быть источником цынги. Но некоторый риск неизбежен. Я считаю, что все возможные меры предосторожности приняты, и, раз так, мой долг на эту попытку решиться.
Есть и еще кое-какие вопросы, которые нельзя обойти. Имею ли я право лишать судно и тех, кто на нем остается, того снаряжения, которое потребуется для санной экспедиции? То, что экипаж уменьшится на два человека, имеет мало значения, так как с «Фрамом» великолепно могут управиться и одиннадцать человек. Хуже то, что мы берем с собой всех собак, за исключением семи щенков. Но на судне в изобилии остается продовольствие и первоклассное снаряжение для передвижения с помощью ручных нарт, чтобы в случае какого-либо несчастья с «Фрамом» участники экспедиции могли добраться до Земли Франца-Иосифа или же до Шпицбергена. Едва ли можно предположить, что им придется покинуть судно севернее 85°, скорее, если уж дело дойдет до этого, то произойдет это значительно южнее. Но предположим, что они действительно будут вынуждены оставить судно на 85° северной широты. В таком случае это должно случиться примерно к северу от Земли Франца-Иосифа, в расстоянии 335 километров от мыса Флигели; если это произойдет восточнее, то, очевидно, на расстоянии 445 километров от группы Семи Островов. Трудно представить, что с нашим снаряжением им не удастся преодолеть это расстояние. Теперь, как и прежде, я держусь того мнения, что «Фрам» невредимо и без задержки пронесет через Полярный бассейн и он выйдет по ту его сторону. Но даже если с ним случится несчастье, я уверен, что экипаж, если только будут соблюдены необходимые меры предосторожности, целым и невредимым доберется до дому. Итак, по всем основаниям отправление санной экспедиции с «Фрама» целесообразно, и она сулит так много, что безусловно должна быть предпринята!
Последний вопрос: кто те двое, кому надлежит отправиться в эту экспедицию? Свердруп и я, мы оба уже испытали друг друга в подобном путешествии и, конечно, сумели бы с этим делом справиться. Но нечего и говорить, что оба вместе мы оставить «Фрам» не можем. Один из нас должен остаться, чтобы взять на себя ответственность за благополучную доставку домой остальных людей. Не менее очевидно, однако, что один из нас должен возглавить санную экспедицию, поскольку лишь мы двое имеем необходимый для этого опыт. Свердруп пошел бы с большим удовольствием. Но большая опасность, я знаю, грозит тому, кто покинет «Фрам», а не тому, кто останется. Если я отпущу Свердрупа, тем самым я возложу на него более опасную задачу, а более легкую оставлю себе. Если бы он погиб, разве я мог бы когда-нибудь простить себе, что позволил ему идти, хотя бы таково было его собственное желание. Он на девять лет старше меня, и это обстоятельство, без сомнения, делает мою ответственность особенно тяжелой. А остальные, с кем бы из нас двоих предпочли бы они остаться? Мне кажется, они доверяют одинаково нам обоим, и знаю, что каждый из нас сумеет доставить их благополучно домой, все равно — на «Фраме» или без него. Но все же специальность Свердрупа — вести корабль, тогда как на мне лежит руководство всей экспедицией в целом, и в особенности научными наблюдениями. С этой точки зрения именно я должен взять на себя предприятие, которое сулит более важные открытия. О продолжении работ на «Фраме» позаботятся, как я уже сказал, остающиеся. Мой долг поэтому идти, долг Свердрупа — остаться. Свердруп согласен с этим.
В спутники себе я наметил Иохансена, человека во всех отношениях подходящего. Он — превосходный лыжник, по выносливости не имеет себе равных, и вдобавок чудесный парень.
Я еще не спрашивал его, согласен ли он, но думаю это на днях сделать, чтобы он мог заранее подготовиться на случай, если мы тронемся. Блессинг и Скотт-Хансен тоже, наверно, всей душой рады были бы последовать за мной, но Скотт-Хансен должен остаться для продолжения наблюдений, а Блессинг не имеет права покинуть свой пост врача. Есть немало и других, которые могли бы сопутствовать в моем предприятии, и, без сомнения, среди них нашлись бы охотники.
Итак, экспедиция на север — дело решенное. Посмотрим теперь, что принесет с собой зима. Если позволит свет, я бы охотнее всего пустился в путь уже в феврале».
«Воскресенье, 18 ноября. Право, я как-то не могу еще толком представить себе, что действительно тронусь в путь, и всего только через какие-нибудь три месяца. Иногда я баюкаю себя прекрасными грезами о возвращении па родину после всех трудов и побед, и тогда на душе становится легко и светло. Но затем снова возвращаются сомнения и неуверенность в будущем, подстерегающие меня в глубинах моего сознания. И мечты меркнут, поблекшие, обесцвеченные, как северное сияние в конце ночи. «Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten» *.(* «Вы снова приближаетесь, бледные призраки?». Из «Фауста» Гете.— Ред.)
Как извели меня эти вечные, упрямые сомнения перед каждым решительным шагом, когда нужно на карту ставить жизнь. Не слишком ли многим я рискую и не слишком ли мало выиграю? Во всяком случае больше выиграю, чем здесь. И разве это не долг мой? Да и вообще разве на мне одном лежит ответственность; а ты?.. Я вернусь... когда зацветут розы. Я чувствую, что способен победить. «Будь верен до могилы, и я увенчаю тебя венцом жизни».
Удивительно устроенные мы существа. Минута решимости, и тотчас же сомнение. В иную минуту наши исследования, все наше Leben und Trieben ** представляются жалкими потугами, не стоящими и понюшки табака, а завтра погружаешься с головой в эти же исследования, томимый жаждой познать все, стремясь проложить новые пути, и терзаешься неудовлетворенностью, невозможностью целиком и полностью разрешить загадку.(** Жизнь и стремления.—Рей.) И снова все поглощает отвращение к ничтожеству всего земного. «Мир подобен пылинке на чаше весов, капле утренней росы, упавшей на землю». Но если в человеке две души,— которая же из них настоящая?..
Это не ново, что мы страдаем от несовершенства наших знаний, от невозможности проникнуть в сущность вещей. Но если допустить даже, что мы достигнем глубины познания и внутренняя связь вещей станет для нас ясной и понятной, как правила арифметики, станем ли мы от этого счастливее? Быть может, напротив. Не в самой ли борьбе за знание лежит счастье?
Я очень мало знаю, следовательно, у меня есть предпосылки для завоевания счастья.
Набью трубку и буду счастлив... Нет, трубка не годится. Крошеный табак недостаточно тонок для воздушных мечтаний. Возьму сигару. Когда-то и я имел настоящую гаванскую сигару!
Гм... Разве неудовлетворенность, лишения, страдания не составляют необходимых условий жизни! Без лишений — нет борьбы, без борьбы — нет жизни, это так же верно, как дважды два — четыре. Пусть же начинается борьба. На севере брезжит рассвет! О, только бы испить борьбы, пить из полной чаши! Борьба — это жизнь, а за ней улыбается победа.
Закрываю глаза и слышу голос, напевающий мне;
«Среди берез душистых, Среди полевых цветов, Пойду я в лес дремучий, В дубраву под тень дубов!»
«Понедельник, 19 ноября. Проклятое притворство вся эта Weltschmerz *!(* Мировая скорбь.— Ред.) Ты счастлив, человек, и ничего больше. А если тебя смущает что-нибудь, выгляни только на палубу,— разве можно не придти в прекрасное расположение духа при виде этих щенят, прыгающих, скачущих вокруг тебя и готовых в припадке жизнерадостности растерзать тебя в клочья? Жизнь для них залиТа солнцем, хотя солнце давным-давно уже исчезло. А среди них Квик, мать семейства, солидно и радостно виляющая хвостом. Разве нет у меня основания чувствовать себя таким же довольным, как они?
Но и они знают, что такое несчастье. Позавчера я сидел после обеда за работой. Снаружи доносился равномерный шум ветряного колеса, потом я услыхал, как Педер принес щенятам корм и как они по обыкновению затеяли легкую драку у чашки с едой. Только я успел подумать, что вал колеса, вертящийся на палубе безо всякого заграждения, представляет, собственно говоря, для этих существ весьма опасное изобретение, как несколько минут спустя раздался вдруг жуткий протяжный собачий вой, более пронзительный, чем обыкновенно при драке, и в то же мгновение колесо завертелось медленнее. Я выскочил наверх и увидел, что один щенок висит на валу, вращаясь вместе с ним и издавая жалобный, душераздирающий вой. На веревке от тормоза повис Бентсен, натягивая ее изо всех сил, но колесо продолжало вращаться.
Первой моей мыслью было схватить лежавший рядом топор, чтобы разом положить конец страданиям щенка. Его вой был невыносим, но в следующее мгновение я бросился на помощь Бентсену, общими усилиями колесо было остановлено. Тут появился Мугста, и, пока мы вдвоем удерживали колесо, ему, наконец, удалось освободить щенка. Так как он еще подавал признаки жизни, Мугста принялся растирать его. Видимо, шерсть каким-то образом коснулась гладкого стального вала, примерзла к нему, и вал потащил несчастное животное за собой, ударяя его при каждом обороте о палубу. Наконец, щенок поднял голову и осовелым взглядом огляделся вокруг. Он проделал довольно много оборотов — немудрено, что вначале ему трудно было придти в себя. Затем щенок приподнялся на передние лапы и сел. Я отнес его на корму на шканцы, гладил и трепал по спине. Вскоре он встал на все четыре лапы и пошел пошатываясь по палубе, сам не понимая куда.
— Хорошо, что у него примерзла шерсть,— сказал Бентсен,— я-то думал, что он, как первый, повис за язык!..
Висеть на языке на вертящемся мельничном валу — дрожь прошла по коже от одних только слов! Я отнес щенка в кают-компанию и стал за ним ухаживать. Вскоре он совершенно оправился и стал попрежнему играть с товарищами.
Странная их жизнь —сновать по палубе во тьме и холоде! Но стоит кому-нибудь выйти наверх с фонарем, как собаки бросаются к нему стремглав, усаживаются вокруг, встают на задние лапы, чтобы заглянуть в самый фонарь, а потом начинают прыгать и приплясывать, гоняясь друг за другом вокруг фонаря, точно дети вокруг рождественской елки. Так идет день за днем. Они никогда еще не видали ничего, кроме этой палубы с натянутой над ней парусиной, не видали даже еще пи разу ясного голубого неба. А мы, люди, никогда не видим ничего другого, кроме своей земли.
Сегодня, наконец, сделан последний решительный шаг: перед обедом я изложил дело Иохансгну приблизительно так же, как говорилось выше. Я перечислил все трудности, какие мы можем встретить на нашем пути, и подчеркнул, что он должен быть готов ко всему, что мы рискуем оказаться перед лицом серьезных опасностей. Дело не шуточное; на карту ставится жизнь. Не следует этого скрывать от себя, пусть он, прежде чем решится, хорошенько подумает. Если он согласен, я охотно возьму его с собой, но все же я бы посоветовал ему поразмыслить денек-другой, прежде чем дать ответ.
Иохансен заявил, что размышлять ему не требуется,— он охотно пойдет со мной. Свердруп уже давным-давно говорил о возможности подобной экспедиции, и тогда он достаточно взвесил все и пришел к заключению, что если выбор падет на пего, то он сочтет это за большую честь.
— Не знаю, удовлетворены ли вы таким ответом, или же все-таки будете настаивать, чтобы я подумал? К иному выводу я все равно не приду.
— Но основательно ли вы продумали, каким случайностям можете подвергнуться? Подумали вы, что, может быть, ни один из нас никогда не увидит больше людей и что, даже в том слу-
чае, если дело не примет слишком дурного оборота, придется в подобном путешествии испытать множество лишений? Если вы обо всем этом поразмыслили-, я не требую, чтобы вы обдумывали вопрос дальше.
— Да, я обо всем этом подумал.
— Отлично, тогда дело решено. Завтра мы начинаем подготовку к походу. Пусть Скотт-Хансен подыскивает себе нового помощника для метеорологических наблюдений».
«Вторник, 20 ноября. Вечером я выступил перед экипажем, сообщил свое решение и изложил план предстоящего санного похода. Сначала я вкратце изложил проект и историю нашей
экспедиции; рассказал все со времени зарождения первой мысли о ней, причем в особенности подчеркнул предпосылки, положенные в основу моего плана, а именно, что корабль, затертый льдами к северу от Сибири, должен продрейфовать через Полярное море в Атлантический океан и пройдет где-нибудь к северу от Земли Франца-Иосифа, между ней и полюсом. Задача экспедиции заключается в том, чтобы проделать такой дрейф через неисследованное море и осуществить его изучение. Я отметил, что эти исследования будут почти одинаково ценны, пройдет ли экспедиция через самый полюс или на некотором расстоянии от него. Если судить по нашему опыту, не может быть ни малейшего сомнения в том, что экспедиция своей цели достигнет; до сих пор все шло в соответствии с нашими расчетами и желаниями, и можно ожидать, что так пойдет и в дальнейшем. Следовательно, есть все основания предполагать, что наша главная задача будет разрешена. Но вместе с тем возникает вопрос: нельзя ли сделать еще больше? И тут я перешел к изложению того, каким образом это большее может быть сделано путем организации санной экспедиции на север, о которой я уже говорил выше.
У меня создалось впечатление, что все сильно заинтересовались этой экспедицией и признали желательной ее организовать. Главнейшее возражение, если бы вызвать их на дискуссию, было бы, я думаю, то, что они сами не могут пойти со мной. Я указал, что проникнуть по возможности дальше на север — несомненно, заманчивая задача; но не менее важно провести «Фрам» невредимым через Полярное море и выйти по ту сторону его, или если не удастся вывести «Фрам», то, по крайней мере, возвратиться невредимыми самим, не потеряв ни одного человека. Раз это будет сделано, мы, бесспорно, можем признать нашу экспедицию удачной. Мне кажется, что все единодушно согласились с правильностью моих слов.
Итак, жребий брошен, и мне остается только верить, что поход этот действительно состоится.
Затем начались настоящие приготовления. Я уже упоминал, что еще в конце лета занялся сооружением одноместного каяка с остовом из бамбука, тщательно скрепленного ремнями. Эта кропотливая работа заняла несколько недель. Зато каяк оказался и легким и прочным. В готовом виде остов весил всего 8 килограммов. После этого Свердруп и Блессинг обтянули остов парусиной, и все суденышко стало весить 15 килограммов. Когда каяк был готов, я поручил Мугста построить точно такой же второй. Я же сам с Иохансеном занялись шитьем чехлов для каяков.
Каяки эти имели 3,7 метра в длину и около 0,7 метра в ширину по середине; глубина одного была 30 сантиметров, другого 38 сантиметров; иначе говоря, они были значительно короче и шире обычных эскимосских каяков и вследствие этого были далеко не так легки на ходу. Они предназначались главным образом для переправы по разводьям и полыньям во льду, а также как судно для плавания вдоль суши, если мы такую встретим. Поэтому для нас важна была не столько быстрота хода, сколько прочность, легкость и грузоподъемность судна. Кроме нас самих, они должны были вместить еще провиант и снаряжение на возможно более продолжительное время. Если бы мы сделали наши каяки длиннее и уже, их было бы труднее перетаскивать, и, сверх того, они больше были бы подвержены поломкам при перевозке по неровному льду. В таком же виде, как теперь, они отлично подходили для нашей цели. Нагрузив их как следует, мы могли везти с собой снаряжение и, по крайней мере, трехмесячный запас провианта для нас самих и значительную часть для собак, и вдобавок еще поместить на палубу одну или двух собак.
Во всех остальных отношениях наши каяки походили на эскимосские. Они имели закрытую палубу с отверстием по середине для гребца. Отверстие было, по эскимосскому образцу, окаймлено деревянным кольцом, к которому мы могли прикрепить полы наших тюленьих шуб и таким образом сделать лодку окончательно водонепроницаемой. Стоило еще натянуть плотно мех на кисти рук и лицо,— и ни одна капля воды ни могла попасть в каяк, сколько бы ни перекатывались через него волны. Обзаводились мы такими лодками на случай, если пришлось бы плыть по открытому морю на Шпицберген или что если бы мы выбрали другой путь — между Землей Франца-Иосифа и Новой Землей.
Помимо отверстия в середине, лодки имели небольшие люки на носу и корме. Просунув руку в этот люк, мы могли погрузить или переложить лежащее в каяке продовольствие или снаряжение и легко вынуть необходимое, если оно лежало ближе к концам, не извлекая всего груза через среднее отверстие. Эти люки тоже плотно закрывались, чтобы каяк оставался водонепроницаемым. Дабы сделать совершенно водонепроницаемой самую парусину, лучше всего было бы пропитать ее раствором клея и окрасить затем снаружи обыкновенной масляной краской. Но производить такую работу при большом морозе, который у нас стоял (в корабельном трюме было —20°Ц), занятие далеко не из приятных. Вместе с тем я сильно опасался, что масляная краска сделает парусину слишком жесткой и ломкой и, следовательно, при перетаскивании каяков по льду они легко могут быть продырявлены. Поэтому я предпочел натереть парусину смесью густого парафина с салом, что оказалось вполне целесообразным. Однако от этого каяки стали несколько тяжелее, в общем каждый стал весить до 18 килограммов.
Затем я распорядился изготовить несколько особых нарт для этой экспедиции, гибких и прочных, рассчитанных на то, что им придется выдержать тяжкие испытания во время похода с большим грузом по неровному дрейфующему льду. Двое нарт были сделаны приблизительно той же длины, что и каяки, т. е. около 3,6 метра.
Я произвел также несколько опытов с одеждой. В особенности важно было выяснить, насколько подходящим костюмом для похода являлись наши толстые одеяния из волчьего меха. Постепенно я приходил к убеждению, что они чересчур теплы, Так, 29 ноября я записал: «Совершил опять прогулку на север в одежде из волчьего меха. Оказалось, что погода для этого слишком мягкая (—37,6°Ц). Я вспотел, как лошадь, хотя шел без клади и очень тихо. А между тем ходить теперь, из-за темноты, довольно трудно, так как нельзя пользоваться лыжами, Не понимаю, когда же будет настолько холодно, что можно будет носить эту одежду». 9 декабря я вновь совершил в таком костюме прогулку на лыжах при температуре —41°. «Мы вспотели так, что сапоги на нас хлюпали, а ручьи, стекавшие по нашим спинам, могли бы привести в движение мельницу. Для этих костюмов погода все еще слишком теплая. Кто знает, будет ли когда-нибудь достаточно холодно, чтобы носить их!».
Разумеется, мы не раз испытывали также палатку и нашу походную кухню. 7 декабря я писал: «...вчера я разбил шелковую палатку, которой нам придется пользоваться в пути, и мы испробовали в ней наш аппарат для варки пищи. Повторные опыты показали, что мы можем за полтора часа изо льда с температурой в —35° вскипятить 3 литра воды и одновременно растопить 5 литров воды, израсходовав на все около 120 граммов «Снежинки» *.(* Snowflake — первосортный американский керосин.) На следующий день мы за час вскипятили 2,5 литра и растопили еще 2,5 литра, потратив 100 граммов керосина. Вчера же мы сварили около 2 литров превосходной овсяной каши и в то же время получили немного полурастаявшего льда и воды, затратив не больше чем полчаса и всего 50 граммов керосина». Значит, не так уж много горючего придется нам расходовать ежедневно.
Затем я принялся за всевозможные расчеты и сопоставления, чтобы подобрать наиболее рациональное продовольствие. В этом походе больше, чем когда-либо, требовалось, чтобы еда как для собак, так и для людей, будучи питательной и здоровой, весила в то же время не больше, чем абсолютно необходимо. Далее в списке нашего снаряжения я дам окончательные результаты моих изысканий по этому вопросу **.( ** См. вторую часть книги Нансена.— Ред.)
Предстояло еще взвесить и тщательно выверить научные приборы, а также позаботиться о многих других существенно необходимых мелочах, без которых в пути нельзя обойтись. От удачного сочетания всех мелочей во многом и зависит успех.
В этих приготовлениях проходила большая часть времени у нас обоих. Естественно, что занимались всем этим в течение зимы и многие другие товарищи. Мугста упорно работал над устройством саней, оковывал санные полозья металлическими пластинками, скреплял их и т. д. Свердруп шил спальные мешки и всякие другие вещи. Юлл был произведен в звание собачьего портного и в свободное от камбуза время по горло был занят сниманием с собак мерок, шитьем и пригонкой на них упряжи. Блессинг составил для нас небольшую и легкую аптечку, которая содержала самые нужные медикаменты, перевязочные материалы и тому подобные предметы, могущие понадобиться в дороге. Один из нас был занят копированием на легкой тонкой бумаге и в самой сжатой форме выдержек из нашего журнала и научных отчетов, так как я решил на всякий случай захватить их с собой. Скотт-Хансену, кроме того, было поручено приготовить необходимые для наших наблюдений таблицы, кривые хода хронометров и т. п. Помимо этого, он должен был составить полную карту нашего путешествия и проделанного до сих пор дрейфа. Я, однако, не мог слишком уж злоупотреблять его драгоценным временем, так как о« должен был непрерывно продолжать свои научные наблюдения.
Нынешней осенью Скотт-Хансен значительно улучшил условия своей работы. Он сложил вместе с Иохансеном снежный обсервационный дом, напоминающий формой эскимосские снеговые хижины. Внутри у него в хижине было весьма уютно.
С потолка спускалась керосиновая лампа, свет ее отражался белыми снеговыми стенами, получалось очень яркое освещение. Здесь без всяких помех можно было работать со всеми приборами, не опасаясь резких порывов ветра. Скотт-Хансен считал также вполне нормальной «погоду» внутри домика, так как ему удавалось поднять температуру до —20° с лишним и он мог без больших неприятностей браться за приборы голыми руками. Изо дня в день он неутомимо вел свои наблюдения.
Иногда Скотт-Хансена совсем ставили в тупик таинственные движения магнитной стрелки.
Однажды — это было 24 ноября — он пришел смущенный к вечернему столу (около 6 часов пополудни) и сказал, что наблюдал очень странное отклонение магнитной стрелки на целые 24°, и что удивительнее всего: ее северный конец указывал на восток. Я не могу припомнить, чтобы слышал когда-нибудь об отклонении подобного рода. Он наблюдал также несколько раз отклонения приблизительно на 15°. В то же время в открытую дверь было заметно, что снаружи замечательно светло; по словам Скотт-Хансена, судно и лед, его окружающий, были видны так же ясно, как при лунном свете. Никакого северного сияния, однако, нельзя было заметить, так как небо закрывал плотный слой облаков. Можно было все-таки думать, что это необычное отклонение стрелки стоит в связи с северным сиянием, хотя отклонение было восточное, а не западное, как обыкновенно *.(* В журнале обсерватории в Христиании отмечено в этот день в 8 час. утра северное сияние.) Ни о каком движении окружающего нас льда в данном случае не могло быть и речи; все было спокойно. Какие-либо другие перемещения, которые могли бы вызвать подобное метание стрелки туда и обратно в столь короткое время, не были замечены. На судне мы не ощущали ни сотрясения, ни напора. Таким образом, такая причина вполне исключалась, и все это происшествие казалось мне крайне странным. Блессинг и я тотчас вышли на палубу, чтобы посмотреть на небо. Действительно, было так светло, что мы могли совершенно ясно различить полыньи за кормой; но ничего необыкновенного в этом не было, так как это случается здесь довольно часто.

Предыдущая глава |  Оглавление  | Следующая глава
НОВОСТИ
ТрансАтлантика со всеми остановками
20 февраля 2011
Весенняя ТрансАтлантика. Старт 09.04 с Сент Люсии. Марщрут: Сент Люсия(старт-09.04) - Багамы(23.04) - Бермуды(30.04) - Азоры(13.05) - Гибралтар(22.05) - Майорка(финиш 28.05).
Открылось ежегодное бот- шоу в Палм Бич
31 марта 2008
27 марта этого года открылось 23-е ежегодное бот-шоу в Палм Бич (Palm Beach), Флорида - одно из десяти крупнейших бот-шоу в США.
Вокруг света...
14 февраля 2008
Американский писатель Дэвид Ванн надеется последовать по пути Фрэнсиса Джойона и совершить кругосветное путешествие, поставив новый рекорд на 50-футовом алюминиевом тримаране.
Завтрак на вулкане
27 декабря 2007
Коллектив МОРСКОГО ПОРТАЛА с гордостью сообщает, что вышла в свет книга одного из наших авторов, Сергея Щенникова, пишущего под псевдонимом Сергей Дымов
В кругосветке Volvo Ocean Race уже семеро!
14 декабря 2007
На данный момент в гонке Volvo Ocean Race, которая в октябре следующего года стартует в испанском портовом городе Аликанте, подтвердили свое участие семь яхт.