Фритьоф Нансен "ФРАМ": ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ УПОРНАЯ БОРЬБА

Среда, 1 мая. —24,8° Ц. Сегодня подшил к своим лапландским каньгам парусиновые подметки: надеюсь, послужат еще некоторое время. Теперь я опять обут: есть две пары на смену; можно сушить их. по очереди на солнце. Прежде они все время оставались мокрыми и было несносно надевать их”.

Лед начал ухудшаться, и дневные переходы стали короче. В пятницу, 3 мая, в дневнике значится: “День был не так хорош, как я ожидал вчера, хотя мы и подвинулись немного вперед. Вначале мы встретили прекрасную равнину и в течение четырех часов шли ровным ходом по хорошей поверхности, но затем попали подряд на несколько мест с полыньями и торосами, по которым, впрочем, перебрались довольно легко, хотя лед часто трещал у нас под ногами.

Мало-помалу ветер с юго-востока свежел, и, пока мы обедали, перешел в более восточный и стал довольно сильным; лед, покрытый полыньями и торосами, совсем ухудшился. И, когда ветер достиг скорости 9—10 м/сек, закурилась метель. Продолжать путь было просто невозможно. После того как нас задержало несколько вновь образовавшихся торосистых ,гряд, я рассудил, что единственный выход — раскинуть палатку, только бы найти место более или менее защищенное от ветра. Но при такой вьюге, когда ни зги не видно, это легче сказать, чем сделать. Всё же в конце концов место нашлось, и мы, чрезвычайно довольные тем, что очутились под кровом, проглотили свои порции рыбной запеканки и заползли в спальный мешок. Ветер трепал стенки палатки и наметал вокруг сугробы снега.

, Раскинуть палатку пришлось как раз около нового тороса. Место не очень удачное, так как можно было ожидать сжатия; но выбора не было,— другого защищенного от ветра места мы не нашли. И вот не успел я заснуть, как лед под нами начал потрескивать, а затем и ледяная гряда позади стала проявлять знакомые признаки беспокойства: лед нагромождался с хорошо знакомым гулом. Лежа, я прислушивался, не примет ли дело серьезный оборот и не придется ли вылезать из мешка и спасаться бегством, не дожидаясь, пока торос обрушится нам на головы. Прислушиваясь к этому так хорошо знакомому шуму, я уснул. Мне приснилось удивительное землетрясение. Когда спустя несколько часов я проснулся, все было спокойно; слышно было только, как бушует снаружи и бьется о стенки палатки ветер да хлещет по ним снежная вьюга.

Вечером закололи Потифара. У нас осталось всего шестнадцать собак. Число их быстро убывает, а до земли еще далеко. Если бы быть там!”

“Суббота, 4 мая. Вчера нам удалось все-таки пройти мили две. Но полыньи мешают все больше и больше. Когда после обеда, перегрузив предварительно мои нарты с каяком и поправив подстилку под каяком Иохансена, мы тронулись в путь, ветра уже не было и снег падал крупными хлопьями тихо и спокойно, совсем как дома в зимний день. Правда, разглядеть что-либо в такую погоду трудно; вместо того чтобы двигаться вперед, легко пойти назад. Зато самый путь был не так уж плох. Перед нами расстилались гладкие и ровные ледяные поля, и мы подвигались довольно успешно. Чудесно идти при такой мягкой погоде (—11,3° Ц); можно делать что угодно и не нужно бояться снять рукавицы, содрогаясь от мысли, что расстегнется какая-нибудь пуговица. Подумать только: можно действовать израненными, отмороженными пальцами, не испытывая невыразимых мучений при каждом прикосновении к какому-нибудь предмету! К сожалению, полыньи не замедлили вскоре отравить нашу жизнь. Теряя, много лишнего труда и времени, мы, однако, эти препятствия преодолели и попали снова на ровный, далеко простиравшийся лед; проглянуло солнце, и мы радостно продолжали путь.

Удивительно, как много значит настроение! Совсем еще недавно, шагая вдоль безобразной полыньи, среди ледяных нагромождений и торосов, в тщетных поисках переправы, я чувствовал себя таким усталым, измученным, что чуть с ног не падал на каждом шагу. Никакое наслаждение в мире не казалось мне заманчивее возможности забраться в спальный мешок; а теперь, когда нам снова улыбнулась удача — открылась широкая свободная дорога вперед,— всю усталость как рукой сняло. К ночи путь снова испортился. Пошли полынья за полыньей, одна труднее другой, обходы и объезды до бесконечности. Они могли хоть кого привести в отчаяние. К довершению всего и ветер посвежел, перейдя в настоящий “мельничный бриз”. Нашим испытаниям, казалось, не будет конца. Чего бы я не дал сейчас за то, чтобы ощутить под ногами твердую землю, иметь перед собой надежный путь, по которому можно было бы делать приличные дневные переходы, и освободиться от этих вечных опасений и сомнений, связанных с полыньями. Никто не знает, сколько еще затруднений могут они причинить и сколько разочарований придется нам перенести, прежде чем мы доберемся до суши. А тем временем число собак все убывает. Они делают свое дело, бедняги, насколько у них хватает сил, это верно; но что толку? Я так устал, что шатаюсь, идя на лыжах; упав, так бы, кажется, и остался лежать, не пытаясь встать. Но ворон был прав: всему приходит конец. Когда-нибудь и мы дойдем!

Сегодня с пяти часов утра мы встретили широкую полынью. Собаки почти не в состоянии были идти дальше по рыхлой снежной поверхности, и мы остановились. Только войдешь в палатку, залезешь в мешок и ощутишь запах дымящейся похлебки, наступает блаженство, какое ни полыньи, ничто другое не может нарушить.

Лед, по которому мы идем, в общем необыкновенно ровен, если не считать новообразовавшихся полыней и торосов. Те и другие занимают, однако, ограниченные области, между которыми лежат длинные равнины. Все полыньи тянутся преимущественно в одном и том же направлении, приблизительно поперек нашего курса с небольшим уклоном на юго-запад; они идут главным образом с ВСВ на ЗЮЗ (по компасу).

Сегодня утром температура снова упала с —11° до —17,8° Ц; у меня появилась надежда, что полыньи скоро замерзнут хотя бы на короткое время. Нехорошо, пожалуй, с нашей стороны бранить этот ветер; ведь на “Фраме” сейчас радуются тому, что наконец ветер подул с юго-востока. Они с нетерпением его ждали, а мы вот посылаем его ко всем чертям. Да, я рад за них от души, но это не мешает мне желать, чтобы этот ветер подождал, пока мы не доберемся до суши”.

“Среда, 8 мая. По-прежнему в определенных местах, большей частью там, где лед неровный, появляются полыньи, окруженные нагромождениями старого льда, перемежающимися молодым исковерканным льдом. Между ними лежат обширные ровные пространства без единой полыньи. Такие гладкие ледяные поля нередко напоминают материковый лед Гренландии. Полыньи, как и прежде, простираются чаще всего поперек нашего курса или слегка отклоняясь от него к юго-западу; попадаются и такие, которые идут почти в одном с нами направлении. Как ни удивительно, а все же по мере приближения к земле лед как будто становится ровнее, а мы-то ожидали противоположного. Пусть бы так и продолжалось! В общем лед здесь, мне кажется, значительно ровнее, чем вокруг “Фрама”. Совершенно непроходимых мест нет; встречающиеся неровности относительно невелики, представляют собой лишь маленькие холмы, а огромных торосов и гряд, какие мы встречали на севере, здесь нет. Полыньи попадаются иногда совсем узкие; они недавно образовались, и вода в них покрыта снежным салом. Впрочем, сало это довольно коварно. С виду оно похоже на ровную ледяную поверхность, но стоит ткнуть в нее палкой, как та уходит насквозь, прямо в воду.

Вчера утром я вычислил долготу и широту за воскресенье (5 мая). Широта 84°31', а долгота (восточная) 66°15'*.(* Сами того не зная, мы были в то время на одной широте с “Фрамом” в всего лишь в 28 милях от него.) Значит, мы вовсе не так далеко ушли к югу, как хотелось бы, но зато очутились значительно дальше ос западу. Дрейф относит нас назад и на запад. Теперь я буду держаться более южного курса, чем раньше. Если нас относит все время к западу — значит, надо держать курс прямо на юг; больше всего я боюсь отклониться чересчур далеко на запад. Надо надеяться, что мы все же скоро увидим землю и тогда будем знать с точностью, в какую сторону идти. Теперь земля должна скоро появиться!

Вчера не пришлось убивать собаку, так как оставалось еще две трети от забитой третьего дня Уленьки. Этого вполне достаточно. Думаю, что теперь мы сможем убивать собак через день, а там встретим и медведя”.

“Четверг, 9 мая. —13,3° Ц. Вчера выдался довольно хороший день. Правда, лед был не очень хорош, неровен, и идти по нему было нелегко; тем не менее мы равномерно продвигались вперед. По временам встречались и более ровные значительные пространства. Погода вчера утром, в момент нашего отправления, около половины третьего, была прелестная. Солнце светило сквозь легкие белые кучевые облака. Однако путь был достаточно труден для перехода, а тут еще спустился туман, сопровождаемый ветром, который держался одного и того же направления (с ССВ).

Собакам, по мере того как число их уменьшается, становится все тяжелее и тяжелее. На деревянных подполозьях нарты скользят, невидимому, негладко. Я уж давно подумывал о том, чтобы снять их, и сегодня, наконец, решился это сделать. Собаки, однако, продолжают идти все тем же шагом, время от времени они совсем останавливаются. Вчера в моей упряжке осталось всего четыре собаки: одна, Флинт (Кремень), выскользнула из упряжи и убежала. Поймать ее удалось только вечером, и в наказание мы ее закололи.

Лед продолжает оставаться очень неровным, значительно хуже, чем в последние дни. После полудня набежали облака и ветер усилился, а к трем часам закурилась настоящая вьюга. Разглядеть дорогу невозможно, все слилось и стало белым, лишь кое-где сквозь пургу проступали голубые глыбы торосов. Спустя некоторое время лед стал еще хуже, и я, ничего не видя, то и дело натыкался на торосы и неровности. Сначала я еще надеялся, что этот снежный шквал умчится так же быстро, как он налетел. Но он продолжал бушевать. Вскоре мы поняли, что продолжать путь бесполезно. На наше счастье, как раз в этот момент мы случайно оказались в подходящем для привала, защищенном от ветра месте; если бы не эта случайность, едва ли бы нам удалось при такой погоде, когда иичего нельзя разглядеть, найти подходящую защиту от ветра. Все более и более удивительным становится то, что, подвигаясь на юг, мы никак не можем обнаружить признаков земли. По нашим расчетам, 84-й градус северной широты уже остался позади”.

“Пятница, 10 мая. —8,8° Ц. В жизни нашей приходится на каждом шагу преодолевать неожиданности и затруднения. Так, вчера казалось, что выдался хороший день, но затем туман помешал нам идти вперед. Когда мы вчера утром выползли из палатки, стояла чудесная погода; солнце сияло вовсю; путь был необычайно хорош, и лед впереди казался совершенно ровным. Накануне вечером мы просто из-за метели попали на полосу тяжелого льда.

Прежде чем пуститься в путь, мы решили снять с нарт деревянные подполозья. Однако, попробовав тащить свои нарты, я увидал, что они и так легко идут, и решил пока не трогать подполозья из опасения, что, когда они будут сняты, нарты ста-. нут менее прочными. Между тем Иохансен успел снять подполозья со средних нарт. Вскоре один березовый полоз от толчков дал поперечную трещину, и нам ничего другого не оставалось, как снова приладить снятые подполозья. А жаль, на заново просмоленных полозьях нарты пошли куда легче, чем на стертых подполозьях.

Мы довольно хорошо продвигались вперед, хотя теперь у нас осталось всего тринадцать собак: четыре в моих нартах, четыре в средних и пять у Иохансена. Но после полудня небо заволокло облаками и снег повалил такими густыми хлопьями, что снова невозможно стало различать дорогу. Лед все же оставался довольно ровным, и мы, хотя и с трудом, шли вперед. Наткнулись на полынью, но благополучно обошли ее. Немного спустя мы угодили в настоящий хаос торосов и прочей дряни и, ничего не видя из-за снегопада, стали натыкаться на высокие гряды и острые ледяные скалы. Куда ни повернись — крутые, обрывы и тому подобное свинство; а с виду все выглядит таким прекрасным и гладким под покровом не перестающего падать снега. Продолжать путь пользы было мало, и мы решили сделать привал, пообедать чудеснейшим горячим лабскоусом (рыбной похлебкой), вычислить долготу, если погода прояснится, а нет — так завалиться спать, отдохнуть и быть готовыми снова тронуться в путь, как только позволит погода.

Проспав часа два,— было тогда час ночи,— я выполз из палатки и увидал все тот же плотно затянутый тучами небосвод, лишь у горизонта на юго-западе виднелась светлая голубая полоска. Я не стал будить Иохансена и занялся вычислением долготы. Она оказалась равной 64°20'. Нас, значит, за последнее время снова сильно отнесло к западу, если, конечно, вычисления мои верны. Занимаясь ими, я вдруг услыхал какой-то шум у каяков, подозрительно напоминавший чавканье. Я выглянул — так и есть! В каяк Иохансена забрались собаки! Я выскочил, схватил Харена (Зайца), который лежа усердно грыз свежее собачье мясо, припасенное на следующее утро, и хорошенько отблагодарил его за усердие. Потом я заткнул чем попало дыру, а сверху заложил ее лыжами и палками.

Погода была прежняя: густо покрытое тучами небо и непроглядная метель, но ветер перешел в более южный и ярко голубая полоска на юго-западе горизонта поднялась немного повыше надо льдом. Не предвещает ли она западного ветра? Его бы мы приветствовали с радостью. Все же в ожидании перемены лучше, пожалуй, пойти поспать. Тоскливо поглядел я вдаль на голубую полоску: там где-то сияет солнце, там свободно можно двигаться вперед,— быть может, полоска эта стоит над сушей!.. Я представил себе, как плывут там, в ясном небе, перистые облака. О, если бы очутиться там! Будь перед нами земля, все заботы были бы забыты! Как жадно желал я ее теперь, нельзя и передать словами.

Утром я много раз выглядывал из палатки — повсюду все то же затянутое облаками небо, куда ни глянешь кругом, везде все попрежнему бело и тускло. Только на западе и на юго-западе продолжала голубеть яркая полоска,— теперь она спустилась немного пониже. Позже, перед полуднем, мы наконец тронулись в путь; погода была прежняя, у горизонта на юго-западе виднелась та же голубая полоска. Мне кажется, что она имеет какую-то связь с землей, и потому внушает надежду, что не так уж далеко остается идти до цели. Путь к земле оказался куда более трудным, нежели мы думали; нам приходится бороться со множеством врагов — не только с неровностями льда и плохой санной дорогой, но и с ветром, с полыньями и с туманами; все они одинаково опасные враги, и их трудно побороть, когда они соединятся вместе”.

“Воскресенье, 12 мая. —17,5° Ц. Вчера выдался не такой уж скверный день, как мы ожидали. Правда, все время было пасмурно, ненастно, так что мы продвигались вперед скорее ощупью, чем с помощью зрения. И лед был не особенно хорош, но мы шли вперед и иногда попадали на большие ровные поля. Две вскрывшиеся полыньи задержали нас, но не надолго. Замечательно, что полоска ясного неба на ЮЮЗ (по компасу) не исчезла и поднималась, по мере того как мы шли, все выше. Мы ждем, что вот-вот она разольется по всему небу и настанет ясная погода, которая так нужна нам, чтобы найти хороший путь. Но она так и не поднялась выше, хотя и продолжала оставаться такой же светлой. Потом полоска спустилась ниже и у самого горизонта остался лишь узенький краешек ее. В конце концов она совсем исчезла.

В семь часов утра вчера мы попали в зону такого тяжелого льда, какой мне редко приходилось видеть. Я счел нецелесообразным пробираться по нему в такую непроглядную погоду и раскинул лагерь. Надеюсь, что свои две мили мы прошли и можем, следовательно, считать, что до суши осталось всего 13 миль — если только она лежит под 83°. Здесь лед имеет неоспоримо другой характер, чем раньше: он менее ровен, и старые и новые полыньи с хребтами торосов и всякими другого рода ледовыми нагромождениями встречаются чаще, по-видимому, и это показывает, что земля близка.

Между тем время идет, и число собак убывает. Теперь у нас осталось двенадцать, вчера убили Катту. Запасы провианта тоже с каждым днем истощаются, хотя его у нас, слава богу, пока еще не так мало. Керосин в первой жестянке (10 литров) три дня тому назад кончился. Скоро будут съедены последние остатки хлеба из второго мешка. Мы постоянно жадными глазами высматриваем землю, но тщетно, хотя я и взбираюсь с подзорной трубой на самые высокие торосы”.

“Понедельник, 13 мая. —13° Ц (минимальная температура —14,2°Ц)... Нельзя отрицать, что жизнь наша — это изнурительный труд. Число собак и их силы со дня на день убывают: животные устали, тяжко и утомительно погонять их вперед. Лед с приближением к земле становится трудно проходимым, и, кроме того, он занесен куда более глубоким и рыхлым снегом, чем раньше.

В особенности трудно идти по взломанным льдам, неровности которых коварно прикрыты снегом; то и дело проваливаешься по пояс между глыбами льда, стоит только сбросить лыжи, чтобы помочь собакам вытянуть нарты. Идти по такому льду без лыж несносно и утомительно, но иначе ничего не сделать, так как ежеминутно приходится бросаться на помощь собакам и, выбиваясь из сил, выволакивать вечно застревающие нарты. Здесь, несомненно, все преимущества были бы на стороне индейских (канадских) лыж '. Как жаль, что у нас их нет с собой! Все же я уверен, что и вчера нам удалось пройти несколько миль, и я считаю, что не намного ошибусь, если буду считать, что за вчерашний и позавчерашний переходы мы сделали мили четыре.

Итак, значит до 83° северной широты и до земли, виденной Пайером, остается всего 11 миль.

Мы придерживаемся южного направления, почти на истинный юг, так как этот непрерывный восточный ветер, несомненно, относит нас к западу, а нельзя же допустить, чтобы нас пронесло слишком далеко на запад мимо земли. Теперь по ночам в спальном мешке становится чересчур жарко; сегодня ночью я так вспотел, что почти не спал”.

“.Вторник, 14 мая. —14,1° Ц. Вчера мы приятно отдохнули. После завтрака, когда мы собирались тронуться в путь, небо вдруг заволокло облаками и повалил густой снег. Не стоило и пробовать пробираться по отвратительному льду, какой лежал впереди. Я решил поэтому остаться на месте и заняться всякими мелочами, главным образом перегрузкой клади с березовых нарт на двое других, чтобы развязаться, наконец, с третьими нартами, для которых у нас теперь не хватало собак. На это пришлось затратить немалое время, но перегрузка во всяком случае была необходима, и мы, задержавшись на день, ничего в сущности не потеряли.

Деревянных частей этих нарт вместе со сломанными лыжами, палками и т. п. могло, по моим расчетам, надолго хватить для нашей походной кухни и сберечь таким образом керосин. Вечером разложили костер. Пустая жестянка из-под керосина была превращена в котелок и повешена над огнем. Сначала мы развели огонь у самого входа в палатку. Но вскоре вылезли наружу: во-первых, потому, что чуть было не сожгли палатку, а, во-вторых, внутрь ее набралось столько дыма, что мы глаз не могли раскрыть. А было так тепло от костра и так приятно, черт побери, смотреть на него. И вот мы отнесли костер подальше на лед, где он не мог сжечь палатку и откуда дым не забирался внутрь ее. Но, увы, и удовольствие, и тепло удалились вместе с ним. Когда мы сожгли нарты почти целиком, а вскипятили всего один котелок воды, да вдобавок растопили чуть не насквозь всю льдину, на которой расположились, и, кроме того, потратили массу времени, я отказался от намерения готовить пищу на дровах. Мы предпочли снова обратиться к нашему милому другу — примусу; он был и остался не только верным слугою, но и приятным товарищем, который всегда шумит тут же, рядышком с тобой в палатке, когда лежишь в спальном мешке. Керосина на тот путь, который нам предстоит, по-моему, хватит. К чему же затевать лишнюю возню? Когда керосин кончится, у нас, я думаю, не будет недостатка в сале — медвежьем, тюленьем или моржовом.

Любопытно, что мы выиграли от перегрузки нарт? Наши нарты с каяками стали, правда, несколько тяжелее, но зато в каждые из них впряжено по шести собак — пока. В награду за наше терпение наступила великолепнейшая солнечная погода при совершенно ясном голубом небе. В нашей палатке теперь так тепло, что я весь в испарине. Можно подумать, что лежишь дома в летний день на солнцепеке. Сегодня ночью едва удалось уснуть от жары”.

Лед в течение следующих дней оставался довольно ровным, лишь полыньи усложняли нам путь. Собаки все больше обессилевали, они останавливались перед малейшей неровностью, и дело подвигалось поэтому не быстро.

В четверг, 16 мая, в дневнике записано: “Многие собаки изнурены до крайности. Вожаку моей упряжки Баро пришел вчера конец. Он не мог идти дальше, и вечером пришлось его, беднягу, убить. Он честно работал до последнего дня.

Вчера был день рождения Иохансена: ему исполнилось 28 лет, и по этому случаю мы, понятно, устроили маленький пир с его любимым блюдом лабскоусом и замечательно вкусным пуншем из лимонного сока (“lime-juice-toddy”). Полуденное солнце нагрело палатку, и в ней тепло и уютно. В шесть часов утра температура —15,8°.

Сегодня вычислил вчерашнюю широту и долготу. Оказалось: 83°36' северной широты и 59°55' восточной долготы. Широта в точности совпадает с нашей счислимой; но долгота — это тревожит меня — слишком западная, хотя мы старались все время держать курс прямо на юг. Повидимому, лед здесь дрейфует с большой скоростью, и придется, идя на юг, отклоняться к востоку, чтобы нас не пронесло мимо земли. Для верности 'я вычислил заново наблюдения за 7 и 8 апреля, но не нашел никакой ошибки. Значит, ничего другого нельзя предположить, как то, что нас относит вправо. Странно, что все еще нет никаких признаков земли. В 10 часов вечера —17°”.

“Пятница, 17 мая. —10,9° Ц (минимальная температура —19° Ц). Итак, сегодня 17 мая2. Я был уверен, что в этот день мы будем где-нибудь вблизи берегов. Вышло иначе. Лежа в спальном мешке, я думаю о том, какие у нас сейчас на родине торжества; воображаю себя среди детских процессий и людского потока, который течет в этот час по улицам города,— радость светится в каждом взоре. О, как все там дорого сердцу и как красиво! Посмотреть бы на развевающиеся красные полотнища флагов на фоне голубого весеннего неба! На солнечные блики, падающие сквозь светло-зеленую молодую листву! А мы лежим на пловучем льду, не зная хорошенько, где находимся, как далеко от нас неизвестная земля, на которой мы надеемся найти пищу для поддержания своего существования и по которой хотим пробиться на родину. С нами всего две упряжки собак, число которых постоянно уменьшается, а силы с каждым днем падают. Между нами и нашей целью — ледяная пустыня, мы не знаем, какие еще приготовила она для нас препятствия,— полыньи, торосы; нарты, по крайней мере в данное время, все еще слишком тяжелы, чтобы мы могли тащить их сами. Миля за милей, все с большим и с большим трудом пробираемся мы вперед, а ледовый дрейф тем временем относит нас, быть может, в море, на запад, прочь от земли, к которой мы стремимся. Тяжело и трудно, конечно, но ведь когда-нибудь придет конец этому странствию, когда-нибудь мы все-таки достигнем цели!.. Так пусть же взовьется наш трехцветный флаг на высоком шесте в честь 17 мая и в этом году; мы отпразднуем этот день под 83,5° северной широты. А если судьба пошлет нам сегодня первый признак земли, наша радость удвоится.

Вчера выдался тяжелый день. Погода стояла прекрасная, солнечная, путь был превосходный, лед хороший, и мы с полным правом могли ожидать успешного перехода, если бы не собаки. Они беспрестанно останавливались, и тому, кто шел впереди, приходилось трижды проделывать один и тот же путь: сначала вперед, чтобы найти дорогу и проложить след, потом второй раз — назад, и, наконец, в третий раз по тому же пути вперед, погоняя собак; таким образом движемся, конечно, медленно. По совсем гладкому льду собаки еще кое-как тащатся, но на первой же неровности останавливаются. Вчера я пробовал сам впрячься в нарты вместе с ними. Дело пошло немного лучше. Но лишь только начинается более тяжелый лед, не помогает и это.

Все же мы пробираемся вперед, вопреки всему, и в конце Концов завоюем победу. Сейчас мы сочли бы самой большой наградой, если удалось бы достигнуть земли и берегового припая без этих проклятых полыней. Вчера встретили их четыре и все большие. Первая, перед которой пришлось остановиться еще позавчера, не причинила особых хлопот. Потом некоторое время пробирались по сносному льду — не очень хорошему, но и не слишком плохому, хотя и на нем то и дело попадались участки чистой воды и торосы. Но затем перед нами протянулась ужасная полынья, которая вынудила предпринять длинный обход. После этого шли по достаточно хорошему льду и дольше, чем в первый раз, пока не наткнулись на полынью, крупнее всех попадавшихся до сих пор; это была именно “полынья” (“polynja”) в том смысле, как понимают это слово русские3. Она была покрыта льдом, слишком тонким и слабым, чтобы выдержать нашу тяжесть.

Мы уверенно двинулись вдоль этой полыньи на юго-запад (истинный) в расчете на то, что скоро обнаружим место, благоприятное для переправы, но “скоро” так и не настало. Там, где мы рассчитывали найти переход, перед нами открылось неожиданное зрелище: полынья простиралась на юго-запад до самого горизонта и конца ей не было видно. Далеко на самом краю моря поднимались две отдельные ледяные глыбы; они, казалось, свободно плавали по открытой воде, непрерывно изменяя форму, исчезая и снова появляясь. Повидимому, там на западе полынья впадала прямо в море. С самого высокого тороса, находившегося поблизости, я мог, правда, различить в трубу на другой стороне лед, приподнятый маревом. Но нельзя было быть уверенным, что он лежал действительно на западном конце полыньи; вероятнее, он лишь указывал на поворот полыньи в этом направлении.

Что тут было делать?

Переправиться через полынью не представлялось возможным: лед был слишком тонок, чтобы рискнуть идти по нему, и слишком толст, чтобы пробиваться через него в каяках, даже если бы они были у нас в исправности. Я не знал, как скоро в это время года способен смерзнуться лед, чтобы стать достаточно- прочным, но думал, что едва ли это может произойти в один день. Следовательно, остановиться для выжидания было бы чересчур неосмотрительно. С другой стороны, невозможно было предугадать, как далеко тянется эта полынья и сколько времени займет обход ее; во всяком случае это сулило отнять много времени, быть может несколько дней. Идти назад, туда, откуда мы пришли, тоже нам не улыбалось. Это удаляло нас от цели, а могло статься, что пришлось бы и в этом направлении блуждать достаточно долго, пока мы нашли бы переход. Полынья простиралась прямо на Ю 50° 3 (истинное). Следуя такому направлению, мы, бесспорно, несколько отклонялись от нашего курса: ведь мы старались держать теперь на юго-восток; но все-таки это было ближе к цели. И мы двинулись.

Пройдя немного, наткнулись на новую полынью, идущую под прямым углом к первой. Но лед на ней с виду показался достаточно крепким. Когда я исследовал лед на новой полынье в месте ее соединения со старой поперечной, обнаружилась целая полоса, где молодой лед от сжатия нагромоздился пластами в несколько слоев и был достаточно прочен, чтобы нас выдержать. В конце концов мы благополучно переправились через эту полынью, хотя и собирались брести вдоль нее несколько дней. Мы двинулись дальше и шли до 8'/2 часов вечера, когда оказались перед новой полыньей, точным подобием предыдущей, с тою лишь разницей, что “море” уходило вдаль на этот раз к северо-востоку, тогда как к юго-западу его замыкали на горизонте льды. Полынья была затянута таким же молодым льдом. Лишь у самого края он был постарше и потолще, так что выдерживал тяжесть человека; по нему я пошел на лыжах поискать перехода, но сколько ни шел, так ничего и не мог найти. Повсюду посередине тянулась полоса совсем тонкого льда, иногда пошире, иногда поуже, через который я не отважился переправлять нарты. В результате мы сочли благоразумным расположиться здесь лагерем и подождать до сегодняшнего дня в надежде, что лед несколько окрепнет. И вот лежим мы здесь перед этой самой полыньей. Одному небу известно, какие сюрпризы готовит нам сегодняшний день”.

“Воскресенье, 19 мая. Сюрприз, принесенный нам 17 маем, оказался немалым: мы обнаружили в полынье нарвалов4. Только что мы собрались поискать переправу через полынью, перед которой пришлось остановиться накануне, как внимание мое привлекло какое-то пыхтенье, похожее на дыхание китов. Сначала я подумал, что это наши собаки, но затем совершенно отчетливо услышал, что звук доносится из промоины во льду. Я насторожился. Иохансен сказал, что слышал это пыхтенье в течение всего утра, но решил, что это отзвуки отдаленного сжатия. Нет, шум сжатия я узнал бы из многих. Я стал всматриваться в промоину, откуда, как мне показалось, исходил звук в последний раз.

Вдруг я заметил, что там что-то зашевелилось: это не могло быть движением льда; и совершенно верно, из промоины высунулась сначала голова нарвала, за ней показалась спина, изогнулась хорошо знакомым горбом, и все скрылось. Затем с таким же пыхтеньем показался другой нарвал; тут их гуляло, видно, целое стадо. Я крикнул Иохансену, что здесь нарвалы, стремглав бросился к саням и вытащил ружье. Оставалось еще приготовить гарпун. За этим дело не стало, и я был готов к охоте. Тем временем животные исчезли из той промоины, где я их заметил в первый раз; теперь их пыхтенье слышалось дальше к востоку. Я поспешил туда, но мне так и не удалось приблизиться к ним на расстояние выстрела, хотя раза два я и подходил довольно близко к ним. Они ныряли в небольших открытых промоинах вдоль всей полыньи. Конечно, если бы мы остались здесь, я залег бы на целый день около одной из этих промоин и, наверно, подстрелил хотя бы одного нарвала, но мы не могли терять столько времени; притом нам все равно не увезти было с собой много мяса; нарты и без того достаточно тяжело нагружены.

Переход через полыньи нашелся, и мы пошли дальше. На нартах развевались флаги в честь праздника. Так как двигались мы теперь так медленно, что хуже и быть не могло, я во время обеденной остановки решился, наконец, снять со своих нарт деревянные подполозья, чтобы испробовать, как дело пойдет на полозьях, подбитых нейзильбером. Перемена оказалась поразительной: словно кто-то подменил нарты! Они превосходно пошли вперед. Через некоторое время сняли деревянные подполозья и с нарт Иохансена. Попозже днем встретился превосходный лед, и мы двигались с необычайной быстротой. Вчера, 18-го, к 11'/2 часам утра, когда остановились, было пройдено, я уверен, не меньше 2 миль, и теперь, следовательно, мы находимся, по всей вероятности, под 83°20' северной широты или около того.

Наконец-то мы дошли до таких широт, в которых уже побывали люди; теперь и до земли не может быть далеко. Вчера, перед тем как остановиться, перешли через полынью вроде двух предыдущих, только еще более широкую.

И здесь я тоже слышал пыхтенье нарвалов, но, хотя находился недалеко от промоины, откуда исходили звуки, и сама промоина была невелика, мне ничего не удалось разглядеть. Иохансен, который шел с собаками позади, рассказывал, что едва они вступили на лед этой полыньи, как почуяли что-то и хотели повернуть против ветра. Удивительно, что так много нарвалов в этих полыньях!

Лед, по которому мы теперь идем, поразительно гладкий. Новых торосов или совсем нет, или их очень мало. Попадаются только небольшие старые неровности, иногда с довольно глубокими сугробами снега между ними, да эти странные, широкие, бесконечные полыньи, которые все похожи одна на другую и идут совершенно параллельно. И все они совсем не сходны с теми, которые попадались нам раньше. Примечательна их особенность: тогда как в прежних, насколько я замечал, по северной стороне полыньи лед движется на запад по отношению к тому, который лежит на южной стороне, здесь как раз наоборот: на запад идет южный лед.

Из боязни, что нас постоянно сносит к западу, я придерживался довольно восточного курса, а именно ЮЮВ или еще восточнее, смотря по тому, как позволял лед.

В честь 17 мая мы устроили, правда уже 18-го, роскошный праздничный обед из лабскоуса, брусничного киселя (на сладкой муке) и лимонного меда *.(* Это питье было приготовлено из таблеток lime-juice u frame-food-stamina, растворенных в нагретой воде.) Наевшись досыта, заползли в спальный мешок”.

По мере продвижения к югу лед становился все более неровным и все труднее было двигаться вперед. И лишь местами попадались сравнительно хорошие, ровные участки, но они часто пересекались широкими полосами исковерканного льда и полыньями, которые все время отравляли наше существование и усложняли наш путь.

19 мая у меня записано, что “я взобрался на самый высокий торос, на какой только мне доводилось подниматься. Измерил его довольно тщательно; он возвышался надо льдом примерно на 24 фута (7,3 метра), но поскольку лед сам несколько поднимается над водной поверхностью, то общая высота этого тороса не менее 30 футов (9,2 метра). Он представляет собой гребень короткой, но извилистой гряды, состоявшей из небольших льдин”.

В этот же день мы впервые за все время нашего блуждания по льду увидали медвежий след. Нас это сильно обрадовало; значит, мы подошли к местам, где бродят медведи; теперь можно рассчитывать рано или поздно полакомиться жареной медвежатиной.

20 мая закурилась страшная метель, которая сделала невозможным движение по этому неровному льду. “Следовательно, ничего другого не остается, как заползти опять в палатку и спать сколько можно. В конце концов голод дал себя знать, и я вылез, чтобы сварить похлебку из печеночного паштета. Выпив чашку горячего питья из сыворотки, я снова забрался в спальный мешок, чтобы сделать записи в дневнике или же, если захочется, вновь задремать. И вот лежим мы тут в бездействии, выжидая, когда, наконец, уляжется непогода и можно будет снова пуститься в путь. Едва ли мы находимся сейчас далеко от 83° 10' северной широты, и потому должны бы уже достигнуть Земли Петермана, если она лежит там, где указывает Пайер. Но или мы, черт побери, заблудились, или земля эта очень невелика. Между тем, наверное, этот ветер относит нас на запад, в море, к Шпицбергену. Бог весть, какова здесь скорость дрейфа! Но я вовсе не отчаиваюсь. У нас как-никак осталось еще 10 собак. Если даже нас пронесет мимо мыса Флигели5, то и дальше к западу встретится земля, и там уж ошибки быть не может. С голоду во всяком случае мы вряд ли умрем. Если даже впереди нас ждет неудача и придется зазимовать в этих краях, мы готовы и на это. Беда только, что нас ждут дома!.. Барометр неуклонно падает: значит, дело затянется, но ничего, выдержим”.

На следующий день (21 мая) после полудня удалось, наконец, двинуться в путь, хотя попрежнему продолжалась сильная метель, так что местами в снегопаде мы шли как слепые.

“Ветер был крепкий и дул прямо в спину; лед оставался довольно ровным. В конце концов я поставил на свои нарты парус. Они пошли почти сами собой, но аллюр собак от этого ничуть не изменился,— они попрежнему едва плетутся. Несчастные животные все больше и больше изнемогают,— снег такой рыхлый и тяжелый”.

Прошли в этот день по нескольким замерзшим полыньям; должно быть, немного времени тому назад здесь было поразительно много открытой воды.

“Думаю, что не слишком сильно ошибусь, предполагая, что мы прошли сегодня три мили и, значит, оставили 83-й градус позади. Между тем нет никаких признаков земли. Это становится все более -загадочным”.

“Пятница, 24 мая. —7,4° Ц (минимальная температура —11,4°Ц). Вчера у нас был самый трудный день за все время. Полынья, которая вынудила нас позавчера остановиться, оказалась хуже всех прежних. После завтрака, в час ночи, пока Иохансен занимался починкой палатки, я побрел вперед на поиски перехода, но, проблуждав часа три, так ничего и не нашел. Оставалось только идти вдоль полыньи на восток в надежде, что где-нибудь в конце концов найдется переход. Но поиски эти длились много дольше, нежели мы предполагали. Когда подошли к месту, где полынья как будто кончалась, лед там трескался во всех направлениях, вдоль и поперек; льдины стремительно наскакивали одна на другую и крошились — о безопасном переходе нечего было и думать. Там, где я минуту назад еще мог перейти, в следующий момент (когда я приходил вторично с собаками и нартами) лежала открытая полынья.

Мы карабкались со льдины на льдину, насколько было воз” можно, уклоняясь все дальше и дальше на восток, чтобы как-нибудь пройти этот хаос. Под ногами и вокруг нас все время происходили сжатия, и вывертываться было нелегко. Много раз мы думали, что вот, наконец, прошли — и тут же перед нами открывались еще худшие полыньи и трещины. Порой можно было придти в отчаяние.

Конца этому, казалось, не будет; куда ни повернись, всюду разверзаются широкие полосы открытой воды; на пасмурном небе во всех направлениях темный, зловещий отблеск воды, будто потрескался весь лед океана. Мы были голодны и смертельно устали, но хотели, прежде чем остановиться на отдых, миновать этот лабиринт. Под конец мы потеряли всякую надежду и в 1 час ночи — после 9-часовой упорной борьбы — решили отдохнуть и закусить. Удивительное состояние: как бы скверно ни приходилось, стоит забраться в спальный мешок и залечь, предвкушая пищу, как все горести забываются и человек становится счастливым животным, которое ест, пока не насытится и пока в состоянии держать глаза раскрытыми, а иной раз так и засыпает с куском во рту. Блаженное легкомыслие! Но в четыре часа опять пришлось взяться за тот же безнадежный, изнурительный труд, пытаясь пробиться сквозь этот хаос. Последней каплей, переполнившей чашу нашего долготерпения, была погода. В непроглядном белесом тумане слились все очертания, тени исчезли, не знаешь, куда ставишь ногу, на ровное место или в яму. Увы, такую серую, пасмурную погоду мы видим чаще, чем нужно. Сколько полыней и трещин мы перешли, сколько крутых торосов преодолели, перетаскивая за собой тяжелые нарты, я и не знаю, но их было много. Полыньи тянутся во все стороны, растекаются во всех направлениях, повсюду перед нами чернеет вода или каша из молодого льда.

Но всему на свете приходит конец; настал конец и нашим бедам. После двух с половиной часов невероятно тйжелого труда мы оставили, наконец, позади последнюю полынью. Перед нами расстилалась прекрасная ледяная равнина. В общем мы шли через эту путаницу бесконечных полыней около 12 часов, да перед этим в течение трех часов разыскивали дорогу — итого 15 часов. Мы были измучены и промокли. Трудно и сосчитать, сколько раз мы проваливались в коварный снеговой покров среди ледяных глыб, под которыми скрывалась вода, а вовсе не твердый лед, как можно было думать. Один раз утром дело чуть было не кончилось печально. Я смело и уверенно шел на лыжах по крепкому, как мне казалось, льду, как вдруг почва ушла у меня из-под ног. На мое счастье, поблизости торчало несколько ледяных глыб, и я выбросился на одну из них, в то время как позади, над снегом, на котором я только что стоял, уже сомкнулась голубая зыбь. Мне пришлось бы, наверное, долго плыть в этой ледяной каше, что было бы совсем не так уж приятно, тем более в одиночестве. А я в это время был один.

Итак, мы, наконец, выбрались на ледяные равнины. Но, увы, счастье было кратковременным. По темной полосе на облачном небе мы увидали, что впереди нас уже поджидала новая полынья. К 8 часам вечера дошли до нее. Я слишком устал, чтобы идти вдоль полыньи на поиски перехода, тем более что, судя по всем признакам, за ней лежала еще одна. Вдобавок, в снежной вьюге нельзя разобрать, где лед, а где вода. Оставалось только отыскать подходящее место для привала. Это, однако, сделать нелегко. С севера дул сильный ветер, а на плоской равнине, по которой мы только что шли, мудрено было отыскать защищенное от ветра место. Мы осматривали каждую неровность, каждый бугор, мимо которых проходили среди вьюги, но все они были слишком малы. Пришлось удовольствоваться небольшим торосом, который с грехом пополам мог служить прикрытием. Но около него было мало снегу, и нам с большим трудом удалось установить палатку. В конце концов в ней все же зашумел примус, потянуло аппетитным запахом рыбной запеканки, и два счастливых человеческих создания улеглись в теплом и уютном спальном мешке, от души наслаждаясь своим существованием, если и не вполне довольные своим дневным переходом, то по крайней мере утешавшие себя сознанием, что преодолели кое-какие трудности.

Сегодня, пока готовился завтрак, я вышел из палатки и сделал меридиональное наблюдение; которое, к нашей радости, показало, что мы находимся под 82°52' северной широты”.

“Воскресенье, 26 мая... По такому неровному льду идти неимоверно трудно. Снег рыхлый: стоит только на минуту снять лыжи, как проваливаешься в него чуть не по пояс, и это случается довольно часто. Прикрепить лыжи к ногам нельзя, потому что то и дело приходится снимать их и помогать собакам тащить сани. Если еще к тому же метет метель, как вчера, то не видишь самых больших торосов и сугробов и натыкаешься на них; свежевыпавший снег все делает одинаково белым, а в результате отражения света от всех выступов теней вообще нет. Вот почему то и дело летишь кувырком в сугроб, а не так-то просто встать вновь на лыжи. Это повторяется ежеминутно, и чем дальше, тем становится несноснее. Под конец идешь на лыжах, шатаясь от усталости, совсем как пьяный. Особенно устают лодыжки от этой вечной неустойчивости Л подвертывания неприкрепленных к ногам лыж на неровном льду. Уже много дней, как они сильно распухли. Но как бы то ни было, мы двигаемся вперед, а это ведь главное, и можно примириться с тем, что ноги так болят и ноют; хуже, что собаки совсем истощены.

Сегодня я вычислил вчерашнее наблюдение и с радостью нашел, что долгота 61°27' (при широте 82°52'). Нас, следовательно, не относит больше к западу, мы движемся приблизительно на юг, согласно курсу. Постоянная тревога, что нас пронесет мимо земли, оказалась, значит, неосновательной. Теперь мы можем рассчитывать добраться когда-нибудь до суши. Может статься, мы находимся даже дальше к востоку, чем думаем; во всяком случае нет оснований опасаться, что зашли западнее, чем предполагаем. Итак, если пройдем еще немного прямо на юг, а затем на юго-запад, то должны встретить землю, притом в самые ближайшие дни. Я считаю, что вчера мы прошли на юг три мили; следовательно, теперь находимся под 82°40' северной широты. Еще два дневных перехода, и широта будет вполне удовлетворительная.

Лед с виду легко проходимый; но, судя по цвету неба, впереди есть полыньи. Нужно только через них перебраться. Не хотелось бы терять время, занимаясь приведением в порядок каяков, до тех пор пока мы не достигнем земли и не почувствуем под ногами твердого припая. Тогда у нас будет время. Как остовы, так и обтяжки обоих каяков нуждаются в основательном ремонте. Пока останется хотя бы одна упряжка собак, я хочу идти вперед, используя ее силы до конца.

Сегодня провели в палатке приятное воскресное утро. Результаты наблюдений привели меня в прекрасное расположение духа, и будущее кажется лучезарно светлым. Скоро мы понесемся в каяках по чистой воде. О, какое удовольствие будет снова грести и охотиться, вместо этой вечной возни с нартами! Конец тогда и этим бесконечным понуканиям собак, терзающих своим воем слух и нервы”.

“Понедельник, 27 мая. Вчера с самого утра, как и накануне, мы видели впервые синее “водяное небо”*.(* Белый лед дает светлый отблеск, отчего над пространством, занятым льдом, небо кажется беловатым. Наоборот, всюду, где лежит открытая вода, на небе появляется темный синий отблеск, так называемое “водяное небо”. Путешественник в Ледовитом море, следовательно, по виду неба может судить о том. в каком месте впереди него находится лед и в каком открытая вода.) Я держу курс прямо туда, где, судя по отражению на небе, можно встретить более сплоченный лед и где, следовательно, легче найти проход. Действительно, после полудня мы стали встречать одну полынью за другой, как предвещало небо. Под вечер темное небо впереди предупредило, что мы приближаемся к полынье весьма скверного характера. Особенно грозной и темной была синева- к западу и к востоку. В 7 часов я действительно .увидал .впереди огромную полынью, простиравшуюся и на запад и на восток так далеко, насколько можно было окинуть взглядом с самого высокого тороса. Она была широка и на вид хуже, чем все встреченные до сих пор. Собани устали, дневной переход был сделан немилый, а тут — и ходить далеко не надо — прекрасное место для привала; мы расположились лагерем, довольные по крайней мере тем, что добрались до 82,5° и где-то поблизости находится, видимо, земля. На дне спального мешка было очень уютно.

Сегодня во время завтрака я определил полуденную высоту солнца. Она показала, что мы не ошиблись в своих предположениях,— мы под 82°30' северной широты, а быть может, даже на одну-две минуты южнее. Но тем более странно, что нет никаких признаков земли. Не могу объяснить это иначе, нежели тем, что мы очутились несколькими градусами восточнее, чем принимаем *.(* Действительно, мы находились восточнее, нежели полагали, примерно на 6'/2 градусов. 14 апреля, как я и сам думал (см. мой дневник за этот день), принятая тогда мною долгота (86° восточной) была слишком западная.) Я не допускаю возможности, что нас слишком далеко отнесло на запад и мы продрейфовали мимо Земли Петермана и Земли короля Оскара 6, даже не заметив их. Снова пересмотрел прошлые наблюдения, проверил счисления хода, учел возможные влияния ветров и течения на дрейф льда за время между днем последнего точного наблюдения долготы (8 апреля) и днем, когда мы, согласно счислению, предположили, что находимся под 86° восточной долготы (13 апреля). Немыслимо, чтобы здесь вкралась какая-либо серьезная ошибка. Трудно предположить также особенно сильный дрейф льда в течение этих дней; тем более, что счисление во всем прочем удивительно хорошо согласуется с наблюдениями.

Вчера вечером убита Квик. Она, бедняжка, совсем выбилась из сил и почти не тянула нарт. Тяжело было расставаться с нею, но что поделать? Даже если бы у нас было свежее мясо, то и тогда потребовалось бы немало времени, чтобы восстановить ее силы, а к тому сроку она была бы не нужна и все равно пришлось бы ее лишить жизни. Она была из крупных собак, и оставшимся восьми хватило корма на три дня.

Меня не перестает удивлять лед, по которому идем. Ровный8 прекрасный, он лишь кое-где усеян небольшими нагромождениями; местами попадаются бугры покрупнее и небольшие торосы. В общем это едва ли старый зимний лед; он не старше годового и во всяком случае образовался позже последнего лета. Очень редко наткнешься на небольшую полосу старого льда или даже одиночную старую глыбу, пролежавшую лето и зиму. Старый лед встречается настолько редко, что на последних привалах мы так и не нашли льда, опресненного действием летнего солнца, и должны были довольствоваться для приготовления питьевой воды снегом **.( ** Для растаивания воды в кухонном аппарате лучше брать лед, чем снег, особенно если последний нестарый и незернистый. Свежий снег дает мало воды и требует много тепла для оттаивания. Морской лед пролежавший лето под действием солнечных лучей, освобождается в тех частях, которые находятся над водой, особенно в выступающих наверх льдинах, от большинства содержащихся в нем солей; рассол просачивается мало-помалу вниз, сквозь поры льда, и такой лед дает превосходную питьевую воду7. Некоторые экспедиции разделяли предрассудок, что опасно пользоваться для питья водой, приготовленной изо льда, в котором осталось хотя бы малейшее количество соли. Это заблуждение стоило, например, экипажу “Жаннетты” многих ненужных тревог, так как они думали, что для предупреждения цынги нужно дистиллировать воду, прежде чем ее пить.) Несомненно одно: там, откуда пришли эти ледяные поля, во всяком случае, если судить по тому, что мы много миль прошли по такому ровному льду — вчера целый день и добрую часть предыдущего, не говоря о том, что .и раньше вперемешку со старым однолетним льдом встречалось тоже несколько таких мест,— еще прошлым летом или прошлой осенью находилась открытая вода, и притом на больших пространствах.

Мало вероятно, чтобы они образовались здесь, по соседству. Скорее они пришли с востока или юго-запада и, быть может, образовались на открытой воде с восточной стороны Земли Вильчека R. Я думаю, это указывает на то, что летом и осенью бывает немало открытой воды вдоль восточного или северо-восточного берега Земли Вильчека *.(* Как выяснилось позднее, изложенные здесь мои предположения были не совсем правильны. В этот момент мы были действительно на севере или северо-востоке от Земли Вильчека. Но эта земля, повидимому, представляет собой лишь небольшой остров. А там, где образовался этот лед, должны были в предыдущую осень простираться большие пространства открытой воды, Такие пространства могли быть вблизи и в других местах, если вспомнить, сколько открытой воды видели мы сами позднее, во время зимовки на северо-западном берегу Земли Франца-Иосифа.)

Теперь наступило время, когда полыньи опять стали хуже худшего. Полыньи и трещины идут вдоль и поперек во всех направлениях. Вот когда начался поистине каторжный труд. Лед повсюду неровный, а поверхность между неровностями рыхлая, изнурительная для пешехода. Если бы посмотреть на этот лед с высоты птичьего полета, полыньи представились бы настоящей сетью из путаных петель. Горе тому, кто запутается в этой сети!”

“Среда, 29 мая. Вчера попробовал в первый раз надеть комаги. Приятная перемена! Ногам в них тепло и сухо, а главное — конец всякой возне и утром и вечером с лапландскими каньгами **, которые при этой мягкой погоде превращаются в лепешку.(** Лапландские каньги делаются целиком из оленьих шкур шерстью наружу, тогда как у комаг только голенища изготовлены из таких шкур, головки же из дубленой сыромятной кожи, большей частью воловьей или тюленьей без меха. Они прочны и непромокаемы.) Больше не придется лежать по ночам с компрессами на груди и боках, чтобы как-нибудь просушить эту обувь.

Сегодня мы видели первую птицу: буревестника (Procellaria glacialis) 9”.

“Четверг, 30 мая. Вчера в пять часов утра тронулись в путь с твердой уверенностью, что теперь, наконец, сеть трещин и полыней осталась позади. Но неугодно ли? Прошли совсем немного, как цвет неба снова указал, что впереди новые полыньи. Я поспешил взобраться на ближайший торос, и глазам моим представилась весьма неутешительная картина; насколько хватал глаз, и впереди, и по сторонам шли, переплетаясь и перекрещиваясь, полыньи! Какое бы направление мы ни выбрали, все равно не выпутаться было из этой сети. Я прошел далеко вперед, чтобы посмотреть, нет ли возможности проскользнуть по большим, соприкасающимся между собой ледяным полям, как это не раз делали. Но весь лед разломало и таким, одинаково непроходимым, он, видимо, был везде, до самой земли. Мы имели дело уже не со сплошным толстым полярным льдом, а с тонким битым паком10, подвластным всем прихотям ветра, и вынуждены были утешать себя мыслью, что ,кое-как будем перепрыгивать со льдины на льдину, по возможности поудачнее.

О, чего бы я не дал, чтобы вместо конца мая с температурой чуть ли не выше 0° стоял теперь март с его холодами и страданиями. Этой-то последней трети мая я и боялся больше всего. Именно к этому времени во что бы то ни стало нужно было уже быть на суше. К несчастью, мои опасения оказались основательными. Теперь я почти готов был пожелать, чтобы время продвинулось на месяц или на два вперед. Тогда может статься, лед здесь станет значительно разреженнее с еще большими пространствами чистой воды и полыней, по которым можно будет пробираться какую-то часть пути в каяках. Да как знать?

Этот тонкий, дряблый молодой лед во всяком случае мало сулит хорошего, а темные пятна на небе — отражение полыней — виднеются во всех направлениях, ,и всего больше вдали, впереди. Если бы только быть там, если бы только быть у земли!.. Как бы не пришлось нам в довершение всего застрять здесь, во льдах, в ожидании, когда наступит совсем теплая погода, начнется настоящее таяние и вскрытие льда наступит не на шутку: по такому глубокому снегу идти нечего и думать. Но хватит ли у нас продовольствия, чтобы ждать так долго? Это более чем сомнительно.

Я стоял на высоком торосе, погрузившись в эти мрачные раздумья и разглядывая лед на юге — полыньи за полыньей, торос на торосе,— как вдруг прямо за спиной послышалось хорошо знакомое пыхтенье. Вот ответ на мою тревогу! Мы не умрем с голода: здесь водится морской зверь, ружья и гарпуны у нас, слава богу, есть и пользоваться ими мы тоже умеем. В полынье пыхтело, сопело и плескалось целое стадо нарвалов. Так как высокие нагромождения льда почти скрывали их от меня, я лишь изредка улавливал мельканье серых спин, выгибавшихся горбами над черной водой. Долго стоял я и глядел на их игру, и все время оставались они на месте; если бы у меня было с собой ружье и гарпун, нетрудно было бы убить одного из них. Да, да, по существу наши дела не так уж плохи, и пока нам не остается ничего другого, как, не обращая внимания на полыньи, держать курс на ЮЗ или ЮЗЮ и пробиваться насколько возможно дальше. С этим решением я и вернулся к нартам. Ни один из нас, правда, не был твердо уверен, что нам удастся уйти далеко. Вот почему, тронувшись в путь, мы обрадовались тому, что идем довольно быстро, несмотря на крайнюю усталость собак.

Утром, когда мы пробирались между полыньями, я вдруг заметил высоко в воздухе черную точку, которая описала над нами несколько кругов. Это был чистик (Uria grylle). Немного погодя я услыхал в юго-западном направлении странный звук — словно кто трубил в козий рог или вроде этого. Я слышал этот звук несколько раз, Иохансен тоже, но мы не могли разобрать, что это такое. Во всяком случае это какой-нибудь морской зверь, так как трудно предположить, что по соседству находятся люди *.(* Это, несомненно, был тюлень, который часто издает звук, похожий на протяжное “хо”.) Вскоре пролетел буревестник и стал парить над головами. Я вынул ружье, но, прежде чем успел вложить патрон, птица улетела. Вокруг становится оживленно. Невыразимо приятно видеть все эти живые существа, по-настоящему чувствуешь, что приближаешься к земле, к теплым краям. Позже я заметил на льду небольшого тюленя. Недурно было застрелить его, но, пока я разглядывал, что это такое, он исчез в воде. В 10 часов пообедали. Чтобы не терять времени, решили во время обеда не забираться в спальный мешок, так как, щадя собак, мы сократили дневные переходы до 8 часов или около того. После обеда, в 11 часов, тронулись дальше, а в 3 часа остановились и разбили палатку. Со вчерашнего дня мы прошли в юго-западном направлении приблизительно мили полторы, или, скажем, от двух с половиной до трех миль за два последних дня; теперь и этим немногим приходится довольствоваться.

На горизонте впереди видна синева столь резких очертаний и такая неподвижная, что там должны находиться либо открытое море, либо загадочная земля. Наш курс лежит прямо на синеву. До этого тёмного пятна еще далеко, и если оно отражает водное пространство, то последнее, очевидно, весьма значительно. Я не могу не думать, что это скорее земля. О, если бы это было так! Но между нами и нею, судя по небу, еще немало полыней.

Все эти дни лед попрежнему тот же однолетний, образовавшийся минувшею зимой, и невозможно найти ни кусочка льда, пригодного для утоления жажды. Мне кажется, что лед здесь — если это вообще возможно — еще тоньше; мощность его не превышает каких-нибудь 60—90 сантиметров. Пока я еще затрудняюсь найти этому какое-нибудь объяснение.

“Пятница, 31 мая. Удивительно: последний день мая! Весь май прошел, а мы так и не достигли земли, даже и не видим ее пока. Неужто и июнь пройдет таким же образом? Нет, теперь до земли уже не может быть далеко! Все, как мне кажется, говорит о ее близости. Лед становится все более тонким, вокруг нас с каждым днем оживленнее, а впереди эта синева, указывающая на воду или землю,—• одно из двух.

Вчера утром я видел в небольших полыньях двух тюленей (Phoca foetida); вечером над полыньей пролетела какая-то птица, по всей вероятности буревестник; около полудня наткнулся на свежие следы медведицы с двумя медвежатами. Следы шли вдоль полыньи. По-видимому, в этих местах вполне можно рассчитывать на свежее мясо; но, как ни странно, ни один из нас не ощущает особой потребности в нем: нас вполне удовлетворяет имеющийся провиант. Но для собак свежее мясо было бы великим благом. Вчера пришлось снова заколоть одну, на этот раз Пана, нашу лучшую собаку. Другого выхода не было: он совсем обессилел и не в состоянии был двигаться дальше.

Мы сможем целых три дня кормить его мясом семь оставшихся собак.

Мы никак не ожидали, что лед здесь будет так сильно разбит, его можно было бы назвать типичным пловучим льдом (паком*), если бы в нем не попадались отдельные, более крупные и ровные ледяные поля.(* См. на стр. 337—338 прим. 10.— Ред.) Будь здесь достаточно места и если бы этот лед несколько рассеялся, не составило бы труда лавировать в каяках между льдинами.

Вчера, когда нас остановили полыньи и я влез на торос, чтобы осмотреться, у меня сердце сжалось в груди. Я готов был думать, что мы должны отказаться от попыток подвинуться дальше> я видел перед собой только хаос плававших в воде ледяных осколков и снежуры. Нелегко прыгать тут со льдины на льдину, таща за собой собак и две тяжелые нарты. Все же мы решились на риск.

Нам повезло и на этот раз: после непродолжительного, хотя и труднейшего перехода по снежному и ледяному месиву, мы вышли, как это было уже не раз, на гладкую ледяную равнину.

А тут дело пошло по-прежнему: все новые и новые полыньи.

Лед, по которому мы идем, почти исключительно молодой, лишь местами в него вкраплены более старые глыбы. Он постоянно становится тоньше, здесь, например, он по большей части не превышает 90 сантиметров. Льдины местами так плоски, как в момент замерзания.

Вчера вечером попали на полосу старого льда, на котором остановились на ночлег; трудно сказать, как далеко он тянется. Расположились лагерем в 6J/2 часов пополудни, и у нас снова, наконец, был пресный лед для кухни — приятное разнообразие для повара: мы ведь не видели пресного льда с 25 мая *.(* Мы шли по такому льду, начиная приблизительно с 82°52' северной широты вплоть до 82°19' северной широты, из чего следует, что открытая вода находилась здесь некогда на протяжении 8 миль (33' широты). Южнее мы тоже нашли значительное пространство такого же льда, и. следовательно, открытое море было там еще более значительным) К ночи подул неистовый ветер с юга, против которого трудно идти. Часто, черт побери, бывает здесь ненастная погода; почти каждый день пасмурно и ветрено; ветер вдобавок южный, который теперь меньше всего желателен. Но что поделаешь? Остановиться и сложить руки — толку мало; не остается, значит, ничего другого, как тащиться вперед.

Вчера взял полуденную высоту солнца; выходит, что мы должны находиться под 82°2Г северной широты. И все еще ни малейшего намека на землю! Это становится все более загадочным. О, чего бы я не дал, только бы ступить, наконец, на твердую землю! Но терпенье, терпенье и еще раз терпенье!”