Габриэль Гарсиа Маркес ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ОТКРЫТОМ МОРЕ БЕЗ ЕДЫ И ВОДЫ: Глава 26

И вот, страдая от палящего солнца, от отчаяния и жажды, которая впервые стала совершенно нестерпимой, я вдруг не поверил своим глазам: посередине плота лежал запутавшийся в концах сетки красный корешок, похожий на корень, который идет в Бойаке на изготовление красок и название которого я не помню. Бог знает, когда он попал на плот. За девять дней, проведенных в море, я ни разу не видел в воде ни травинки. Но тем не менее корень таинственным образом запутался в сетке и был еще одним признаком земли, которая все не показывалась и не показывалась.

В длину он составлял сантиметров тридцать. Изголодавшись, но уже не в силах думать о голоде, я позабыл про осторожность и откусил кусочек. У корня был вкус крови. Густой и сладкий маслянистый сок освежал горло. Я решил, что корень ядовит, но продолжал есть и жадно обгладывал изогнутый корешок, пока от него не осталось ни крошки.

Доев его, я, однако же, не испытал облегчения. Мне пришло на ум Священное Писание. «Это как бы оливковая ветвь»,— подумал я, припомнив эпизод, как Ной выпустил из ковчега голубку и она вернулась с оливковой ветвью, означавшей, что вода схлынула. Корешок, которым я пытался заглушить девятидневный голод, был подобен той оливковой ветви.

Можно прожить в море целый год, но наступает такой день, когда вы больше не в силах выдержать ни часа. Накануне я надеялся встретить рассвет на суше. Миновали сутки, а вокруг по-прежнему были лишь вода и небо. Надежды иссякли. Шла моя девятая ночь на плоту.

«Девять ночей бдения по усопшему»,— с содроганием подумал я, будучи уверен в том, что сейчас у нас дома в Боготе, в районе Олайя, собрались все друзья моей семьи. Сегодня последняя ночь оплакивания покойника. Завтра разберут домашний алтарь и потихоньку начнут свыкаться с моей смертью.

До этой ночи у меня еще теплилась смутная надежда. Но, сообразив, что мои родные считают эту ночь девятой после моей смерти, последней ночью бдений по покойнику, я почувствовал себя всеми покинутым. Пожалуй, самым разумным было бы сейчас лечь и умереть. Я лег на дно плота и собрался было произнести вслух: «Больше не встану!»

Но слова застряли у меня в горле. Я вспомнил школу. Поднес к губам образок Девы Марии дель Кармель и начал мысленно читать молитвы, как, по всей вероятности, делали сейчас дома мои родные. И мне стало хорошо, ибо я понял, что умираю.