Габриэль Гарсиа Маркес ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ОТКРЫТОМ МОРЕ БЕЗ ЕДЫ И ВОДЫ: Глава 35

Ко мне в палату допускали только моего отца, охранников, врачей и санитаров военного госпиталя. Но однажды туда явился врач, которого я прежде не видел. Совсем юный, в белом халате, очках и с фонендоскопом на шее. Он ворвался внезапно, не говоря ни слова.

Дежурный унтер-офицер растерянно уставился на него и попросил документы. Пошарив по карманам, юный врач сказал, что он их забыл. Унтер-офицер заявил, что без специального разрешения администрации разговаривать со мной запрещено, и они отправились к начальству. Через десять минут оба вернулись в палату.

Дежурный унтер-офицер вошел первым и предупредил меня, что врачу разрешили произвести пятнадцатиминутный осмотр.

— Он выдает себя за психиатра из Боготы, но, по-моему, это переодетый репортер,— добавил унтер-офицер.

— Почему вы так думаете? — спросил я.

— Потому что он очень напуган. Да и потом, психиатру фонендоскоп не нужен. Тем не менее посетитель довольно долго беседовал с начальником госпиталя. Разговор шел о медицине вообще и о психиатрии в частности. Они пересыпали свою речь всякими мудреными медицинскими терминами и очень быстро нашли общий язык. Поэтому юноше разрешили поговорить со мной пятнадцать минут.

Не знаю, может, на меня так подействовало предупреждение унтер-офицера, но я сразу же, едва молодой человек вернулся в мою палату, решил, что на врача он не похож. Впрочем, на репортера он тоже не был похож, хотя я до этого никогда не видел репортеров. Скорее он смахивал на священника, переодетого врачом. Мне показалось, юноша не знал, с чего начать. На самом же деле он обдумывал, как удалить из палаты дежурного унтер-офицера.

— Пожалуйста, раздобудьте мне бумаги, — наконец попросил врач.

Он, видно, рассчитывал, что дежурный отправится за ней в контору. Но тому приказали не оставлять меня одного. Поэтому за бумагой он не пошел, а, выглянув в коридор, крикнул:

— Эй, принесите-ка писчей бумаги! Живо! Спустя мгновение бумага была в палате. Прошло

уже больше пяти минут, а врач не задал мне еще ни одного вопроса. Только получив бумагу, он начал осмотр: протянул мне листок и попросил нарисовать корабль. Я нарисовал. Тогда он попросил поставить под рисунком подпись. Я поставил. Затем пришлось, по его просьбе, нарисовать деревенский дом. Я постарался нарисовать как можно лучше, а рядом изобразил банановое дерево. Он опять попросил подписаться. Тут уж я окончательно убедился, что передо мной переодетый репортер. Но он уверял, что он врач.

Когда я кончил рисовать, молодой человек посмотрел на листки, что-то промямлил и начал расспрашивать меня о моих приключениях. Дежурный унтер-офицер перебил его, напомнив, что такие вопросы задавать не положено. Тогда врач осмотрел меня, как обычно осматривают больных. Руки у него были ледяные. Если бы дежурный их потрогал, он бы вышвырнул самозванца вон. Но я промолчал: очень уж меня подкупило волнение этого юнца и то, что он, наверное, журналист. Пятнадцать минут, отведенные для разговора, еще не истекли, а он уже пулей вылетел из палаты, прихватив с собой рисунки.

Ну и переполох поднялся на следующий день! Рисунки, снабженные стрелками и подписями, появились на первой полосе газеты «Эль Тьемпо».

«Я стоял здесь» — гласила надпись, а стрелка указывала на капитанский мостик. Это была неправда, потому что я стоял не на мостике, а на корме. Но рисунки были мои.

Меня подговаривали написать опровержение, потребовать восстановления истины, но мне это показалось нелепостью. Я был в восторге от репортера, который прикинулся врачом, чтобы проникнуть в военный госпиталь. Если бы он мне тогда открылся, я бы наверняка придумал, как удалить из палаты дежурного унтер-офицера. Ведь, по правде говоря, мне в тот день уже разрешили рассказывать о моих приключениях.