|
|
Жоржи Амаду. Мертвое море:КОРАБЛЬ БРОСАЕТ ЯКОРЬ Большой корабль бросает якорь у пристани. Большой корабль отплывает... Роза Палмейрао отплыла на большом корабле. Гума смотрел на женщину, машущую ему платком с палубы третьего класса. Она отправлялась на поиски последних своих приключений. Когда вернется, найдет она дитя, о ком заботиться, кого-то, кто станет ей внуком. Корабль плыл уже далеко-далеко, а она все махала платочком, и люди с пристани махали ей в ответ. Кто-то сказал за спиной Гумы: - Вот неугомонная... Все бы ей по свету рыскать... Гума медленно пошел назад. Вечер сгущался понемногу, и дома его ждал груз, который надо было отвезти в Кашоэйру. Но сегодня ему не хотелось уходить с набережной, не хотелось переплывать бухту. Вот уже несколько дней, с момента празднества в честь Иеманжи, он думал только о том, чтоб встретить девушку, что глядела на него тогда. Ничего не удалось ему узнать о ней, ибо той ночью масса народу собралась на празднике отца Анселмо, и многие пришли издалека, даже с дальних плантаций Консейсан-да-Фейра. Он исходил вдоль и поперек все улицы, близкие к порту, проверял дом за домом - и не нашел ее. Никто не знал, кто она такая и где живет. Во всяком случае, здесь, в порту, она не живет, здесь все друг друга знают в лицо. Негр Руфино тоже не смог ничего о ней узнать. Но Гума не терял надежды. Он был уверен, что найдет ее. Сегодня его ждет груз товаров, который он должен отвезти. Когда груз будет сложен на его шлюпе, он отплывет в Кашоэйру. Еще раз поднимется вверх по реке. Жизнь моряка так полна опасностей, что уж все равно: вниз ли, вверх ли по реке или через бухту... Это дело обычное, каждодневное, никому не внушающее страха. Так что Гума и не думает о предстоящем плавании. Он думает о другом: что многое бы отдал за то, чтоб снова повстречать девушку, которую видел на празднике Иеманжи. Теперь ведь Роза уехала, он свободен... Он идет по берегу, тихонько насвистывая. Со стороны рынка слышится пенье. Это поют матросы и грузчики. Они собрались в круг, в центре которого пляшет какой-то мулат, напевая задорно: Я мулат, не отрекаюсь, сам господь меня поймет: даже если попытаюсь - шевелюра выдает! Остальные хлопают в ладоши. Губы распахнуты в улыбке, тела мерно раскачиваются в такт мелодии. Мулат поет: Не смогу казаться белым, Хоть лицо мне вымажь мелом, - больно круты завитки... Гума подошел к компании. Первый, кого он увидел и едва узнал в щегольском темно-синем костюме, был Родолфо, о котором вот уж долгие месяцы не было ни слуху ни духу. Родолфо сидел на перевернутом ящике и улыбался певцу. Здесь были еще Шавьер, Манека Безрукий, Жакес и Севериано. Старый Франсиско сидел тут же и пыхтел трубкой. Родолфо, едва увидев Гуму, замахал руками: - Мне очень нужно сказать тебе пару слов... - Ладно... Мулат уже кончил песню и стоял посреди круга, улыбаясь друзьям. Он задыхался после быстрой пляски, но глядел победителем. Это был Жезуино, матрос с "Морской русалки" - большой баржи, плававшей между Баией и Санто-Амаро. Он улыбнулся Гуме: - Привет, старина... Манека Безрукий услышал это ласковое приветствие и пошутил: - Лучше и не заговаривай с Гумой, Жезу... У парня руль сломался... - Что сломалось? - Потерял направление. Призрак ему явился... Все засмеялись. Манека продолжал: - Говорят, мужчина, как ему в голову дурь ударит, баба то есть, сразу идет ко дну. Вы разве не знаете, что он чуть было не разбил "Смелого" о большие рифы? Гума в конце концов обозлился. Он никогда не обижался на шутки, но сегодня, сам не зная почему, прямо-таки рассвирепел. Если б у Манеки Безрукого обе руки были здоровые... Но тут вмешались Севериано и Жакес. - Какую шкуру подцепил ты на этот раз? - полюбопытствовал Жакес. - Верно, старая ведьма какая-нибудь, уж песок сыплется... - подхватил Севериано, разражаясь своим рокочущим, дерзким смехом. Руфино, заметив, как Гума сжал кулаки, сказал примирительно: - Ладно, хватит, ребята. Каждый живет, как знает. - А ты ее ходатай, что ли? - Севериано засмеялся еще пуще. Все кругом тоже смеялись. Но долго им смеяться не пришлось, ибо Гума бросился с кулаками на Севериано. Жакес хотел разнять их, но Руфино оттолкнул его: - Надо, чтоб один на один... - Перестань дурью мучиться... Ты кто: мужчина или баба? Рыбацкая женка... И Жакес бросился на негра. Руфино отскочил назад и, пробормотав: "Страшнее кошки зверя нет..." - ловко уклонился от удара, который хотел нанести ему Жакес, резко повернулся на пятках - и противник так и шлепнулся оземь во весь свой рост. А Гума тем временем награждал тумаками Севериано. Прочие глядели на все это, не понимая, что же здесь происходит. Внезапно Севериано высвободился и схватился за нож. Старый Франсиско вскрикнул: - Он убьет Гуму... Севериано прислонился к стене рынка, размахивал ножом и кричал Гуме: - Пошли Розу драться со мной, ты не мужчина, ты баба! Гума ринулся на него, но Севериано ударил его ногой в живот. Гума рухнул на землю, и противник так и упал на него с ножом в руке. Но тут Родолфо, дотоле беззаботно напевавший, рванулся вперед и сжал руку зачинщика с такой силой, что тот выронил нож. А Гума тем временем уже поднялся и снова напал на Севериано, и молотил его до тех пор, пока тот не свалился почти что замертво. - А ты, видать, мужчина, только когда у тебя нож в руках... Теперь негр Руфино пел победоносно: Ну, храбрец, тебе досталось! Ничего, попомнишь наших! У тебя такая харя, Словно ты объелся каши. Люди медленно расходились. Несколько человек подхватили Севериано и отнесли его в лодку. Жакес пошел домой, бормоча угрозы. Гума и Руфино направились к "Смелому". Гума уже прыгнул на палубу, как вдруг послышался крик Родолфо: - Ты куда? Гума обернулся: - Если б не ты, я был бы уж мертвый... - Оставь, пожалуйста... Родолфо вспомнил: - Мы так мальчишками дрались. Помнишь? Только тогда мы были противниками. Он снял свои начищенные ботинки и зашлепал по грязи к причалу: - Мне надо сказать тебе два слова. - Что такое? - Ты не занят сейчас? - Нет... (Гума был уверен, что тот попросит денег.) - Тогда садись, поговорим. - Что ж, я пошел... - Руфино распрощался. Родолфо провел рукой по напомаженным волосам. От него пахло дешевым брильянтином. Гума подумал: где же он провел последние месяцы? В другом городе? В тюрьме за воровство? Толковали, что он на руку нечист. Крал бумажники, вымогал деньги в долг без отдачи, как-то раз даже пустил в ход нож, чтоб очистить чьи-то карманы. Тогда его впервые посадили. Но на сей раз Родолфо приехал нарядный и в долг ни у кого не просил... - Ты отплываешь сегодня? - Да. Направляюсь в Кашоэйру... - Это срочно? - Срочно. Груз со склада. От Ранжела, он просил поскорее, это для карнавала... - Карнавал будет что надо... Гума укладывал тюки на дне шлюпа: - Говори, я тебя слышу отсюда. Родолфо подумал, что так даже лучше, легче, так он не видит Гумы и может говорить без стеснения. - Это запутанная история. Я лучше начну с самого начала... - Да говори же... - Ты помнишь моего отца? - Старого Конкордиа? Помню, конечно... Он еще винный погребок держал, на базаре. - Точно. Но мать мою ты не можешь помнить. Она умерла, когда я родился. Он поглядел на воду. Помолчал. Потом бросил взгляд в трюм, где был Гума, раскладывающий тюки. - Я слушаю, говори. - Так вот: старый Конкордиа никогда не был женат на ней... Гума поднял голову и удивленно взглянул вверх. Он увидел, что Родолфо стоит на корме у самого борта и задумчиво смотрит на воду. Зачем он пришел? Зачем рассказывает все это? - Настоящая его жена жила в городе, на одной из улиц верхней части города. Когда отец умирал, он все рассказал мне... Ты сам видишь, я ничего не сделал, не пошел к этой женщине, его жене - что мне было там делать? Остался здесь с этим дырявым корытом, что мне оставил старик и на котором плавал раньше он сам. А потом я выбрал другую жизнь, здешняя меня не очень-то тянет. Гума поднялся наверх, уложив уже груз. Он сел напротив Родолфо. - Жизнь и правда не легкая... Но что ж остается? - Так и есть... Ушел я и с тех пор и качусь из одного места в другое. Он опустил голову: - Ты ведь знаешь, что я уж понюхал тюрьмы... Так вот, недавно иду я себе спокойно, достал немного деньжонок - выгодное дельце подвернулось с полковником Бонфином... Вот тут-то я и наткнулся на сестру... - У тебя есть сестра? - Да я и сам не знал. Старик ни разу не обмолвился про дочку. Велел только разыскать его жену, она, мол, знает, что у него сын есть, и примет, и растить станет, как своего. - И у нее была дочь... - В тот день, о котором я рассказываю, мы и встретились. Она знала обо мне и разыскивала. С тех пор как мать умерла, - около года. - А где ж она столько времени жила? - У тетки, верней, у дальней родственницы какой-то. - Родственницы старого Конкордиа? - Нет, видно, матери. Не разберешь толком. Гума никак не мог понять: какое он-то имеет отношение ко всему этому? Зачем Родолфо рассказывает ему эту историю? - Так вот, друг. Девчонка меня разыскала. Говорила, что поможет мне встать на верный путь, много чего говорила, умно так. И вот что я тебе скажу: клянусь богом, лучше этой девчонки я в жизни не встречал... Она моложе меня, восемнадцать лет всего. Исправить меня она, конечно, не исправит, я уж, верно, совесть-то совсем потерял. Кто ступит на эту дорожку, тому с нее не сойти... Он помолчал, зажег сигарету: - Раз отвык работать, то уж не привыкнешь... Гума тихонько принялся насвистывать. Ему было жаль Родолфо. О нем плохо говорили в порту: что и на руку нечист, и ни на что не годен. Он завяз в этой жизни, теперь ему не выбраться даже с помощью этой доброй сестры. - Она как начнет меня распекать, я обещаю все, жаль мне ее становится. Говорит, что я плохо кончу. И права. Он широко развел руками, словно чтоб развеять весь этот разговор, и объяснил наконец: - Так вот, сестра хочет, чтоб я привел тебя к ним... - Меня привел? - Гума даже испугался. - Ну да... Эти ее родственники ехали на "Канавиейрасе", когда ты его спас. Ты тогда поступил как настоящий мужчина. А люди эти ездили в Ильеус улаживать какие-то дела. Ничего они там не уладили и возвращались назад. Они овощную лавку держат, на улице Руя Барбозы.* Все в третьем классе ехали, она думала, что все погибли! Поблагодарить тебя хочет... (* Имеется в виду Руй Барбоза, знаменитый бразильский государственный деятель, один из основателей Бразильской республики, оратор и писатель, родившийся в 1849 г. в Баие.) - Глупости. Всякий на моем месте, сделал бы то же самое. Мне просто повезло: буря не так сильна была... - Она тебя видела. На празднике Иеманжи. Пришла, только чтоб тебя увидеть. Она была на кандомбле старого Анселмо. - Смуглая, с гладкими волосами? - Да, да... Гума словно онемел. Он в ужасном испуге смотрел на Родолфо, на парус "Смелого", на море. Ему хотелось петь, кричать, прыгать от радости. Родолфо спросил: - Да что на тебя вдруг нашло? - Ничего. Я уже знаю, кто это... - Вот и хорошо. Как отвезешь груз, так сразу же собирайся, и пойдем. А я ей скажу, что ты обещал. Гума с яростью смотрел на свой шлюп и на тюки ткани, которые подрядился отвезти. Ему хотелось идти немедля к сестре Родолфо. - Ладно, договорились. - Ну, прощай. Известишь тогда... Родолфо прыгнул на берег, держа в руках ботинки. Гума крикнул вслед: - Как ее имя? - Ливия! Гума поднял паруса "Смелого", снялся с якоря и пустил шлюп по ветру. Шкипер Мануэл шел на "Вечном скитальце", уже за волноломом. Никто в те времена не плавал так ходко, как шкипер Мануэл на своем судне. Гума посмотрел на "Вечного скитальца": он шел быстро, паруса надувались ветром. Ночь опустилась уже густая. Гума разжег трубку, зажег фонарь, и "Смелый" послушно заскользил по волнам. Близ Итапарики он нагнал шхуну шкипера Мануэла: - Побьемся об заклад, Мануэл? - А тебе докуда? - Сначала в Марагожипе, оттуда в Кашоэйру. - Тогда состязаемся до Марагожипе. - Ставлю пятерку... - И еще десятку, если ты проиграешь, - крикнул негр Антонио Балдуино, гость на судне Мануэла. - Согласен... И парусники пошли вместе, взрезая спокойную воду. На палубе "Скитальца" Мария Клара запела. В этот момент Гума понял, что проиграет. Нет такого ветра, что противостоял бы песне, когда она хороша. А та, что поет Мария Клара, чудо хороша. Судно шкипера Мануэла приближается к цели. А "Смелый" плывет словно нехотя, ибо и Гума весь во власти песни. Огни Марагожипе уже видны за рекой. "Вечный скиталец" проходит мимо "Смелого", чуть не задев его бортом, Гума бросает пятнадцать мильрейсов, шкипер Мануэл кричит ему: - Счастливый путь! Шкипер Мануэл доволен, что выиграл еще одно состязание на быстроту и что его слава на побережье еще укрепится. Но Гуме тоже сопутствует слава. Он хороший моряк, рука его тверда на руле, и храбрец он, каких мало. В ночь, когда чуть не погиб "Канавиейрас", никто не хотел выходить в море, только у него хватили храбрости. Даже шкипер Мануэл не осмелился. Даже Шавьер, со своей тайной тоской. Только он, Гума. С тех пор слава его передается из уст в уста на побережье и в порту. Он из тех, кто оставляет после себя легенду, историю, над которой могут поразмыслить другие. "Смелый" спешит сквозь тихую ночь по кроткой реке. Вот он входит в глубокий полукруг гавани Марагожипе. Гума счастлив. Ее зовут Ливия. Он никогда прежде не встречал женщины с подобным именем. Когда она будет с ним, шкипер Мануэл проиграет все состязания, потому что она станет петь, подобно Марии Кларе, старинные песни моря. Иеманжа услышала его наконец и посылает ему женщину, о которой он просил. Есть песня, в которой говорится о том, какая несчастливая судьба у жены моряка. Говорят также, что сердце моряка изменчиво, как ветер, дующий в паруса, и не пускает корня ни в одном порту. Но каждое судно несет имя своего порта, начертанное на корпусе крупными буквами и видное всем. Оно может плавать по многим местам, может не приставать к родному берегу много лет, но порта своего не забудет и когда-нибудь обязательно вернется. Так и сердце моряка. Никогда не забудет моряк женщину, которая принадлежит ему одному. Шавьер, у которого на каждой улице по зазнобе, так и не забыл ту, что звала его Совушкой и как-то ночью вдруг ушла от него, беременная. И Гума тоже не забудет Ливию, эту вот Ливию, которую он еще и разглядеть-то не успел хорошенько... А вот и берег Марагожипе. На пристани уже ждет человек. Сговариваются, что на обратном пути "Смелый" захватит груз сигар. Гума выпивает рюмку в ближайшем кабачке и снова пускается в путь. В этих местах надо плыть побыстрее. Именно здесь и появляется белый конь. Никто и не помнит, когда он в первый раз появился, он бежит не останавливаясь. Никто не знает, почему он мчится так вот по этим чащам, что подступили к самой реке. Развалины старых феодальных замков, когда-то возвышавшихся здесь, заброшенные и поросшие травой плантации - все это принадлежит белому коню-призраку, что мчится не останавливаясь. А кто увидит белого коня, тот с места не сойдет. Известно, что чаще всего он появляется в мае, это главный месяц его набегов... Гума плывет вперед и вперед на своем шлюпе и помимо воли всматривается в густые окрестные чащи - владение коня-призрака. Говорят, это мучается грешная душа свирепого феодала, некогда хозяина многих плантаций, убивавшего людей и заставлявшего лошадей работать до тех пор, пока те не падали мертвыми. Вот он и преобразился в белого коня и навеки обречен бежать по берегу этой реки, бежать без устали, расплачиваясь за содеянное. На спине у него тяжкий груз, не легче того, какой взваливал он на спины своих лошадей. Хребет его трещит под этим грузом, а он все скачет и скачет сквозь чащу леса. Земля дрожит под его копытом, а кто увидит его, тот с места не сойдет. И тогда лишь остановит он бег свой по этим землям, некогда сплошь покрытым его плантациями, когда кто-нибудь сжалится над ним и снимет со спины его груз - огромные корзины, набитые камнями на постройку его замка. Много уж лет мчится он так по прибрежным чащам... Что там за шум? Наверно, белый конь... Сегодня Гуме хочется углубиться в чащу, встретить белого коня и снять со спины его груз, освободить этого бывшего рабовладельца, владеющего теперь лишь собственным рабством. Сегодня Гума счастлив. "Смелый" бежит по волнам реки. Быстро бежит, подгоняемый стуком копыт коня-призрака. Быстро бежит еще и оттого, что Гума обязательно хочет вернуться завтра же, вернуться в свой порт, чтоб увидеть Ливию. Никогда раньше плавание не казалось ему таким долгим. А столько еще надо успеть! Разгрузиться в Кашоэйре, принять новый груз в Марагожипе, дойти вниз по течению до Баии. Слишком долгое плавание для человека, так торопящегося вернуться. Но ничего, скоро уж с ним будет она, Ливия. Взойдет вместе с ним на палубу "Смелого", станет петь для него песни, поможет выиграть все состязания. Потому-то и надо спешить, ведь это плавание такое длинное - целых два дня... Шумные приветствия встречают Гуму. Таверна полнится людьми. Пристань Кашоэйры всегда такая шумная, людная, суда приходят со всех сторон, а сегодня у причала высится еще и большой пароход Баиянской компании. Часа в три ночи он отплывает, и поэтому морякам не до сна, и они проводят оставшиеся часы в портовой таверне, попивая тростниковую водку и целуя женщин. Гума садится за столик, тоже намереваясь выпить. Слепой музыкант играет на гитаре у раскрытой двери. Женщины охотно смеются, даже когда смеяться не над чем - только чтоб угодить гостям. Одна только тихо жалуется новому знакомому на свою жизнь: - Уж так тяжело... И на обед не соберешь... Какие-то люди рассказывают Гуме про драку, что накануне вечером завязалась между матросами и местными парнями. Из-за женщины. В одном таком доме, понятно? Парни были под хмельком, один хотел зайти в комнату к женщине, а она там была не одна, и был у нее Траира, матрос со "Святой Марии". Парень стал было барабанить ногами в дверь, Траира поднялся, дернул дверь изнутри, парень так и повалился за порог. Потом вскочил да как примется выкрикивать разные слова, и все кричал, что эта женщина его и чтоб грязный негр убирался вон, коли не хочет, чтоб ему рожу расквасили. Парней было человек шесть и все они гоготали и тоже кричали Траире, что пусть поторапливается, а то ему несдобровать. Ну, тут кровь бросилась Траире в голову, и он сцепился с обидчиками. - Один против шести, представляешь... Где ж ему их одолеть, это было бы чудом, - объяснял толстый негр по имени Жозуэ. - Дрался он здорово, и хоть самому порядком досталось, но за честь свою постоял. Ну, тут народ собрался, толпа целая, такая заваруха пошла... Парни те перетрусили, пустились наутек, а один так даже под кровать забился... Все смеялись. Гума тоже. - Правильно... Нечего дурить... - Ты еще главного не знаешь. Парни те, оказывается, в торговле работают. Так что сегодня толки по всему городу пошли. На каждом углу толкуют. Сам понимаешь - баба замешана. А так как сейчас здесь военные учения проходят, так, говорят, нынче сразу же после учений прямо из военной школы все они собираются отправиться в дом к той женщине - поджидать нас, чтоб свести счеты за вчерашнее. - Так они хотят... - Думают, что стоит надеть форму, и храбрецом станешь, - засмеялся высокий мулат. - Мы как раз собираемся туда. Пойдем с нами. Гума отмахнулся: нет. В другой раз он обязательно пошел бы с большим удовольствием, он любил поглядеть на такие дела. Но сегодня ему хотелось вернуться на свой шлюп и слушать песню, любую песню, что море донесет до его слуха, чтоб думать о Ливии. - Как так? Ты не идешь с нами? - изумился Жозуэ. - Вот уж этого я от тебя не ожидал. Я думал, ты хороший товарищ. - Так я ж тут вовсе ни при чем, - пытался оправдаться Гума. - Как ты сказал? Ты что, не моряк, что ли?! Гума понял, что ничего не поделаешь, придется пойти. Если он не пойдет, то ему на всем побережье никто больше руки не подаст. - Ладно, забудьте, что я сказал. Принимаю вызов. - Так мы и думали... Вскоре явился и сам Траира, слегка навеселе. Его приветствовали восторженными криками: - О, Траира! Вот это настоящий мужчина! Траира радостно отозвался: - Добрый вечер всей команде. И да здравствуют моряки!.. Гума мало знал этого человека. Тот не бывал почти в Баие, больше все плавал по портам побережья с грузом табака. Траира был плотный мулат с лицом шоколадного цвета, аккуратно подстриженными усиками и бритой головой. Жозуэ познакомил их: - Это вот Гума, храбрый негр. Истинно храбрый. - А мы уж знакомы, - сказал Траира. Он широко улыбался, зажав зубочистку в углу рта. На нем была полосатая рубаха, и, обращаясь к Гуме, он склонялся в комическом поклоне: - Я много слыхал про вас... Это вы тогда?.. - Он, он. Взял свое суденышко, нырнул в эту чертову бурю и привел "Канавиейрас", хоть кругом был сущий ад и конец света. - Ну что ж, сегодня храброму человеку будет где развернуться. - Жозуэ мне уже рассказывал... - Вначале-то я был один. Ну, меня как ударили в борт, я чуть ко дну не пошел. А тут, глядь, прибой - подкрепление явилось. - Мы их так разукрасили... - И Жозуэ сжал кулак, потом разжал, потом снова сжал и со всей силы опустил на трактирную стойку. Этот таинственный жест означал, очевидно, что они едва не прикончили этих наглых парней. - А теперь они хотят с нами расквитаться. Чуть не целая рота ждет нас... С улицы раздавался ритмический шум шагов многих ног. Это шли с учений. Слышалась команда: "Направо..." И шум шагов в повороте. Жозуэ спросил еще водки. Траира предложил: - Пошли, ребята. А то опоздаем, они скажут: испугались. Бросили монетки на стойку и вышли. Двенадцать человек. Матросы с парохода не пришли, им надо было оставаться на борту, на рассвете отплывали. Один даже огорчился: - Такой случай пропустить! Обидно даже. Когда я из-за любой ерунды в драку лезу... Надо же... Двенадцать храбрецов, мирно беседуя, направлялись к улице гулящих женщин. Они говорили обо всяких житейских вещах, словно забыв о предстоящем сражении. Вспоминали разные случаи, происшедшие, когда они ходили на лов. Один, тощий такой, рассказывал бесконечную историю про то, как он ел вяленую рыбу у своего кума в Сан-Фелисе. Траира слушал, весь внимание, чуть склонив к плечу бритую голову, блестевшую в темноте, когда они проходили под фонарем. Но, войдя в улицу гулящих женщин, все двенадцать разразились громкими криками: - Вот и мы! Вот и мы! Прохожие испуганно оглядывались. Странная компания. Издали видно, что моряки, ибо идут неуверенным шагом, широко расставляя ноги, как по палубе. Вразвалку, словно борясь с сильным ветром. Какой-то парень лет девятнадцати сказал своему спутнику постарше: - Это моряки. Уйдем отсюда. Спутник пожал плечами, затягиваясь сигаретой: - Ну и что же? Такие ж люди, как мы. Бояться нечего. Однако все вокруг насторожились. Какой-то старик проворчал, проходя: - И что только смотрит полиция? Шайка бездельников. Честный человек не может спокойно пройти по улице, - и с тоской смотрел на женщин, свесившихся из окон. Группа моряков прошла мимо говоривших. Тот, что курил сигарету, выпустил клуб дыма прямо в лицо Жозуэ. - Ты это нарочно, гад? Нет, не нарочно. Парень оправдывался с дрожью в голосе. Спутник поддержал его. Жозуэ глядел грозно. Товарищи ждали немного поодаль. - Тебя что, шпионить послали? - Да мы уж домой собрались. Мы никакого не имеем отношения, начальник. - Никому я не начальник. Нечего болтать зря. Траира крикнул Жозуэ: - Дай ему хорошенько, и пошли дальше, слышишь? А то опоздаем. Тут младший начал умолять: - Не бейте меня, ради бога. Я ничего плохого не сделал. Жозуэ опустил кулак: - Тогда уходи с глаз долой. Повторять второй раз не пришлось... Когда Жозуэ догнал товарищей, Гума опросил: - Что произошло? - Ерунда. Пареньки чуть со страху не померли... Они вошли в один из домов. Из внутренних комнат навстречу им вышла, покачивая бедрами, толстая мулатка: - Чего вам здесь надо? Жозуэ решил сразу же взять быка за рога: - Как здоровье, мать? - Может, я и чертова мать, да только не твоя. Вы зачем сюда явились? Шуметь, как вчера? А полиция потом с меня спрашивает. Давайте отсюда, давайте... - Да бог с тобой, Тиберия. Мы пришли только позабавиться с девочками. Что уж, нам и к женщинам ходить нельзя? Содержательница дома свиданий смотрела недоверчиво. - Я знаю, зачем вы пришли. Вы только и умеете, что затевать драки. Думаете, верно, что так нам здесь хорошо живется, своей чесотки мало... - Да нам бы только пивка выпить, Тиберия. Они вошли. В большой зале женщины, сидевшие вокруг стола, взглянули на них испуганно. Один из товарищей сказал Гуме: - Они нас за диковинных зверей приняли? Или за души с того света? Одна из женщин, стареющая блондинка, сказала Траире: - Ты опять пришел воду мутить, бесстыдник? Дьявол тебя срази. Меня сегодня в участок вызывали... - Я пришел затем лишь, чтоб нашу вчерашнюю любовь завершить, Лулу. Сели за стол. Появилось пиво. Женщин было только пять. Тиберия предупредила: - На всех вас у меня женщин не хватит. На пятерых только... - Остальные пусть в другие дома идут, - предложил Траира. - Но сначала выпьем пивка все вместе. - Жозуэ ударил кулаком по столу, требуя еще пива. Потом некоторые ушли в другие дома. Они вернутся, как только услышат шаг курсантов, возвращающихся с учений, и окружат дом Тиберии, чтоб, когда начнется заваруха, быть на месте. Из двенадцати за этим столом останутся только Траира, Жозуэ, тощий мулат, мужчина со шрамом на подбородке и Гума, с которым Жозуэ, совсем уже пьяный, нипочем не желал расставаться. - Ты даже не знаешь, какой я теперь тебе друг... Посмей только кто-нибудь сказать про тебя плохое в моем присутствии... Человек со шрамом сказал: - Я вашего отца знавал когда-то. Говорят, он отправил подальше одного типа... Гума не ответил. Одна из женщин завела патефон. Жозуэ утащил какую-то мулаточку в заднюю комнату. Траира ушел со стареющей блондинкой. Тиберия считала кувшины из-под пива, выпитого компанией. Человек со шрамом уснул, уронив голову на стол. Одна из женщин подошла к нему: - А как же я? Одна останусь? Человек со шрамом пошел за нею нехотя, как на аркане. Тощий мулат сказал: - Я-то, собственно, драться пришел. Но раз уж я здесь... - и тоже подхватил женщину. Гуме досталась совсем молоденькая, со смуглым лицом. Она очень не походила на продажную женщину. Наверно, недавно попала сюда. В комнате она сразу же стала раздеваться. - Ты меня угостишь рюмкой коньяку, мой хороший? - Можно... - Тиберия! Коньяку! Уже в одной рубашке, она взяла заказанный бокал, чуть приоткрыв дверь. Выпила залпом, предложив предварительно Гуме: - Хочешь? Он щелкнул языком: нет, спасибо... Она растянулась на постели. - Чего ты там ждешь? (Гума сидел в ногах постели.) Не хочешь? Гума снял сапоги и куртку. Она сказала: - Все сдается мне, что не за этим вы все пришли сегодня. - Да нет. За этим самым. Свеча освещала комнату. Она объяснила, что лампа перегорела, "здесь в Кашоэйре так плохо с электричеством, знаешь?.." Гума, растянувшись на постели, смотрел на лежащую рядом женщину. Она так молода еще. А здесь скоро станет старухой. Такую же жизнь вела, наверно, и его мать. Несчастная судьба. Он спросил женщину: - Как тебя зовут? - Рита. - Она повернулась к нему: - Рита Мария да Энкарнасао. - Красивое имя. Но ты ведь не здешняя, верно? Рита поморщилась. - Видишь ли... Я здесь потому, что... - Она закончила фразу неопределенным взмахом руки и печальным взглядом. - Я вообще-то из столицы штата. - Из Баии? Да ну? - А что ж тут удивительного... Или ты подумал, что я деревенская какая-нибудь? - Я подумал только, что ты слишком молода для такой жизни... - Горе веку не разбирает. - А сколько тебе лет-то? Тень от горящей свечи чертила причудливые зигзаги по стенам комнаты с глинобитным полом. Женщина вытянулась на постели и взглянула на Гуму: - Шестнадцать. А зачем тебе, извини за вопрос? - Ты еще очень молода, а уже ведешь такую жизнь. Слушай: я знал одну женщину (он думал о матери), она очень быстро состарилась от этой жизни. - Ты что, пришел мне проповедь читать? Ты кто: моряк или поп? Гума улыбнулся: - Нет, я так... пожалел просто. Женщина села на кровати. Руки ее дрожали. - Не нуждаюсь в твоей жалости. Зачем ты пришел? Что тебе нужно? И (кто знает почему) вдруг закрылась простыней от внезапно нахлынувшего стыда. Гуме было грустно, и ее слова не казались ему обидными. Он находил ее красивой, ей было всего только шестнадцать лет, и он думал, что вот, верно, и мать была когда-то такой же. Ему было жаль ее, и от ее жестких слов становилось еще грустнее. Он положил руку ей на плечо и сделал это так мягко и нежно, что она пристально посмотрела на него. - Извини... - Знаешь, кто была женщина, о которой я тебе только что рассказал? Моя мать. Когда я ее видел, она была еще молода, но была уж развалиной, как корабль, потерпевший крушение... Ты красива, ты девочка еще. Почему же все-таки ты здесь? - Он теперь почти кричал, сам не зная зачем. - Нечего тебе здесь делать. Сразу видно, что совсем тебе не место здесь. Она еще плотнее закуталась в простыню. Она дрожала, словно ей было очень холодно или словно ее ударили хлыстом. Гума уже раскаивался, что так кричал. - Нечего тебе здесь делать. Почему ты не уйдешь? (Голос его был нежен, как у сына, говорящего с матерью. Он и говорил этой женщине все то, чего не пришлось сказать матери.) - Куда? Кто сюда попадет, тому уж не выбраться. Засасывает, как трясина. Я уж смирилась. Ты пришел, чтоб сделать мне больно. Зачем? Разве от этого лучше будет? Огонь свечи то затухал, то разгорался снова. - Я не из Баии, нет, я тебе наврала. Я там и не бывала никогда. Я из Алагоиньяс, а сюда меня стыд загнал... Человек тот был коммивояжер. Я от стыда свой край покинула. Сыночек мой умер. Он положил обе руки на голову Риты. Она тихонько плакала, прижавшись головой к его груди. - Скажи: что же мне теперь делать? В дверь постучали. Гума услышал голос Жозуэ: - Гума! - В чем дело? - Они уже здесь... Выходи. С улицы слышались шаги и шум голосов. Женщина схватила Гуму за локоть: - Что там? - Это курсанты, с учений. Сейчас такая каша заварится. - И он хотел соскочить с кровати. Она ухватилась за него обеими руками, на лице ее выразился испуг, глаза еще полны были слез. Она ухватилась за него как за последнюю надежду, за дерево, растущее на краю пропасти. - Ты не пойдешь, нет... Он ласково погладил ее по щеке. - Да ничего не случится. Пусти... Она глядела на него, не понимая. - А со мной-то что будет? Со мной? Ты не пойдешь, я не пущу... Ты мой, ты не можешь теперь на смерть идти... Если ты умрешь, я убью себя... Он опрометью бросился из комнаты и в коридоре все еще слышал, несмотря на грозные крики и нарастающий шум скандала, ее плач и ее голос, вопрошавший: - А я-то? Я тоже умру... Я убью себя... Курсантов из военной школы было человек семьдесят, почти вся школа, кроме семейных, благоразумно оставшихся дома. Если бы их было меньше, весь скандал окончился бы иначе. Они буквально наводнили комнаты, нанося удары направо и налево, не разбирая, где мужчины и где женщины. Моряки приняли бой. Никто не заметил: Траира ли первый схватился за нож или курсант первый выстрелил. Когда прибыла полиция, моряки уже скрылись через задний двор, перепрыгнув стену и рассеявшись по пристани, - опасное место для преследования людей моря. Курсант, получивший удар ножом, умер. Второй был легко ранен - в руку. Кровавый след, который оставил, выходя, Траира, доказывал, что в него стреляли, и сержант школы уверял, что стреляли в грудь, он сам видел, как курсант навел пистолет. - Но мулат, уже раненный, поразил его ножом. Потом вышел, согнувшись, как старик. Пуля попала в грудь, я ручаюсь. Он не дойдет до пристани... Женщина тоже была мертва. Она кинулась между Гумой и направленным на него пистолетом, но никто не обратил внимания на Риту - подумаешь, важность: проститутка. Все жалели убитого курсанта: мальчик из хорошей семьи, сын адвоката, пользовался доброй славой по всей округе. Начальник участка почесал голову (он спал, когда его вызвали), взглянул на труп Риты, толкнул ногой: - А эта зачем? Стареющая блондинка была перепугана. - Не знаю, что на нее нашло. Выбежала из комнаты, как безумная, вцепилась в мужчину, который только что у нее был, хотела затащить обратно. Тут началась стрельба, она заслонила его собой, ну и получила, что причиталось ему... - Она была его любовница? - Да то-то и есть, что она с ним познакомилась только сегодня вечером... - Женщина покачала головой. - Не знаю, что на нее нашло... Другие тоже не понимали. Никто не понимал. Никто не знал, что она лишь снова обрела чистоту, оставив эту жизнь. Не для этой жизни она родилась и оставила ее во имя своей любви. И Тиберия, содержательница публичного дома, широко раскрыв испуганные глаза, повторила то же: - Не знаю, что на нее нашло... Гума бросился в воду далеко от того места, где стоял "Смелый". Поплыл, достиг шлюпа, взобрался на борт. Чья-то тень поднялась навстречу ему, и послышался шепот: - Гума, ты? Это был Жозуэ. Обнаженный до пояса. Вода в реке подымалась, и шлюп оказался довольно далеко от причала. - Ну и ад был... Траира здесь. Я его вплавь приволок. Сам чуть не задохся. - Зачем ты его сюда?.. - Плох он, Гума. Довезти бы до Баии... Если найдут здесь, схватят беднягу обязательно. И еще с пулей в животе... Набережная была пустынна. Пароход Баиянской компании, ярко освещенный, принимал немногих своих пассажиров. Лодки скрылись. Жозуэ объяснил: - Когда я дотащил его до берега, весь наш караван уж поднял якоря. Только "Смелый" оставался на месте. Если б у меня была шхуна, я б сам его отвез. Но на моей лодчонке его живым не довезти. - Где ты положил его? - Там, в трюме. Я перевязал ему рану, сейчас он, кажется, задремал... - Что мне с ним делать? - Отвези его к доктору Родриго, он хороший человек, сделает, что может. Потом Траира сумеет замести следы. - Ладно. Гума навел фонарь на Траиру, лежащего внизу. Кровь больше не текла из раны. Траира казался мертвецом. Только дыхание указывало, что он еще жив. Фонарь освещал посеревшее лицо и бритую голову. Жозуэ сказал: - Поторопись, друг, а то полиция вот-вот нагрянет. Он помог Гуме поднять парус и, когда шлюп отошел, бросился в воду. На прощанье махнул рукой: - До встречи... Можешь на меня рассчитывать всегда. Покидая гавань, Гума наблюдал необычное оживление на баиянском пароходе. По трапу подымалось много людей, все громко говорили. Вероятно, полиция. Гума крепко сжимал руль, "Смелый" бежал по волнам со всей быстротой, на какую способен. Гума погасил фонарь и вел судно осторожно - в реке много мелей и ночь темна. Он услышал первый гудок баиянского парохода. "Мне остается один час", - подумал он. Один час, чтоб опередить пароход, чтоб уйти на такое расстояние, когда полицейский досмотр станет уже невозможным. Надо укрыться в каком-нибудь глухом рукаве реки, покуда пароход пройдет мимо. Если станут осматривать шлюп и найдут умирающего Траиру, то его, Гумы, жизненный путь можно считать оконченным. Может, даже и не арестуют. В здешних краях это не обязательно. Просто пустят плыть по воде с ножом в боку - для примера. Траире уже бесполезно мстить, он умрет скоро, но на ком-то они обязательно захотят отомстить. Убитый курсант был из хорошей семьи, пользующейся влиянием... Гума огляделся вокруг. Море было спокойно, добрый ветер дул с ровной силой, надувая парус. Море помогает своим людям. Море - друг, ласковый друг... "Смелый" скользит по синей воде. Гума ловко обходит внезапно открывшуюся мель. Теперь он плывет по узкому каналу. Глаза его зорко вглядываются в темноту, рука на руле тверда. Траира стонет в трюме. Гума заговаривает с ним: - Траира... Ты слышишь меня, Траира? В ответ стоны слышатся громче. Гуме никак нельзя сейчас оставить руль. Слишком опасно пустить "Смелого" по воле волн в этом канале. - Я сейчас подойду... Подожди минуту. Но стоны слышатся все более частые, все более страдальческие. Гума думает, что Траира, наверно, сейчас умрет. Умрет на его шлюпе, и полиция найдет его здесь... И выместит на нем, Гуме. Но не это его пугает. Ему не хочется оставаться одному с трупом Траиры, погибшего из-за глупого скандала. Траира не должен был пускать в ход нож. Если противников оказалось так много, то разве было бы трусостью отступить, оставив поле битвы за ними? Гума задумался. И все же кто ж поступил бы иначе, чем Траира? Кто из них в подобном случае не схватился бы за нож? Но спорить не о чем: Траира умирает. Надо как-то избежать досмотра, чтоб довезти мертвеца до порта, где можно отдать его тем, кто его оплачет. Вот канал уже пройден. Гума зажег фонарь и спустился в трюм. Траира лежит на боку, ему каким-то чудом удалось повернуться. Тонкая струйка крови стекает из раны. Гума наклоняется: - Тебе нужно что-нибудь, брат? Мы идем в Баию. Угасающий взгляд Траиры останавливается на нем. - Воды... Гума приносит кувшин, наклоняется, прислоняет горлышко ко рту умирающего. Траира пьет с трудом. Потом снова медленно поворачивается животом вверх. Пристально смотрит на Гуму. - Это Гума? - Ну да, я. - Парень тот умер, так ведь? - Так... - Никогда я не убивал человека... Сам себе могилу роешь... - Так уж случилось. - Что станется теперь с моей женой? - Ты женат? - Женат. Три дочки у меня. В Санто-Амаро. Что с ними будет? - Ничего плохого. Ты поправишься, вернешься к ним. - Полиция гонится за нами? - Мы ее перехитрим. - Иди к рулю, не задерживайся. Гума идет к рулю. Идет, задумавшись о том, что вот, оказывается, у Траиры есть жена и три дочери. Кто прокормит теперь такую семью? Правильно говорит старый Франсиско, что моряк не должен жениться. В один прекрасный день приходит беда, и дети остаются без хлеба. И все-таки он, Гума, хочет жениться. Хочет привести Ливию на свой шлюп, хочет иметь сына... Глухой голос Траиры снова зовет: - Гума! Он спускается к нему. Траира делает тщетную попытку приподнять голову. - Ты слышал гудок баиянского парохода? - Нет. - Я слышал. Он сейчас уже отплывает. Ничего не выйдет. Они на корабле, ведь верно? Гума знает, что он говорит о полиции. Верно, зачем отрицать... Траира продолжает: - Они нас догонят. И убьют. Тишина. Фонарь освещает лицо Траиры, искаженное болью. - Есть один выход. Я все равно умру. Ты помоги мне подняться, я брошусь в воду. Когда они нас догонят, меня уж не найдут... - Ты с ума сошел, приятель. Я еще умею управлять судном. - Дай воды. Гума идет за водой. Теперь действительно слышен гудок баиянского парохода. Через минуту он снимется с якоря и пойдет в погоню за ними. Когда с палубы завидят парусник с людьми, все будет потеряно. Пароход поплывет дальше, а вооруженные полицейские прикончат их. Скажут потом, что они оказали сопротивление, хотя Гума даже и не сможет оказать сопротивление: нож годен лишь в прямой схватке - грудь с грудью, а полицейские перепрыгнут на шлюп, уже нацелив свои парабеллумы и ружья. Нынче ночью они вместе с Траирой отправятся на свидание к Жанаине, царице вод. Он не увидит больше Ливию, не увидит больше старого Франсиско... "Смелый" летит по волнам стрелою, подгоняемый ветром. "Смелый" отдаст кормчему всю быстроту, на какую способен, но это последний бег "Смелого". Он будет продырявлен пулями, может быть, затонет вместе со своим хозяином. Его фонарь не засветится больше в этой гавани, он не пересечет больше эту реку, не помчится весело, состязаясь в быстроте со шхуной шкипера Мануэла... Там, в большой зале публичного дома, остался мертвый курсант, осталась и убитая женщина. Гума только сейчас вспомнил о ней. Она умерла, спасая его, и была молода и красива. Оставила эту жизнь, ибо не для такой жизни родилась. Если б она не умерла, то не расставалась бы уж со стаканом, спилась бы и состарилась раньше времени. Она умерла, как жена моряка. Она не была публичной женщиной, случайно убитой в перестрелке. Она была женой Гумы - Иеманжа знает это и наверняка возьмет ее с собою в плавание к землям Айока и сделает ее своей любимой служанкой, из тех, что расчесывают волоса богини, когда она отдыхает на большом камне у мола... Она была молода и красива. Она умерла из-за любви к моряку, и поэтому, хоть тело ее будет предано земле, Иеманжа, без сомнения, придет за нею, чтоб взять ее к себе в служанки. Гума расскажет Ливии эту историю. И если у них родится дочь, он назовет ее Ритой... Слышится гудок баиянского парохода. Разносится над каналом. Скоро пароход поравняется с ними, спустит, шлюпку с полицейскими и исчезнет в темноте. Тогда все будет кончено... "Смелый" мчится изо всех сил. Мчится навстречу гибели, ибо пробил его час. Нынче они отправятся в вечное плавание к землям Айока, что прекраснее всех других земель. Там Рита, наверно, уже ждет. Внезапно Гума слышит какой-то шорох. Словно кто-то ползет по палубе. Да, ползет. Очень медленно, очень тихо, в сторону борта. Гума на мгновение оставляет руль и всматривается. Это Траира хочет броситься в воду. Гума кидается к нему, чтоб остановить, и Траира еще борется с ним из последних сил, он решил разом покончить со всем этим, он не желает, чтоб Гума жертвовал собой из-за него. Бритая голова поблескивает в свете фонаря. Гума волочит его на прежнее место. Траира смотрит на него с благодарной гордостью. Он тоже твердо знает закон пристани и твердо знает, что Гума выполнит этот закон. Что ж делать, придется умирать вместе. Траира спрашивает: - У тебя есть второй нож? - Есть. Зачем? - Дай мне. Я хочу умереть как мужчина. У меня еще хватит сил увести с собою кого-нибудь из них... - Он с трудом улыбается. Гума отдает ему нож и возвращается к рулю. Он тоже будет защищаться. Не согласится умереть, как рыба, вытащенная из воды. Он выпустит нож, только когда упадет, чтоб умереть. Он не увидит больше Ливию, она выйдет замуж за другого, у нее будут дети от другого. Но когда Гума упадет, сраженный, последнее, что он произнесет, будет имя Ливии. Жаль, что здесь сейчас нет Руфино. Негр написал бы татуировкой имя Ливии на руке Гумы. Внезапно в темноте блеснул свет фонаря чьей-то шхуны. Кто бы это мог быть? Скоро он узнает. Если друг, то это может оказаться спасением. Парусник приближается. Это шхуна Жакеса. Еще сегодня утром они дрались на песке прибрежья. Но Гума знает, что он может обратиться за помощью. Так велит закон пристани. В ответ на световой сигнал Гумы шхуна Жакеса останавливается. Жакес поражен. Он целый час ждал возможности расквитаться с Гумой за утреннюю драку. Но, узнав о случившемся, о преследовании, об умирающем Траире, Жакес сразу же забыл о недавних обидах. Вдвоем они переносят Траиру на шхуну Жакеса. Раненый задыхается, он близок к смерти. Гума предупреждает: - Жду в Марагожипе. - Договорились. - Счастливого пути... Оба парусника отплывают одновременно. Теперь уж ничего не случится. Никому не придет в голову осматривать шхуну Жакеса, направляющуюся в Кашоэйру. А на "Смелом" ничего подозрительного не найдут. Никто не может с твердостью сказать, что Гума замешан в недавних беспорядках, разве что женщины, а они не выдадут. Он свободен. "Смелый" все же подвергся досмотру (Гума успел смыть пятна крови в трюме), но ничего не нашли и оставили в покое. Жакес вскоре вернулся. Гума уже грузил ящики с сигарами. Потом парусники пошли вместе, Жакес все равно опоздал, куда собирался, и теперь мог идти с Гумой до конца. Траира не умер. Из трюма шхуны Жакеса слышались его стоны. Утро стояло ясное, когда они дошли до Баии. Баиянский пароход давно уж стоял на причале. На пристани все уже знали о вчерашнем происшествии. Жакес остался на шхуне, Гума отправился разыскивать доктора Родриго. Траира все стонал в трюме. И говорил о жене, о семье, о трех дочерях. В бреду ему представлялся огромный корабль - трансатлантик, бросающий якорь у причала. Корабль пришел за ним, Траирой, чтоб отвезти на дно морское, и был уже вовсе и не корабль, а огромная черная грозовая туча, причалившая к берегу. Корабль бросает якорь... Туча бросает якорь... Буря пришла за ним, Траирой, убившим человека, пришла, чтобы увести с собою. Где жена, где дочери, почему не машут ему с пристани на прощание? Ведь Траира уезжает от них на большом корабле, на большой черной туче. Нет, нет, он не уедет, как может он уехать, если здесь нет жены и дочек, чтоб махать ему платком на прощанье? Траира, уже на борту большого корабля, на борту тучи, в самом средоточии бури, все говорит о жене, о семье, о трех дочерях: Марта, Маргарита, Ракел. Предыдущая глава | Оглавление | Следующая глава |
 |
|
||||||||||||||||||||||||
