Сесил Скотт Мичман Хорнблауэр : Человек, который видел Бога

Человек, который видел Бога

В Бискайский залив пришла зима. После осеннего равноденствия штормовые ветры стали усиливаться, многократно увеличив трудности и опасности для британского флота, сторожившего берега Франции. Потрепанные штормами суда вынуждены были сносить западные ветра и холода, когда брызги замерзают на такелаже и трюмы текут, как корзины; штормовые западные ветра, когда суда должны лавировать от подветренного берега, и, постоянно рискуя, держаться на безопасном расстоянии от него, сохраняя при этом такую позицию, с которой можно будет атаковать любое французское судно, посмевшее высунуть нос из гавани. Мы сказали, потрепанные штормами суда. Но этими судами управляли потрепанные штормами люди, вынужденные неделю за неделей и месяц за месяцем сносить постоянный холод и постоянную сырость, соленую пищу, бесконечный изматывающий труд, скуку блокадного флота. Даже на фрегатах, этих когтях и зубах эскадры, скука была невыносимая: люки задраены, из палубных пазов вода капает на подвахтенных, ночи долгие, а дни короткие, никогда не удается выспаться, а дел

все-таки недостаточно.

Даже на "Неустанном" в воздухе висело беспокойство, и даже простой мичман Хорнблауэр не мог не чувствовать его, оглядывая свое подразделение перед еженедельным капитанским смотром.

— Что с вашим лицом, Стилс? — спросил, он.

— Чирьи, сэр. Совсем замучили. На щеках и губах Стилса были приклеены несколько кусков пластыря.

— Вы что-нибудь с ними делаете?

— Помощник лекаря, сэр, он мне пластырь дал, говорит скоро пройдет, сэр.

— Очень хорошо.

Ему кажется, или у матросов, соседей Стилса, лица какие-то напряженные? Такие, словно они смеются про себя? Словно прячут улыбки? Хорнблауэр не желал, чтобы над ним смеялись — это плохо для дисциплины, еще хуже, если у матросов между собой какой-то секрет, неизвестный офицерам. Он еще раз внимательно оглядел выстроенных в ряд матросов. Стилс стоял, как деревянный, его смуглое лицо ничего не выражало; черные кудри тщательно зачесаны за уши, все безукоризненно. Но Хорнблауэр чувствовал, что их разговор чем-то развеселил дивизион, и это ему не нравилось.

После смотра он отловил в кают-компании врача, мистера Лоу.

— Чирьи? — переспросил Лоу. — Ясное дело, у матросов чирьи. Солонина с горохом девять месяцев подряд — и вы хотите, чтоб чирьев не было? Чирьи... нарывы... фурункулы — все язвы египетские.

— И на лице?

— И на лице тоже. Где еще они бывают, скоро узнаете сами.

— Ими занимается ваш помощник? — настаивал Хорнблауэр.

— Конечно.

— Что это за человек?

— Мугридж?

— Это его фамилия?

— Хороший лекарский помощник. Попросите его приготовить вам слабительное и сами убедитесь. Именно это я бы вам и прописал, а то вы что-то сильно не в духе, молодой человек.

Мистер Лоу прикончил стакан рому и забарабанил по столу, требуя вестового. Хорнблауэр понял, что ему еще повезло застать Лоу относительно трезвым, а то он и этого бы из него не вытянул. Хорнблауэр повернулся и отправился на бизань-марс, чтобы в тишине обдумать свои проблемы. Это был его новый боевой пост: если люди не расставлены по местам, здесь можно было ненадолго обрести благословенное одиночество, которое так трудно найти на людном судне. Завернувшись в бушлат, Хорнблауэр сел на доски бизань-марса; над его головой крюйс-стеньга описывала в сером небе беспорядочные круги, рядом с ним стень-ванты пели под порывистым ветром свою протяжную песнь, внизу текла корабельная жизнь. "Неустанный", кренясь с боку на бок, шел на север под зарифленными парусами. В восемь склянок он повернет на юг, неся свой бесперебойный дозор. До этого времени Хорнблауэр свободен: он может поразмышлять о чирьях на лице Стилса и о скрытых усмешках прочих матросов дивизиона.

На деревянном ограждении марса появились две руки, за ними голова. Хорнблауэр с раздражением посмотрел на человека, нарушившего ход его мыслей. То был Финч, матрос из его дивизиона, щуплый мужичок с редкими волосами, водянистыми голубыми глазами и идиотской улыбкой. Именно такая улыбка осветила его лицо, когда, после первого разочарования — он не ожидал, что марс окажется занят — он узнал Хорнблауэра.

— Простите, сэр, — сказал Финч, — я не знал, что вы здесь.

Финч висел в неудобной позе, спиной вниз, не решаясь перелезть с путенс-вант и рискуя упасть при очередном крене корабля.

— Залезайте, если хотите, — сказал Хорнблауэр, проклиная свое мягкосердечие. Строгий офицер велел бы Финчу убираться, откуда пришел, и не мозолить глаза.

— Спасибо, сэр. Большое спасибо, — сказал Финч, перекидывая ногу через ограждение. Он подождал, пока корабль накренится, и перевалился на марс.

Здесь Финч присел, чтоб из-под крюйселя взглянуть на грота-марс, потом обернулся к Хорнблауэру и обезоруживающе улыбнулся, словно пойманный на шалости ребенок. Хорнблауэр знал, что Финч немного не в себе (поголовная вербовка выгребла во флот всех кого попало, в том числе и слабоумных), хотя моряком он был опытным, мог убирать паруса, брать рифы и стоять у штурвала. Улыбка его выдавала.

— Здесь лучше, чем внизу, сэр, — извиняющимся тоном сказал Финч.

— Вы правы, — ответил Хорнблауэр с полным безразличием, желая отбить охоту продолжать разговор.

Он отвернулся, чтобы не обращать на Финча внимания, устроился поудобнее и попытался под мерное качание марса-погрузиться в то полусонное состояние, в котором может неожиданно созреть решение. Но это было непросто. Финч метался, как белка в колесе, глядя то с одного, то с другого места, и постоянно прерывая ход мыслей Хорнблауэра, тратя зазря его бесценные полчаса свободы.

— Какого дьявола, Финч?! — рявкнул наконец Хорнблауэр, окончательно потеряв терпение.

— Дьявол, сэр? — переспросил Финч. — Это не дьявол, дьявол не тут, сэр, прошу прощения.

Он снова таинственно улыбнулся, словно нашкодивший ребенок. Какие тайны скрыты в глубине этих странных голубых глаз? Финч снова взглянул под крюйсель: сейчас он был похож на младенца, играющего в "ку-ку".

— Вот он! — сказал Финч. — Я его видел. Бог опять на грота-марсе, сэр.

— Бог?

— Да, да, сэр. Иногда Он на грота-марсе. Чаще всего там. Я Его сейчас видел, борода Его развевается по ветру. Его только отсюда и видно, сэр.

Что можно сказать человеку, у которого такие галлюцинации? Хорнблауэр тщетно ломал голову над ответом. Финч, казалось, забыл об его присутствии и снова играл в "ку-ку" у края крюйселя.

— Вот Он! — сказал Финч себе, — Вот Он снова! Бог на грота-марсе, а дьявол в канатном ящике.

— Весьма подходяще, — цинично подумал Хорнблауэр, но вслух этого не сказал. Он и не думал высмеивать фантазии — Финча.

— Дьявол в канатном ящике во время собачьих вахт, — сказал Финч, ни к кому не обращаясь, — Бог же вечно пребывает на грота-марсе.

— Странное расписание, — заметил про себя Хорнблауэр..

Внизу на палубе начали бить восемь склянок, в тот же момент боцманы засвистели в дудки и послышался голос боцмана Уолдрона:

— Подвахтенным на выход! Все наверх разворачивать судно! Все наверх! Все наверх! Эй, старшина корабельной полиции, запишите, кто последний появится из люка! Все наверх!

И без того краткий отдых, нарушенный навязчивым присутствием Финча, окончился. Хорнблауэр перелез через ограждение и уцепился за путенс-ванты: не мог же он спускаться через удобную собачью дыру, тем более на глазах у первого лейтенанта, который мог бы пристыдить за столь недостойного моряка поведение. Финч подождал, пока Хорнблауэр слезет с марса, но, даже начав позже, легко перегнал его по дороге на палубу. Опытный моряк, Финч бегал по вантам, как обезьяна. Тут все мысли о странных фантазиях Финча вылетели у Хорнблауэра из головы — надо было разворачивать судно.

Однако позднее Хорнблауэр несколько раз мысленно возвращался к странным словам Финча. Нет сомнений, что Финч твердо верил в то, что говорил. Об этом свидетельствовали и его слова, и выражение его лица. Он говорил о бороде Бога— какая жалость, что он не потрудился подробнее описать дьявола в канатном ящике. Рога, вилы и раздвоенные копыта? И почему только во время собачьей вахты? Странно, что он придерживается строгого расписания. Хорнблауэр затаил дыхание: его внезапно осенило, что у всего этого может быть вполне рациональная подоплека. Быть может, дьявол в канатном ящике во время собачьих вахт — образное выражение, означающее, что там творятся дьявольские дела. Хорнблауэру предстояло решить, что требует от него долг, и что — практические соображения. Можно доложить о своих подозрениях Эклзу, первому лейтенанту; но, поведя на флоте год, Хорнблауэр легко мог вообразить, что ожидает младшего мичмана, рискнувшего побеспокоить первого лейтенанта своими необоснованными подозрениями. Лучше сначала посмотреть самому. Неизвестно, однако, что найдет — если найдет; и как с этим разбираться — опять-таки, если будет с чем разбираться. Хуже того, он не был уверен, что сумеет с этим разобраться, как подобает офицеру. Он может выставить себя дураком. Он может повести себя неправильно, навлечь на себя позор, поставить под угрозу дисциплину на судне, ослабить ту тонкую ниточку, которая связывает офицеров и матросов, дисциплину, которая заставляет три сотни людей по слову своего капитана безропотно сносить неописуемые тяготы и, не задумываясь, рисковать жизнью. Когда восемь склянок сообщили об окончании послеполуденной и начале первой собачьей вахты, Хорнблауэр с трепетом спустился вниз, зажег от фонаря свечу и направился к канатному ящике.

Внизу было темно, душно и плохо пахло, корабль качался на волнах, и Хорнблауэр то и дело спотыкался о разные неожиданные препятствия. Впереди виднелся слабый огонек и слышались голоса. Хорнблауэр задохнулся от страха: быть может, готовится бунт. Он загородил рукой окошко фонаря и тихо двинулся вперед. Два фонаря висели на низких палубных бимсах, под ними сгрудились человек десять, даже больше — до Хорнблауэра доносился шум их голосов, но слов было не разобрать. Тут шум перешел в рев, кто-то в центре круга встал почти в полный рост, насколько позволял ему палубный бимс. Он без всякой видимой причины мотал головой из стороны в сторону. Лицо его было скрыто от Хорнблауэра. Тут Хорнблауэр вздрогнул, увидев, что руки человека связаны за спиной. Сидевшие снова взревели, словно болельщики на скачках; человек со связанными руками повернулся и оказался к Хорнблауэру лицом. Это был Стилс, тот самый, который страдал от чирьев, Хорнблауэр сразу его узнал. Но не это сильнее всего поразило Хорнблауэра. На лице Стилса висело что-то жуткое. Его-то Стилс и пытался стряхнуть, мотая головой. Это была крыса. Желудок Хорнблауэра перевернулся от ужаса и отвращения.

Сильно рванув головой, Стилс сбросил с лица крысу, затем неожиданно плюхнулся на колени, и, с завязанными руками, попытался схватить крысу зубами.

— Время! — крикнул кто-то голосом боцмана Патриджа.

Этот голос так часто будил Хорнблауэра, что он не мог его не узнать.

— Пять дохлых, — сказал другой голос. — Кто угадал, платите.

Хорнблауэр шагнул вперед. Часть каната была сложена в бухту, образуя крысиный загон, в нем на коленях стоял Стиле, вокруг него были живые и мертвые крысы. Возле загона, лицом к нему, сидел Патридж с песочными часами, которыми замеряют время при бросании лота.

— Шесть дохлых, — запротестовал кто-то. — Эта дохлая.

— Нет, не дохлая.

— У нее спина сломана. Она дохлая.

— Она не дохлая, — сказал Патридж. В этот момент споривший поглядел вверх и увидел Хорнблауэра. Слова замерли у него на губах. Все остальные последовали за его взглядом и тоже замерли; Хорнблауэр выступил вперед. Он по-прежнему не знал, что ему делать; он не мог побороть тошноту, вызванную кошмарным зрелищем. Превозмогая страх, он в то же время быстро соображал, что делать, и решил нажать на дисциплину.

— Кто тут старший? — спросил Хорнблауэр. Он оглядел собравшихся: унтер-офицеры, уорент-офицеры второго разряда, боцманы, помощники плотника. Мугридж, помощник лекаря — это многое объясняет. Но и его положение было не простым. Авторитет мичмана с небольшим стажем зависит главным образом от его личных качеств. Он и сам всего лишь уорент-офицер; в конце-концов какой-то мичман не так уж важен в корабельном хозяйстве, и его легко заменить — не то что, скажем, сидевшего здесь Уолберна, купора, знавшего все об изготовлении и хранении бочек с водой.

— Кто тут старший? — повторил Хорнблауэр и вновь не получил прямого ответа.

— Мы не на вахте, — сказал кто-то из сидевших сзади. Хорнблауэр уже овладел собой; возмущение еще кипело в нем, но внешне он казался спокойным.

— Да, вы не на вахте, — холодно сказал он. — Вы играете в азартные игры.

Мугридж бросился защищаться.

— Какие азартные игры, мистер Хорнблауэр? — сказал он. Это очень серьезное обвинение. У нас просто джентльменское состязание. Вы не можете вменя... вменить нам в вину азартные игры.

Мугридж — пьяница, это ясно: скорее всего, он следует примеру своего начальника. В лазарете всегда полно бренди. Хорнблауэр задрожал от ярости; он с трудом сдерживался. Однако гнев помог ему обрести вдохновение.

— Мистер Мугридж, — произнес он ледяным голосом, — советую вам говорить поменьше. Против вас можно выдвинуть и другие обвинения, мистер Мугридж. Служащий порученных сил Его Величества может быть обвинен по статье о приведении себя в негодность для службы, мистер Мугридж. Есть также статьи о пособничестве и подстрекательстве, которые могут коснуться вас. На вашем месте я заглянул бы в Свод Законов Военного Времени, мистер Мугридж. За это преступление положено пороть кошками на всех кораблях эскадры подряд.

Чтоб придать силы своим словам, Хорнблауэр указал на Стилса. По его искусанному лицу текла кровь. Хорнблауэр отмел аргументы своих противников, выбрав ту же линию, что и они; они пытались защищаться в рамках закона, и он в рамках закона разбил их на голову. Взяв верх, он мог теперь дать волю своему возмущению.

— Я мог бы обвинить каждого из вас, — заревел он, — Вы пошли бы под трибунал... лишились чинов... отведали бы кошек... Все до единого... Клянусь богом, Патридж, еще один такой взгляд, и я это сделаю. Поговори я с мистером Эклзом, вы через пять минут оказались бы в кандалах. Я больше не потерплю этих гнусных игр. Выпустите крыс, вы, Олдройд, и вы, Льюис. Стиле, залепите себе лицо пластырем. Вы, Патридж, прикажите людям смотать канат в бухту, как положено, прежде чем мистер Уолдрон его увидит. Я буду впредь за вами присматривать. Если услышу хоть слово о вашем дурном поведении, вы тут же окажитесь на решетчатом люке{6}. Я так сказал, и, клянусь Богом, я это исполню!

Хорнблауэр сам дивился и своему красноречию, и своей выдержке. Он не знал, что окажется на такой высоте. Он мысленно формулировал заключительный залп, но подходящая фраза пришла ему в голову, когда он уже направлялся к выходу. Он повернулся назад и выпалил:

— После этого я желаю, чтобы во время собачьих вахт вы забавлялись на палубе, а не жались в канатном ящике, словно какие-нибудь французишки.

Такая речь пристала бы важному старому капитану, а не младшему мичману, но она позволила ему удалиться достойно. Позади возбужденно гудели голоса. Хорнблауэр поднялся на палубу, в безрадостную серость преждевременной ночи, и, чтобы согреться, решил пройтись по палубе. "Неустанный" упрямо боролся с ревущим западным ветром, из-под носа его фонтаном летели брызги, швы текли, переборки стонали. Кончался день, похожий на предыдущий. Сколько таких еще впереди?

Однако прошло несколько дней, и однообразие корабельной жизни было нарушено. Сумеречным утром хриплый крик впередсмотрящего заставил всех обратить взоры к наветренной стороне. На горизонте виднелось едва заметное пятнышко — корабль. Вахтенные бросились к брасам, и "Неустанный" лег в самый крутой бейдевинд. Капитан Пелью появился на палубе в бушлате поверх ночной рубашки и направил подзорную трубу на незнакомый корабль, десять подзорных труб уже смотрели туда же. Хорнблауэр, глядя в трубу, предназначенную для младшего вахтенного офицера, увидел, как серый прямоугольник разделился на три, а эти три стали суживаться, затем вновь увеличились и слились в один.

— Повернулся оверштаг, — сказал Пелью. — Команде класть судно на другой галс!

"Неустанный" лег на другой галс. Вахтенные матросы побежали по вантам отдавать рифы на марселях, а офицеры на палубе внимательно разглядывали натянутые паруса, просчитывая вероятность того, что бушующий штормовой ветер порвет полотно или сломает мачту. "Неустанный" накренился так, что на качающейся палубе стало трудно устоять; все, кому в данный момент нечего было делать, уцепились за леер с наветренной стороны и принялись глазеть на незнакомый корабль.

— Фок— и грот-мачты почти одинаковой высоты, — сказал Хорнблауэру лейтенант Болтон, не отнимая от глаза подзорную трубу. — Марсели белые, как пальчики у миледи. Ясное дело, мусью.

Паруса британских судов потемнели от долгой службы в любую погоду; когда французский корабль высовывал нос из гавани, пытаясь прорвать блокаду, его безупречно белые паруса выдавали его лучше всяких особенностей постройки.

— Мы его нагоняем, — сказал Хорнблауэр. Его глаза болели от долгого глядения в подзорную трубу, еще сильнее ныла державшая трубу рука, но, взволнованный погоней, он не давал им отдыха.

— Не так быстро, как хотелось бы, — вздохнул Болтон.

— К грота-брасам! — закричал в этот момент Пелью. Это было чрезвычайно важно: развернуть паруса так, чтобы держать как можно круче к ветру; сотня ярдов, выигранных у ветра, стоят мили в расстоянии между судами. Пелью посмотрел вверх на паруса, назад, на быстро исчезающую кильватерную струю, вбок на французское судно, прикинул силу ветра, оценил давление на паруса, используя свой богатый жизненный опыт, чтоб уменьшить расстояние между судами. Следующий приказ Пелью был выдвинуть пушки с наветренной стороны: это несколько уравновесило крен.

— Теперь мы его нагоняем, — сказал Болтон со сдерживаемым оптимизмом.

— Свистать всех по местам! — крикнул Пелью. Корабль ждал этой команды. Оркестр морской пехоты ударил в барабаны, по всему кораблю прокатился грохот, тут же засвистели дудки — это боцманматы подхватили приказ. Матросы дисциплинированно побежали к боевым постам. Хорнблауэр, спешивший к бизань-вантам наветренной стороны, на бегу увидел несколько ухмыляющихся лиц; скорая битва и даже смертельная опасность были лучше, чем бесконечная тоска блокады.

На бизань-марсе он оглядел своих матросов. Они расчехлили замки своих ружей и проверяли затравку; убедившись в их готовности, Хорнблауэр занялся фальконетом. Сняв с казенной части брезентовый чехол и вынув из дула пробку, он снял удерживающие фальконет найтовы и убедился, что вертлюг свободно движется в пазу, а цапфы — в вилке. Щелчок вытяжного шнура убедил его в том, что замок хорошо дает искру и нет необходимости менять кремень. Финч забрался на марс, неся перекинутый через плечо брезентовый пояс с зарядами. Мешочки с ружейными пулями гирляндами висели на ограждении. Финч забил патрон в короткое дуло, Хорнблауэр держал наготове мешочек с пулями, чтобы забить следом. Потом он взял фитиль и аккуратно начал вводить его в запальное отверстие, пока острый конец фитиля не проткнул саржевую оболочку патрона. Фитиль и кремневый замок на марсе незаменимы: здесь нельзя использовать огнепроводный шнур, слишком уж велика опасность, что загорятся паруса и такелаж. Однако и Фальконет, и кремневые ружья на марсе очень важны из тактических соображений. Когда корабли сойдутся рей к рею, люди Хорнблауэра смогут огнем очистить шканцы врага, его мозг.

— Финч, прекратите немедленно! — раздраженно крикнул Хорнблауэр: обернувшись, он увидел, что тот уставился на грота-марс. В этот напряженный момент фантазии Финча его разозлили.

— Прошу прощения, сэр, — произнес Финч, возвращать к своим обязанностям.

Через несколько секунд Хорнблауэр услышал, как Финч шепотом разговаривает сам с собой:

— Там мистер Брэйсгедл, — шептал Финч, — и Олдрс там, и все остальные. Но и Он тоже там.

— К повороту! — донеслось с палубы. Добрый старый "Неустанный" развернулся, застонали поворачиваемые брасами реи. Французы смело попытались обстрелять идущего на него врага продольным огнем, быстрый маневр Пелью их упредил. Теперь суда параллельными курсами шли в бакштаг на расстоянии пушечного выстрела.

— Гляньте-ка на него, — крикнул Дуглас, один из марсовых стрелков. — По двадцать пушек с каждого борта. Неплохо выглядит, а?

Стоявший рядом с Дугласом Хорнблауэр смотрел на палубу французского судна: пушки выдвинуты, возле них суетится орудийная прислуга, офицеры в белых бриджах, синих сюртуках, прохаживаются туда-сюда, брызги летят из-под носа идущего по ветру судна.

— Еще лучше будет выглядеть, когда мы приведем его в Плимут, — отозвался матрос по другую сторону от Хорнблауэра.

"Неустанный" был немного быстроходней — он подходил все ближе к врагу, не давая французу уйти вперед. Хорнблауэра потрясла тишина на обоих судах: он уже привык, что французы обычно начинают стрелять издалека, попусту тратя первый, особенно тщательно подготовленный залп.

— Когда он стрелять начнет? — спросил Дуглас, как бы подхватывая мысль Хорнблауэра.

— В свое время, — пискнул Финч.

Полоска пенной воды между судами все уменьшалась. Хорнблауэр развернул фальконет и посмотрел в прицел. Он мог хорошо прицелиться во вражеские шканцы, но для ружейных пуль расстояние еще велико. В любом случае он не решался стрелять без приказа Пелью.

— Вот нам по кому стрелять! — сказал Дуглас, указывая на бизань-марс французов.

Похоже, что там стояли солдаты, судя по синим мундирам и портупеям: французы часто разбавляли свои малочисленные команды солдатами, в британском же флоте морские пехотинцы никогда не лазали по вантам. Увидев жест Дугласа, французские солдаты принялись грозить кулаками, а молодой офицер вытащил шпагу и запальчиво взмахнул ею над головой. Если суда так и будут идти параллельно, Хорнблауэр сможет стрелять по бизань-марсу французов, если предпочтет прекратить огонь оттуда, а не прочесывать шканцы. Хорнблауэр с интересом вглядывался в людей, которых должен будет убивать. Он так увлекся, что грохот канонады застал его врасплох; прежде чем он взглянул вниз, французские ядра успели просвистеть мимо, и через мгновение "Неустанный" содрогнулся, все пушки выстрелили одновременно. Ветер отнес дым вперед, так что до бизань-марса он не поднялся. Хорнблауэр увидел, что на палубе "Неустанного" лежат убитые; убитые падали на палубе француза. Однако он видел — для ружей расстояние все еще велико.

— Они по нам стреляют, — сказал Херберт.

— Пусть их, — ответил Хорнблауэр.

С качающегося марса на таком расстоянии, да еще из ружья, невозможно попасть в цель. Это было настолько ясно, что Хорнблауэр видел это, несмотря на возбуждение, и в голосе его твердо прозвучала уверенность. Удивительно, как два тихих слова сразу успокоили людей. Внизу беспрестанно гремели пушки, корабли быстро сближались.

Огонь! — крикнул Хорнблауэр. — Финч!

Он посмотрел вдоль короткого фальконета. В узкую щель, прорезанную на дуле, видны были штурвал французского судна, двое рулевых за штурвалом и двое офицеров позади них. Хорнблауэр дернул вытяжной шнур. Через десятую долю секунды фальконет громыхнул. Прежде, чем его окутало дымом, Хорнблауэр почувствовал, как над головой пролетел выброшенный из запального отверстия фитиль. Финч уже прочищал фальконет.

У ружейных пуль слишком большой разлет: лишь один из рулевых упал, а кто-то другой уже бежал сменить его. В этот момент весь марс бешено закачался; Хорнблауэр почувствовал это, но ничего не понял. Все произошло одновременно. Доски под его ногами затряслись, видимо, ядро угодило в бизань-мачту. Финч загонял в орудие патрон. Что-то угодило в казенную часть фальконета — это была пуля с французского бизань-марса. Хорнблауэр старался не терять голову. Он взял еще один заостренный фитиль. Втыкать его надо было настойчиво, но мягко: если фитиль сломается в запальном отверстии, с ним будет много возни. Когда Хорнблауэр направлял фальконет вниз, пуля ударила в ограждение рядом с ним, но он не обратил внимания. Кажется, марс раскачивается сильнее, чем обычно? Неважно. Хорнблауэр тщательно прицелился во вражеские шканцы и дернул вытяжной шнур. Он увидел, как люди падают замертво. Он даже видел, как закрутились рукоятки брошенного штурвала. Тут оба корабля с треском столкнулись бортами и мир обратился в хаос, по сравнению с которым все происходившее ранее могло оказаться детской игрой.

Мачта падала. Марс описал в воздухе головокружительную дугу, так что лишь счастливо уцепившись за фальконет Хорнблауэр не полетел, как пущенный из пращи камень. Все завертелось. Ванты с одной стороны были порваны, и два ядра угодили в шпор мачты, она зашаталась и накренилась. Натяжение бизань-штагов отклонило ее вперед, оставшиеся ванты — к правому борту; когда порвался стень-фордун ветер завладел крюйселем. Мачта с треском наклонилась вперед: стеньга зацепилась за грота-рей и все повисло, готовое в любую минуту разлететься на составные части. Пятка мачты задержалась на палубе, мачта и стеньга еще держались вместе, скрепленные стень-эзельгофтом и салингом, хотя совершенно не понятно, как стеньга не вывернула стень-эзельгофт. Пока нижний конец мачты оставался на палубе, а стеньга цеплялась за грота-рей, у Хорнблауэра и Финча оставались шансы выжить, но движение судна, новый выстрел французов или разрыв слишком туго натянутых тросов могут лишить их и этого шанса. Мачта может скатиться с рея, стеньга может сломаться, пятка мачты может соскользнуть с палубы — спасаться надо немедленно, пока ничего этого не произошло. Грот-стеньга и все, что на ней, было поломано и раскачивалось одним спутанным клубком: паруса, рангоут и тросы. Крюйсель оторвался. Хорнблауэр посмотрел на Финча:

Финч держался за фальконет. Больше никого на круто наклоненном марсе не было.

Правые ванты крюйс-стеньги еще держались, они, как и сама стеньга, лежали на грота-рее, тугие, как струны, и грота-рей натягивал их, как перемычка у скрипки. Но эти ванты — единственный путь к спасению, опасный путь от гибельного марса к относительной безопасности грота-рея.

Мачта заскользила к ноку рея. Даже если грота-рей выдержит, бизань-мачта все равно скоро скатиться в море. Кругом стоял невыразимый грохот: мачты ломались, тросы лопались, пушки не смолкали, снизу доносились вопли и стоны.

Марс снова содрогнулся. Две вантины лопнули от натяжения, и хлопок, с которым они разорвались, был отчетливо слышен несмотря на грохот. Мачта дернулась, раскачивая марс, фальконет и двух несчастных, вцепившихся в него. Застывшие голубые глаза Финча двигались вместе с мачтой. Позднее Хорнблауэр понял, что мачта падала не больше нескольких секунд, но тогда ему казалось, что у него есть несколько долгих минут на размышления. Как и Финч, он шарил глазами, ища спасения.

— Грота-рей! — крикнул он. Лицо Финча осветилось идиотской улыбкой. Он инстинктивно цеплялся за фальконет, но не боялся, и не стремился спастись на грота-рее.

— Финч, дурак! — заорал Хорнблауэр.

Он самым невероятным образом зацепился коленом за фальконет, чтоб высвободить руку и показать, куда прыгать, но Финч и не думал двигаться.

— — Прыгай, черт тебя возьми! — орал Хорнблауэр. — На ванты... на рей... Прыгай! финч только улыбался.

— Прыгай и добирайся до грота-марса! О, Господи!.. — В этот самый момент его осенило. — На грота-марс! Там Бог, Финч! Прыгай к Богу, быстро!

Эти слова проникли в затуманенный мозг Финча. Он кивнул с совершенно отрешенным видом отпустил фальконет и прыгнул, как лягушка. Упав на ванты крюйс-стеньги, он начал карабкаться по ним. Мачта сдвинулась еще, так что когда Хорнблауэр прыгнул, лететь надо было еще дальше. Он уцепился руками за крайнюю вантину, подтянулся, раскачиваясь, едва не выпустил рук, но тут встречное движение мачты пришло ему на помощь. Обезумев от паники, он полез по вантам. Вот наконец и спасительный грота-рей. Хорнблауэр был в безопасности на грота-рее как раз тогда, когда крен корабля столкнул, наконец, с рея балансирующую на нем крюйс-стеньгу. Она оторвалась от бизань-мачты, и все вместе полетело за борт. Хорнблауэр прополз по рею вслед за Финчем, и на грота-марсе был восторженно встречен мичманом Брэйсгедлом. Брэйсгедл не был богом, но Хорнблауэр, перелезая через поручни марса, подумал, что не скажи он про Бога на грота-марсе, Финч ни за что бы не прыгнул.

— Мы думали, ты погиб, — сказал Брэйсгедл, помогая ему залезть и похлопывая его по спине. — Мичман Хорнблауэр, наш летающий ангел.

Финч тоже был на марсе и улыбался своей идиотской улыбкой в окружении марсовой команды. Все были лихорадочно веселы. Хорнблауэр неожиданно вспомнил, что только что был самый разгар битвы; сейчас же пушки смолкли, даже криков почти не было слышно. Он проковылял к краю марса — удивительно, как трудно было идти — и осмотрелся. К нему подошел Брэйсгедл. С высоты Хорнблауэр различил на палубе француза множество фигурок. Эти в клетчатых рубашках — наверняка британские моряки. А это Эклз, первый лейтенант "Неустанного", стоит с рупором на шканцах.

— Что произошло? — изумленно спросил Хорнблауэр Брэйсгедла.

— Что произошло?! — Брэйсгедл несколько секунд таращился на него, пока понял. — Мы взяли его на абордаж. Эклз и его команда перепрыгнули на палубу француза как только мы свалились бортами. Ты что, не видел?

— Нет, не видел, — сказал Хорнблауэр и заставил себя пошутить. — Другие дела потребовали в этот момент моего внимания.

Он вспомнил, как раскачивался бизань-марс, и ему стало худо. Но он не хотел, чтоб Брэйсгедл это заметил.

— Я должен спуститься на палубу и доложиться, — сказал он.

Хорнблауэр медленно и мучительно спускался по грот-вантам, руки и ноги его не слушались. Даже на палубе он так и не почувствовал себя в безопасности. Болтон на шканцах руководил разборкой обломков бизань-мачты. При виде Хорнблауэра он вздрогнул от изумления.

— Я-то думал, вы у Дэви Джонса{7} за бортом, — сказал он и глянул наверх. — Вы успели добраться до грота-рея?

— Да, сэр.

— Замечательно. Думаю, Хорнблауэр, вам суждено быть повешенным. — Болтон обернулся к матросам. — Стоп! Клайнс, спускайся! Легче, легче, не то упустите!

Он некоторое время наблюдал за работой матросов, прежде чем снова обратился к Хорнблауэру.

— Месяца два с матросами не будет никаких хлопот. — сказал он. — С этой починкой они так уработаются, с ног будут падать. Часть придется отправить в призовую команду, я не говорю уж, сколько погибло. Не скоро им захочется чего-то новенького. Полагаю, что и вам, Хорнблауэр.

— Да, сэр, — отвечал Хорнблауэр.