Вернер Гильде. Непотопляемый "Тиликум": 16

16

Отплытие в Австралию. Человек за бортом. Без компаса.

Сиднейская прорицательница. Выброшенный на берег.

Процесс в Мельбурне. Прибытие в Тасманию

Мой друг Мартенс утверждал всегда, что не бывает ни удач, ни невезений. Все дело случая. Счастье с несчастьем на одних санях ездят. Однако каждому опытному картежнику отлично известно, что карты у него будут идти лучше, если открывать их по одной. Я сам частенько выходил в море по пятницам, и это не принесло мне никаких неприятностей. С другой стороны, теперь вот у меня с моим автобусом трижды, одна за другой подряд, произошли аварии, да к тому же еще на одном и том же перекрестке...

Стоп, стоп, Ханнес! Ты, конечно, мог бы порассказать о своих автобусных пассажирах такое, что хватило бы на целый роман. Однако остановись и отмотай свою пряжу назад к "Тиликуму".

22 ноября я нанял Луи Бриджента. Это был профессиональный моряк, искавший рейса на Тасманию, где он хотел навестить сестру. То, что я собираюсь сперва пройти 1800 миль до Сиднея, потом 1000 миль вдоль австралийского побережья и, конечно, еще 1000 миль до Тасмании, его не смущало. Он притащил на "Тиликум" свою кису [киса - морской мешок], и вечером мы уже вышли из Сувы. Мой новый напарник оказался великолепным парусником и отличным парнем. Я настойчиво уговаривал его проделать вместе со мной все кругосветное путешествие. Он только смеялся:

- Нет, шкипер, сначала мне нужно к сестре, а там уж потом посмотрим.

На пятый день нашего путешествия ветер стал медленно, но упорно крепчать. Мы убирали один парус за другим.

Как всегда, когда ветер заметно крепчал, я обвязал себя вокруг живота страховочным концом, закрепив его надежно за скобу, вделанную в стойку рубки. Незадолго до полуночи погасла подсветка компаса. Однако звезды на небе сияли вовсю, и я не стал будить Луи, а взял курс на яркую звездочку, мерцавшую прямо у нас по носу.

В полночь я прокричал нараспев традиционное:

- Новая вахта выходит на смену!

И тут же моя смена вышла наверх. Старый моряк Бриджент поднимался сразу, без проволочки, стоило лишь окликнуть его. Я показал ему звезду, по которой он должен держать курс, и собрался было спуститься в каюту, чтобы исправить подсветку компаса.

- Эх, шкипер, - мечтательно сказал Бриджент, - сделали бы одолжение да угостили сигарочкой!

Я сделал ему это одолжение, а заодно закурил и сам. Так мы с ним и покуривали в свое удовольствие - он у румпеля, я - высунувшись по пояс из каютного люка - и разговаривали о всевозможных вещах, какие только могут прийти в голову в полуночную вахту. Однако даже самой лучшей сигаре рано или поздно приходит конец. Я вытащил компас из нактоуза и взял его с собой в каюту. Фитиль маленькой керосиновой лампы совсем обуглился. Через несколько минут неисправность была устранена, и я протянул компас Луи. Для того чтобы вставить компасный котелок в нактоуз, ему потребовались обе руки, и он зажал румпель между коленями.

В это самое мгновение с кормы послышался рокот волны. Мне показалось, что она захлестывает нас.

- Полундра, держись! - закричал я и постарался поплотнее заклинить корпусом люк, чтобы вода не смогла попасть в каюту. Как я и предполагал, вал слегка лизнул нас и с шумом прокатился мимо. Все обошлось, ничего страшного не произошло.

Я отряхивался и яростно тер кулаками глаза, очищая их от соленой воды: ведь стоял-то я как раз лицом к волне. И тут вдруг "Тиликум" рыскнул к ветру и начал медленно ложиться на борт.

- Проклятие! Заснул ты там, что ли? - заорал я, проталкиваясь через люк на палубу. Румпель беспорядочно болтался из стороны в сторону - рулевого не было.

Я тотчас же раздернул фалы фока-стакселя и грота. Потом, чтобы дрейф был как можно меньше, пошел за борт плавучий якорь. Проделывая все это, я, не переставая, громко окликал Луи.

Теперь "Тиликум" стоял на своем плавучем якоре. В ночной тьме чуть светились белые гребни волн. Я зажег керосиновую лампу, приладил ее повыше и прислушался. Завывание ветра да шипение пены, срывающейся с гребней волн, - вот и все, что я услышал. Луи исчез бесследно. С левого борта шлейфом свисал в воду сорлинь. Да что же это такое?! Выходит, Луи вообще не обвязывался страховочным концом? По-видимому, нет. Волна была настолько слабой, что просто не смогла бы смыть за борт человека, крепко держащегося за румпель. Но Луи-то правил коленом, а в руках у него был компас в тяжелом кожухе. Я кинулся к нактоузу. Он был пуст.

В шесть часов рассвело. Ветер засвежел до хорошего шторма. Уже свыше пяти часов Луи был за бортом. От места, где произошел несчастный случай, "Тиликум" снесло за это время по крайней мере миль на десять. В горле у меня стоял комок. Едва не застонав, я достал из шкафчика свой канадский флаг, поднял его на мачте и приспустил до половины. Конечно, это был всего лишь пустой жест, но я не мог поступить иначе, я должен был отдать товарищу эту последнюю почесть. Обо всем случившемся я подробно записал в вахтенный журнал.

До чего же тяжело было у меня на душе! Я снова и снова возвращался в мыслях к событиям прошлой ночи. Эх, если бы... Как мы любим задним числом перебирать все упущенные варианты!

Я чертовски устал и прилег на койку. Но стоило мне сомкнуть глаза, как, словно наяву, в каютном люке уже стоял Луи и звал меня. Не в силах вынести этого, я поднялся и принялся искать запасной компас. Правда, это был всего лишь маленький карманный компас, но и такой все же лучше, чем ничего.

Я выворотил наизнанку всю каюту, но компаса так и не нашел. Как выяснилось впоследствии, это горе луковое - Лакстон прихватил его с собой "на память". Итак, значит, мне суждено болтаться без компаса в Южных морях, в 600 милях от Сувы и в 1200 милях от Сиднея! Если учесть к тому же, что я забрался далеко в сторону от всех пароходных и парусных путей, то положение мое казалось мне почти безнадежным.

Около полудня шторм настолько утих, что я смог измерить по секстану меридиональную высоту Солнца. Теперь я знал по крайней мере, где в это мгновение у меня север (ведь я плыл в южном полушарии). Сообразно с этим я определил, что волны шли от ост-зюйд-оста. Мне надо было в Сидней, который лежал где-то к зюйд-весту. Поэтому я поставил паруса и развернул "Тиликум" так, чтобы он принимал волну левым бортом, но не лагом, а слегка с кормы. Такой метод отлично оправдал себя, потому что ветры в этой зоне дуют почти всегда с того же самого направления. Восходы Солнца, закаты Солнца, Луна и звезды - все это оказывало мне существенную помощь в отыскании пути на зюйд-вест. Ну, а если небо хмурилось и мне начинало казаться, что ветер зашел и волны идут не оттуда, мне не оставалось ничего другого, как ложиться в дрейф и выжидать, пока не прояснится.

Первые три дня я не мог спать: стоило закрыть глаза, как появлялся Луи и звал меня. Поэтому я смертельно вымотался и то и дело клевал носом у руля.

И вот 30 октября меня, как сонную курицу, прихватил врасплох страшенный шквал. "Тиликум" резко накренился, едва не черпая бортом воду. Я с размаху ахнулся об пайол [настил, закрывающий трюм] рубки и, оглушенный, никак не мог подняться на ноги. Треснула фок-мачта и повалилась за борт. Она тотчас же сработала как плавучий якорь. Судно круто привелось к ветру и потеряло ход. Грот и бизань заполоскались. С трудом поднявшись на ноги, я спустил паруса. Потом забрался в каюту и стал размышлять о своей судьбе. Если бы сейчас кто-нибудь сказал мне: "А слабо тебе плыть дальше одному!" - я бы немедленно ответил: "Нет!" Вот только сказать-то мне об этом было некому.

Спустя несколько часов я все же собрался с духом.

- Итак, кэптн Восс, хотите капитулировать? - без обиняков спросил я сам себя.

- Ноу, сэр! - не менее откровенно ответил я самому себе. Впрочем, ничего иного мне в сущности и не оставалось.

Я вышел на палубу, вытащил из воды фок-мачту вместе с парусом и залег спать. Десять часов подряд я проспал крепким, глубоким сном, после чего снова был в полной боевой готовности.

На следующее утро я привел в порядок фок-мачту и накрепко приконтрил ее к оставшемуся обломку. Тут-то вот и оправдалось на деле то, что я распределил всю небольшую парусность, которую нес "Тиликум", на три мачты. Поставить любую из них было под силу одному-единственному человеку. К полудню я снова шел всеми парусами на зюйд-вест.

К 14 ноября от Сиднея меня отделяло, по моим расчетам, всего лишь около 150 миль. В радужных мыслях я входил уже в гавань. Уже, как наяву, я видел перед собой антрекот в руку толщиной, с зеленым горошком и портер в огромной кружке. Однако яхтсмену никогда не следует забывать святого правила: человек предполагает, а ветер и погода располагают. Не успело после этого пройти и четырех часов, как мне снова пришлось отстаиваться на плавучем якоре, ожидая, когда промчится мимо жесточайший вест.

Когда стало темнеть, я выставил на палубу керосиновую лампу и улегся спать. Среди ночи я проснулся. Снаружи все еще завывало на все голоса, а койка была теплая и сухая. И все-таки - порядок есть порядок - я поднялся и выглянул в люк. Лампу мою задуло ветром, а прямо на меня, огромные и грозные, надвигались зеленый, красный и белый огни.

Лишенный маневренности, без огней, "Тиликум" стоял на плавучем якоре прямо по курсу парохода. Я торопливо схватил попавшийся под руку шерстяной носок, плеснул на него из бидона керосином и поджег его. С пылающим факелом в руке я выскочил на палубу и замахал им над головой. Заметит ли меня с мостика рулевой? Успеет ли отвернуть?

Огни медленно разворачивались. Вот закрылся зеленый огонь, красный вдруг оказался прямо над моей головой, и, свирепо утрамбовывая носом волны, большой каботажный пароход буквально в двух метрах разминулся со мной. Его белый кормовой огонь помаячил еще некоторое время над гребнями волн, и я снова остался один в бескрайнем море. Я думал о том, как опасно плавать без вахты. Море бесконечно велико, но суда каким-то непостижимым магнетизмом так и влечет друг к другу.

В слабом свете каютного светильника я распялил на руке оставшийся носок. Я хорошо помнил, что один носок у меня был дырявый. Он протерся как раз на том самом месте, куда упирается большой палец. Другой был цел. Конечно же я сжег целый! Дырявый ехидно ухмылялся мне в лицо. Нет, это путешествие положительно сплошная полоса невезений! Полный ярости, я швырнул рваный носок за борт и снова залег спать.

Шторм бушевал еще трое суток, и я капитально выспался, а потом снова поставил паруса и благополучно добрался до Сиднея.

Я считаю Сиднейскую гавань одной из красивейших в мире. Но чиновники там самые занудливые из всех, с какими мне доводилось иметь дело.

Из-за гибели Луи Бриджента никаких неприятностей они мне не чинили. А вот из-за всяких пустых формальностей, разного рода свидетельств и справок придиркам конца не было. И в довершение всего оказалось, что я еще должен уплатить лоцманские и портовые сборы.

- Но я же вошел в гавань без лоцмана...

- Не имеет значения. Здесь распоряжается лоцманская корпорация. Вы должны заплатить 2 фунта 10 шиллингов лоцманских сборов за вход в гавань, 3 шиллинга 6 пенсов портовых сборов и 2 фунта 10 шиллингов за выход из гавани.

Я заплатил секретарю лоцманские сборы за вход в гавань и портовые сборы.

- А 2 фунта 10 шиллингов за выход?

- Я уплачу их, если выйду из гавани.

- Хорошо, но смотрите не попытайтесь зажать их: таможенный крейсер сейчас же приволочит вас обратно.

Я пообещал заплатить и отправился разыскивать Лакстона. Мой друг Норман принял меня в присутствии некоей брюнетки, откликавшейся на имя мисс Симпсон. Она была уже слегка в годах. Мне показалось также, что она солидно экономит на воде и мыле, а сбереженные деньги тратит на пудру и румяна.

Но сверх всего этого она обладала еще одним удивительным свойством, которое проявила, однако, лишь в процессе разговора.

Лакстон давно уже оставил все надежды увидеть меня снова.

- Шторм чуть не перевернул вверх ногами наш большой почтовый пароход. Мне просто не верится, что "Тиликум" смог счастливо отделаться.

- Вот видишь, Норми, - сказала мисс Симпсон, - недаром мои карты предсказали тебе большую неожиданность.

Я рассказал о своих приключениях, а также о том, как потерял Луи Бриджента. Когда я кончил, мисс Симпсон бросила на своего Норми взгляд, полный значения.

- Мистер Восс, смерть несчастного Бриджента - это перст судьбы, указующий, что вы с Норманом не должны больше продолжать это путешествие.

- Мисс Симпсон, мне не совсем ясно, зачем это судьбе, желающей показать нам с Норманом свой перст, понадобилось утопить Луи Бриджента. Я полагаю, что это не иначе как для того, чтобы в будущем мы снова объединились.

Мисс Симпсон аж глаза закатила к небу от такого кощунственного неверия.

- Как ты знаешь, дорогая, я отказался от путешествия, - заговорил теперь Лакстон, - и тебе, милый Джон, я советую поступить точно так же.

Я ответил, что буду продолжать плавание во что бы то ни стало. Моя уверенность в надежности "Тиликума" благодаря последним штормам только возросла. После долгих блужданий вокруг да около мы заключили с Лакстоном новый договор, согласно которому наш старый договор мы расторгали и Лакстон отписывал мне свою долю "Тиликума".

Когда я ставил свою подпись, мисс Симпсон вытащила колоду карт и принялась ее тасовать.

- Снимите.

Я снял. Она разложила карты на столике, долго смотрела на них, вздыхала, опять закатила глаза (не иначе как это был ее коронный номер), потом начала прорицать.

- Если вы и дальше пойдете на этом судне, вас будут преследовать неудачи. Вы потеряете свое судно. Вы потеряете также и своего друга.

Мисс Симпсон снова закатила глаза. И это было хорошо, поскольку от моей сигары отвалился кусок пепла (должно быть, от страха) и упал прямо на платье мисс Симпсон. Легкий запашок паленой шерсти недвусмысленно дал мне понять, что настало время убираться восвояси, в противном случае я потерял бы своего первого друга тотчас же. Поэтому я быстренько поднялся, пожелал обоим всего доброго, поблагодарил мисс Симпсон за ее ласковые слова и поспешил удалиться.

Эх, послушаться бы мне тогда мисс Симпсон! Ну, может, совсем отказываться от кругосветного путешествия даже и не стоило бы. Может, было бы вполне достаточно просто проваляться ближайшие месяцы в постели да выспаться как следует, пока ее карты не лягут в благоприятном сочетании.

Прежде всего я пересчитал наличные деньги. Эта женщина была права. Несчастья преследовали меня. Денег не хватало даже на то, чтобы закупить провиант на следующий этап пути. И тут мне в голову пришла одна спасительная идея. Сколько людей успело за это время осмотреть "Тиликум"! Заплати каждый из них за это хоть небольшую сумму, тогда...

Я тотчас же отправился в городскую ратушу. После недолгих поисков я нашел там подходящего человека. За один фунт он оформил мне разрешение показывать "Тиликум" в парке за плату. Еще два фунта, в пересчете на виски, пошли на то, чтобы несколько "портовых львов" помогли мне вытащить судно из воды, погрузить его на тележку (еще 1 фунт 10 шиллингов) и отвезти в ближайший парк. В заключение я соорудил вокруг "Тиликума" из парусов нечто вроде забора, намалевал несколько плакатов и на следующее же утро уселся в кассе.

Этот миг я считаю одним из самых горьких в своей жизни. Я стал балаганщиком! Мне вспомнилось детство, хорстский базар. Что сказал бы мой отец, заяви я, что собираюсь стать "ярмарочным шарлатаном"? Скорее всего он даже не стал бы тратить слов, а просто без промедления дал волю рукам, и объектом их действия определенно были бы мои щеки. А потом он, возможно, рассмеялся бы. Мало-помалу я и сам разглядел в своем предприятии и веселую сторону. И надо же придумать такое! В портовом городе, где тысячи самых разнообразных судов, я собирался показывать свое судно за деньги!

Поначалу дело обстояло именно так, как предсказывала мне мисс Симпсон. Лишь около полудня пожаловала первая посетительница - почтенная пожилая мамаша семейства. Она солидно выложила свой шестипенсовик на тарелку, стоявшую в окошечке кассы. Потом она зашла в мой балаган и уселась в кокпите "Тиликума". Минут этак через десять она спросила:

- Молодой человек, когда же, собственно, мы поедем?

От удивления я чуть было не поперхнулся, но все же объяснил, что "Тиликум" поставлен только для обозрения.

Что тут началось! В жизни бы не подумал, что этакая бабуся умеет столь фигурно браниться и лаяться. Краткий смысл ее длинных речений сводился к тому, что она хочет или ехать, или получить свои шесть пенсов обратно.

Итак, мой кассовый баланс опять стоял на нуле. До четырех часов не было больше ни одного посетителя. Я думал о мисс Симпсон и ее картах и совсем уже было распрощался со всякой надеждой, чего ни один моряк ни в коем случае никогда допускать не должен. И тут посетитель пошел косяком. Фабрики и конторы в это время заканчивали работу, и трудовой люд дружно устремился к "Тиликуму". Каждый лихо бросал свой шестипенсовик на тарелку и развесив уши слушал мои рассказы. К вечеру я выиграл у мисс Симпсон первый раунд.

Давка вокруг моего аттракциона длилась добрых две недели, пока рядом со мной не объявился вдруг некий боксер, который вывесил афишу, что каждый вечер будет биться с желающими и что победивший его имеет шанс получить хороший приз. Прекрасно понимая, что конкуренции с ним мне не выдержать, я погрузил "Тиликум" на платформу портовой железной дороги, проходящей как раз рядом с парком, и отправился в Ньюкасл. Поступил я так главным образом для того, чтобы сэкономить на лоцманском сборе за выход из гавани.

В Ньюкасле я еще раз заработал на своей "выставке" кругленькую сумму. Кроме того, я выхлопотал у тамошнего капитана порта свидетельство, освобождавшее меня от всех поборов в австралийских портах. И наконец, я подыскал там одного студента по имени Фрэнк Хилтон, который пожелал быть моим напарником. Пока до Мельбурна, а там, если плавание придется ему по вкусу, возможно, он захочет остаться со мной и дальше.

Мой бумажник приобрел этакую приятную, солидную округлость: поток шестипенсовиков в сумме составил довольно изрядное количество фунтов.

2 февраля мы вышли из Ньюкасла. Старина "Тиликум" резво бежал, подгоняемый свежим зюйдом. Казалось, он радовался тому, что путешествие продолжается.

Когда мы огибали маяк Нобби, я вспомнил о мисс Симпсон.

Я рассказал об этой веселой истории Фрэнку. Однако он мучился морской болезнью и не смог оценить ее по достоинству.

Я уже успел привыкнуть к тому, что напарников моих поначалу жестоко "травит". Однако если, несмотря на это, они находят все же силы выполнять свои служебные обязанности, то, значит, дела обстоят не так уж плохо. И в расходе продовольствия явная экономия!

Фрэнк очень страдал, и я предложил ему глотнуть морской воды. Но протолкнуть воду изо рта в горло бедному парню так и не удалось. А во рту ее сколько ни держи - толку не будет.

От Нобби мы повернули к зюйду. Приходилось идти лавировкой, а в открытом море это всегда означает, что промокнешь ты и вымотаешься, как пес. К счастью, ветер скоро зашел, стал попутным и с превеликим усердием погнал нас прямо к нашей цели. Оставалось только лечь на новый курс - зюйд-вест и пройти Бассовым проливом между Австралией и Тасманией. Но, как это часто случается на море, ветер изменился, и мы должны были снова идти в лавировку.

Морская болезнь Фрэнка переросла тем временем прямо-таки в настоящее морское бешенство. Как объяснил мне впоследствии мой друг доктор Мартенс, у подобных натур давление крови падает настолько, что они становятся полностью неспособными к работе.

Мало-помалу меня начал охватывать страх. Неужели Фрэнку суждено стать вторым покойником на борту "Тиликума"? А ну как мисс Симпсон все-таки была права? По своей морской карте я определил, что примерно в 20 милях от нас находится небольшая лагуна. Для "Тиликума" это было не более четырех часов ходу. Делать нечего. Проклиная мисс Симпсон и свою печальную судьбину, постоянно подсовывающую мне каких-то горе-спутников, я лег на новый курс.

Часа через три показалась лагуна. Прибой возле нее был страшенный, а прохода никакого не наблюдалось. Я тотчас же развернулся и попытался выбраться из бухточки, в которую нас занесло в поисках лагуны.

Но мисс Симпсон не дремала. Явно по ее приказу ветер засвежел и с каждой минутой продолжал набирать силу.

Тщетно пытались мы выкарабкаться из злосчастной бухточки: дрейф и течение подтаскивали нас все ближе к полосе прибоя. Разгулявшийся ветрище раскачивал волны все сильнее и сильнее, и они с ревом перекатывались через песчаную банку.

Не иначе как мисс Симпсон сидела сейчас со своим Норми за чайным столиком в Сиднее и потирала от удовольствия руки.

Когда я убедился в невозможности выйти из бухты, то подумал, что выбрасываться на берег все же лучше днем, чем ночью. Мы с Фрэнком надели спасательные жилеты и надежно связались друг с другом прочным тросом. При этом я заметил, что от морской болезни у Фрэнка не осталось и следа. Ну и ну! Как видно, я открыл самое надежное средство от морской болезни! Неясным оставалось только, выдержат ли этакое средство судно и команда.

С кормы я вытравил на толстом тросе плавучий якорь. Вытяжной линь, привязанный к вершине его конуса, я выбрал настолько, чтобы мешок не забирал воду, а волочился за нами вершиной вперед. Из всех парусов на мачте остался один только фок, но и с ним нас полным ходом гнало прямехонько к полосе прибоя.

Мы и опомниться не успели, как оказались уже на самом пороге этого белопенного ада. А сзади на нас наваливался, нависал водяной глыбой высоченный тихоокеанский вал. Задень слегка этакая штука своей пенной вершиной нашу корму - и "Тиликум" как пить дать поплывет вверх килем, а мисс Симпсон с глубоким душевным удовлетворением прочтет в газете наши имена, окантованные траурной рамочкой.

Я резко потравил вытяжной линь. Якорь мигом забрал воду. Канат его напрягся как струна. Лишенный хода "Тиликум" плыл теперь себе потихоньку, влекомый течением, словно закупоренная пустая бутылка. Фок удерживал его носом к суше, а плавучий якорь - кормой вразрез волны. Мы больше не воевали с океаном. Он вздымал и опускал нас на волнах, как на качелях, пенные гребни с шуршанием прокатывались под килем нашего утлого суденышка.

Изо всех сил я потянул на себя вытяжной линь. Якорь снова развернулся вершиной вперед и перестал работать. "Тиликум" рванулся к берегу как скаковая лошадь. Позади нас вздымался уже новый вал, еще больший, чем прежде. Отдаю вытяжной линь, судно теряет ход, взбирается на вершину волны. Все! Вал прошел!

В третий раз я проделал этот маневр уже шутя-играя. У Фрэнка от волнения впервые за две недели раскраснелись щеки.

Несколько минут - и мы проскочили уже полосу прибоя. Ветер был такой, что и в самой лагуне вода ходила ходуном, да еще к тому же наступило время отлива, поэтому я, не долго размышляя, направил "Тиликум" к песчаной отмели, где он наконец и завяз. Море отступало столь быстро, что спустя непродолжительное время мы сидели уже на самой настоящей суше далеко от воды.

Фрэнк сразу же занялся примусом и в момент приготовил могучий ужин, едоков этак на пять или шесть. Мое средство от морской болезни сработало безотказно!

Но мисс Симпсон все еще не собиралась сдаваться. Едва успели мы вымыть посуду после ужина, как наступил час прилива. Сначала вода начала спокойненько подниматься. Затем по ней побежали мелкие волняшки, которые начали медленно разворачивать "Тиликум" поперек пляжа. Ничего особенно злого мы в этом пока не замечали. Но вот эти самые волняшки начали намывать возле нашего суденышка песчаную банку. Через какой-нибудь час дело обстояло уже следующим образом: бедный "Тиликум" лежал бортом к волне, успевшей за это время набрать довольно изрядную силу. Мы завязли в песчаном бархане, и бархан этот становился с подветренной стороны все выше и выше. Корпус судна колотился о песчаную банку так, что у меня в груди переворачивалось. Вот уже первые волны начали перекатываться через палубу. Мы съежились в кокните.

Вдруг в мутном свете вечерних сумерек мы заметили на берегу, в каких-нибудь 200 метрах от нас, людей на лошадях. Они махали нам.

- Фрэнк, пожалуй, самое лучшее будет, если вы отправитесь на берег, пока это еще возможно.

- Только вместе с вами, - сказал Фрэнк.

- Пока "Тиликум" держится, я остаюсь здесь.

Однако так долго "Тиликуму" явно было не продержаться. Поэтому я сделал еще одну отчаянную попытку щелкнуть мисс Симпсон по носу. Мы разом поставили фок и грот. Ветер тут же круто завалил судно на борт. И сразу же вслед за тем набежавшая волна вскинула нас к себе на загривок и... мы уже были по ту сторону банки, в спокойной воде, а минуту спустя - у фермеров на берегу.

Мы сообща дотянули по песку наш бравый "Тиликум" до верхней отметки прилива и для гарантии привязали его сразу к нескольким деревьям. Потом Пинкертоны - так звали наших друзей-фермеров - усадили нас на своих коней и проскакали вместе с нами добрую милю до своего дома.

Ужин был превосходный, а от виски собственной перегонки в наших замерзших животах запылали жаркие костры. Около полуночи мы распрощались с гостеприимным семейством и двинулись в направлении к морю. Теперь не сбиться бы только с тропинки. Мистер Пинкертон специально предупреждал нас об этом.

Примерно через час я спросил:

- Фрэнк, мы все еще на тропинке?

В ответ Фрэнк пробурчал что-то неразборчивое. Я поглядел на небо. Ни звездочки, одни только черные дождевые облака. И тут хлынул знаменитый австралийский ливень. Ни спрятаться нам от него было, ни укрыться. Целых пять часов простояли мы, прижавшись к толстому дереву.

Наконец уже под утро дождь пошел на убыль, совсем скис, булькнули в луже последние тяжелые капли, и стало светло. Рядом с нами тяжко вздыхало море. Не прошли мы и десяти метров, как лес кончился, впереди показался песчаный пляж, а прямо перед нами лежал "Тиликум", и на нем была сухая, теплая каюта.

Я надеялся, что это был последний подвох со стороны мисс Симпсон. С попутным ветром и при высокой воде к полудню мы благополучно выбрались из лагуны и полным ходом проскочили сквозь прибой. Правда, мы приняли при этом изрядную порцию водички, но что все это значило по сравнению с тем, что мы вырвались наконец на простор.

Без всяких трудностей добрались мы до Мельбурна. Интерес к нам был удивительный. Все газеты наперебой расписывали наши похождения, а на берегу стеной стояли любопытные. Я решил попробовать еще разок стать владельцем балагана. Место для устройства выставки отвели довольно далеко от гавани, и мне пришлось переправлять туда "Тиликум" с помощью транспортной фирмы.

Поднимали его из воды с помощью талей, закрепленных на деревянной треноге. И вот как раз в тот самый момент, когда надо было уже подставлять под него платформу, раздался треск. Лопнул крюк подъемного устройства, и "Тиликум" треснулся о камни набережной.

Мой отважный кораблик, стойко сопротивлявшийся всем штормам, уцелевший даже при выброске на берег, лежал теперь на мостовой как куча дров. Красный кедр выдержал все, но короткий, резкий удар о камни оказался для него губительным. Пять больших, длинных трещин протянулись от носа до кормы. Разного же сорта мелким трещинкам и отколам не было числа.

О, мисс Симпсон! Я понял теперь, почему в былые времена ведьм и ворожей сжигали на кострах.

От испуга на лбу у меня выступил пот. Я вытер его и почувствовал, что должен еще повозить немного носовым платком и по глазам.

Однако как же теперь быть? Одна надежда - на свои руки. Ведь в конце концов, когда "Ксора" села на риф в 300 метрах от гавани, сумел же я починить ее.

Меж тем на набережной появился сам хозяин транспортной фирмы мистер Свенсон, извещенный о происшествии рабочими. Белый полотняный пиджачок, белые штаны. Он вежливехонько приподнял соломенную шляпу.

- Мне очень жаль, капитан Восс, но я думаю, мы могли бы возместить убытки.

У меня камень упал с сердца. Австралийцы - очень широкие натуры в деловых отношениях, правда лишь в тех случаях, когда это им на пользу.

Мы погрузили останки "Тиликума" на повозку и повезли их к дому мистера Свенсона.

Пока все хлопотали с погрузкой, я хорошенько рассмотрел сломавшийся крюк. Он, собственно, был цел. Отлетел обушок. Я совершенно машинально освободил обушок от стропа и, сунув его в карман, направился во двор мистера Свенсона.

Он стоял там рядом с какой-то расхристанной личностью, которую и представил мне как корабельного плотника.

- Ничего страшного: парочку-троечку гвоздиков да шурупчиков, и все будет о'кэй, - сказал тот, обдав нас сивушным перегаром. - Все это удовольствие будет стоит 22 фунта и бутылку виски.

- Идет, - сказал мистер Свенсон, - я согласен.

- Стоп, - вмешался я, - этому кораблику предстоит плыть вокруг света, а не служить рыбачьим челном в Мельбурнской бухте. За 22 фунта стерлингов его не починить ни одному человеку, и тем более с помощью пары гвоздей и шурупов.

- Моя фирма готова возместить убытки на только что изложенных условиях, - ледяным тоном изрек мистер Свенсон. - Если вас это не устраивает - извините!

Он едва притронулся пальцем к ранту своей соломенной шляпы, повернулся и был таков. Хмельной "судостроитель" икнул и залег в тень соснуть. А я, потеряв дар речи, стоял перед кучей дров, которая всего какой-то час назад была моим гордым "Тиликумом".

Однако стоять столбом посреди двора до самой ночи не имело никакого смысла. Я отправился в маленький отель, что оказался по соседству, и снял там комнату. "Ханнес, - сказал я себе, - вот теперь-то ты уж действительно дошел до ручки. Проклятая гадалка все же оказалась права!"

Идти мне было некуда. Я сидел в номере и клял свою горькую судьбину. Вдруг в дверь постучали:

- Мистер Восс, тут в холле несколько джентльменов. Они хотели бы поговорить с вами.

Я поплелся в холл. Там стояло трое мужчин. Едва я успел спуститься на нижнюю ступеньку лестницы, как один из них вышел вперед, достал из нагрудного кармашка записку и, заглядывая в нее, произнес небольшую речь.

Сначала я не очень-то отчетливо понимал, о чем, собственно, идет речь, а когда наконец понял, то едва не икнул. Мельбурнский яхт-клуб избрал меня своим почетным членом с правом ходить по всему свету под его вымпелом. Вообще-то я и прежде был уже членом доброго десятка разных клубов. Но этот клуб первым присудил мне почетный диплом и вымпел, да еще как раз в тот самый момент, когда я лишился своего отважного кораблика.

Оратор кончил речь и протянул мне большой бумажный лист - диплом и шелковый вымпел. У меня комок стоял в горле, я чувствовал, что обязан что-то сказать в ответ. Я пролепетал какие-то общепринятые слова благодарности, сказал, что все это для меня большая неожиданность и великая честь, и так как дальше мне говорить было, собственно, нечего, то я пригласил всех выпить по этому поводу.

По-видимому, я сказал именно то самое, чего от меня и ожидали. Через несколько минут мы сидели уже в прохладном баре, и я рассказывал свою историю со Свенсоном. Президент клуба по имени Маклохлин происходил по прямой линии от того самого Маклохлина, который в 1820 году был выслан сюда из Англии. А Свенсон? Свенсон был всего-навсего иммигрантом! Президент с особой многозначительностью отметил эту разницу. Он коротко переговорил с обоими своими спутниками, отправил куда-то курьера с запиской, и не далее как через полчаса у стойки сидел уже вместе с нами еще один член клуба - мистер Уолкот, по профессии адвокат.

- Почему вы с такой уверенностью заявляете, что ваш "Тиликум" нельзя отремонтировать за 22 фунта?

Я сказал, что я не только капитан, но еще и корабельный плотник. Далее я описал особые свойства красного кедра, из которого сделан "Тиликум".

- Свенсон будет утверждать, что это просто неприятная случайность или что ваше судно оказалось тяжелее, чем вы говорили, заключая договор.

- Нет, - сказал я и вытащил из брючного кармана обушок от крюка. - Крюк был откован не по правилам.

Я объяснил одноклубникам - теперь я наверняка мог их так называть, - в чем именно заключалась ошибка кузнеца.

- Хорошо, во сколько же вы оцениваете стоимость восстановления судна?

- Я полагаю, фунтов 50-70 будет достаточно.

- Я берусь за это дело. В возмещение ущерба мы вчиним Свенсону иск на 500 фунтов.

- Не забывайте, что вы ведь должны на что-то жить до процесса и, самое главное, должны будете заплатить мне.

Один из одноклубников, по имени Смит, предложил мне пожить у него, а останки "Тиликума" перевезти к нему во двор. Вечером, когда мы покидали бар, положение мое уже не казалось мне столь мрачным. Счет в поединке между мной и мисс Симпсон стал по меньшей мере ничейным.

Судебный процесс состоялся почти через три месяца. Мистер Уолкот вышел в черной мантии и маленьком седом парике. Адвокат противной стороны был одет точно так же, а парик его чести господина судьи был с длинными локонами, достававшими ему до самых плеч.

Наши противники делали ставку главным образом на экспертное заключение некоего профессора Керноу. Этот профессор исследовал крюк и определил, что он изготовлен из лучшей стали.

Но не зря же в британском праве имеется положение о перекрестном допросе. Сперва мистер Уолкот позволил профессору Керноу подтвердить еще раз все, что тот написал в своем экспертном акте.

- Вы исследовали весь крюк целиком?

- Да.

- Уточните, пожалуйста, был ли у крюка, что вы исследовали, обушок?

- Нет.

- Итак, стало быть, вы все же исследовали не весь крюк.

- Ну, если встать на вашу точку зрения, то нет.

- Является ли, по вашему мнению, обушок частью крюка, предназначенного для переноски грузов?

- Безусловно.

- Ну, а если вам этот обушок не предъявили, можете ли вы утверждать, что исследовали весь крюк целиком?

- Я думал...

- Я не спрашиваю, о чем вы думали. Отвечайте на мой вопрос.

И так до самого вечера, пока из бедного профессора не вышел весь пар, а от его экспертизы не осталось камня на камне.

На следующий день допрашивали меня. Адвокат противной стороны наседал на меня по всем правилам искусства. Но Уолкот хорошенько погонял меня накануне по всем возможным вопросам, и я очень осторожно давал только такие ответы, которые были не в пользу противника.

Затем меня допрашивал мистер Уолкот. Он ставил свои вопросы так, чтобы я смог изложить его чести, господину судье, мою теорию о неправильно откованном крюке.

- Мистер Восс, сможете ли вы объяснить нам, как надлежит отковывать крюки для тяжелых грузов?

Я рассказал, что надо отковывать собственно крюк и его обушок из одного куска стали.

- Откуда это вам известно?

Я ответил высокому суду, что имею опыт в такого рода делах как судостроитель и корабельный плотник.

- Что же, по-вашему, крюк, на котором висел "Тиликум", был изготовлен неправильно?

Тогда я достал из кармана обушок и показал, что он был изготовлен отдельно, а затем уже скован вместе с собственно крюком, причем скован недобросовестно. Процесс длился целую неделю. Все мельбурнские газеты помещали сообщения о нем на первых страницах, и адвокаты обеих сторон изощрялись как могли.

В конце концов суд удалился на совещание, а затем его честь поправил парик и зачитал приговор, который гласил, что фирме Свенсона надлежит выплатить мне 200 фунтов в возмещение ущерба, а также оплатить все судебные и адвокатские издержки.

После зачтения приговора в яхт-клубе состоялась небольшая, но шумная вечеринка. Не принимал в ней участия только мистер Уолкот. Он отправился пообедать с адвокатом противной стороны.

На следующее утро Уолкот пригласил меня к себе в бюро.

- Мистер Восс, - сказал он, - процесс мы выиграли, однако противная сторона будет подавать апелляционную жалобу.

- Но ведь они же все равно проиграют?

- Безусловно. Но тем не менее вся эта процедура будет тянуться еще что-нибудь около года. У вас так много свободного времени?

Я отрицательно покачал головой.

- Адвокат противной стороны и я выработали компромиссное соглашение.

По этому компромиссному соглашению мистер Уолкот получал свое вознаграждение, а я - 100 фунтов. Зато я сам должен был ремонтировать "Тиликум". Конечно же я согласился и тотчас принялся за работу.

Сначала я стянул струбцинами мелкие трещины, затем обнес вокруг корпуса судна несколько колец троса и с помощью длинного рычага так скрутил их между собой, что мой кораблик снова принял прежнюю форму, а все длинные трещины сомкнулись.

Из тонкого стального листа я выгнул шпангоуты и тщательно привинтил их шурупами к корпусу судна. И вот наступила великая минута. Я осторожно отдал тросы, до сей поры скреплявшие корпус. Напряженно всматривался я в трещины, которые, как тонкие жилки, разбегались по дереву. Они больше не расходились. Корпус "Тиликума" снова был прочным и жестким.

Оставалось только хорошенько проконопатить трещины и заново покрасить судно. Теперь мой кораблик опять был таким же нарядным, как при выходе из Виктории.

После нескольких пробных выходов в бухте я уже твердо знал, что плавание можно продолжать. Мисс Симпсон проигрывала 1:0, и, как показало дальнейшее плавание, счет этот был окончательным. Мне не хватало только нового спутника. Шеф матросской гостиницы обещал мне прислать на следующее утро подходящего парня. И действительно, на другой день на пирсе появилась покачивающаяся фигура с кисой за плечами. Человек то и дело спотыкался о собственные ноги. Он был абсолютно пьян, но тем не менее производил неплохое впечатление.

Поглядев с высоты пирса на маленький "Тиликум", он крикнул мне:

- Хеллоу, дружище, не перевезешь ли меня на мою коробку? - Он показал на парусник, стоявший на рейде.

Я немного подумал.

- А как называется твое судно?

- "Тиликум" или что-то в этом роде.

- Хорошо, двигай сюда.

Он поднялся на борт, показал мне бумагу, удостоверяющую, что он нанялся на "Тиликум", и сразу же уснул.

"Итак, новый напарник у меня есть, теперь бы еще ветерка попутного", - подумал я. И ветер действительно подул, и притом именно попутный. Ну что ж, со всеми знакомыми я уже распрощался. Стало быть, в путь!

Будить пьяного и препираться с ним не имело ни малейшего смысла. Я сам поставил паруса, разобрал тросы и, покинув порт, взял курс на Аделаиду.

К вечеру мой новый спутник проснулся. Он изумленно протер глаза.

- Где это я?

- На "Тиликуме".

Он оторопело посмотрел на палубу размером 10 на 1,68 метра и тяжело вздохнул.

- Кэп, не найдется ли у вас для меня маленького глоточка?

- Нет, - сказал я, ибо вовсе не собирался потакать ему в смысле опохмелки. Он вздохнул еще раз и потом железно выполнял все свои обязанности до самой Аделаиды, целых 500 миль. Но едва мы вошли в порт, стоило мне на секунду выпустить его из виду, как он подхватил на плечи свою кису... и был таков.

В Аделаиде я стал почетным членом еще одного яхт-клуба. Я выступил с несколькими докладами и снова демонстрировал свой кораблик за плату. Моя судовая касса заметно пополнилась. Все было отлично. Угнетало меня только одно: уже почти год я был в Австралии, а прошел за это время не более тысячи миль.

Вот поэтому и сидел я рождественским днем 1902 года в рубке "Тиликума". Передо мной лежала карта мира, и я размышлял, как двигаться дальше. Большие парусники с зерном идут с вестовыми ветрами от южного побережья Австралии на ост вокруг мыса Горн. Это самый короткий и самый быстрый путь. Мне доводилось уже прежде ходить по этой трассе, и я совсем не был уверен, что нам с "Тиликумом" удастся ее одолеть. Непрерывные штормовые вестовые ветры разгоняют там чудовищные волны. Все шансы за то, что какой-нибудь сумасшедший вал настигнет-таки нас и перевернет вверх килем.

Можно было взять курс на вест, к мысу Доброй Надежды. На этом пути нам пришлось бы идти вдоль самого края полосы постоянных вестовых ветров и, вероятнее всего, очень длительное время круто к ветру, а то и в лавировку. Такой вариант не показался мне подходящим.

Можно было, используя норд-ост, пойти через Тасманию и Новую Зеландию, затем сменить курс на норд-вест и с пассатом обогнуть северное побережье Австралии, а потом уже, увалившись к зюйд-весту, идти к мысу Доброй Надежды. Правда, из-за этого шлага вокруг Австралии путь оказывался на добрых две тысячи миль длиннее, да и проходил он к тому же через Коралловое море со всеми его опасностями, но зато сулил благоприятные ветры. А хороший ветер - это как раз то самое, что и нужно в первую очередь паруснику. Ну, а мили сами накрутятся.

Думы мои нарушила какая-то тень, упавшая на кокпит. На рождество в Австралии каждая тень - благо, так как температура здесь в это время даже в тени доходит до 35ь. Я поднял глаза и испуганно вздрогнул. На берегу рядом со мной стоял здоровенный, с ног до головы татуированный канак. Однако это был, видимо, все же не природный обитатель Южных морей: волосы у него были темно-русые. Хотя, с другой стороны, для европейца татуирован он был тоже как-то не по правилам: никаких тебе якорей, сердец и русалок - одни спирали, кружки да линии. Свободными от татуировки остались лишь глаза, ноздри да уши. Но и они весьма искусно оказались вписанными в этот изумительный орнамент и выглядели как бы неотъемлемой его частью.

- Меня зовут Доннер, можно мне войти на судно?

Я убрал свои карты и лоции и предложил мистеру Доннеру присесть. Через несколько минут я уже успел полностью свыкнуться с его страшным обликом, ибо голосом он обладал чрезвычайно приятным.

Оказалось, что мистер Доннер - моряк, коллега! Он долгое время прожил на одном из южных островов и там подвергся татуировке. Теперь он показывает за деньги на базаре фигуры на своем торсе. "Ханнес, - подумал я, - и тут он твой коллега!" А после восьми вечера для привлечения публики он показывает также узоры и пониже пояса.

- Детям и женщинам, разумеется, вход воспрещен, - добавил он.

Сейчас он ищет оказию переправиться в Тасманию, а я, как он слышал, как раз собираюсь туда...

- Мистер Доннер, - сказал я, - вы мой человек. Четвертого января мы выходим.

Внешность, что ли, у Эдварда (так звали Доннера) была такой устрашающей, или его татуировка оказалась сильнее всяких злых чар, но так или иначе мисс Симпсон не осмеливалась больше нас беспокоить, и с попутным ветром, без всяких приключений, мы прибыли в Хобарт, главный город Тасмании.