Штенцель Альфред История войн на море : ГЛАВА III

ГЛАВА III.

КАРФАГЕН И РИМ

СОБЫТИЯ, ПРЕДШЕСТВОВАВШИЕ ПЕРВОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЕ

Еще одной крупной морской державой был Карфаген; особенный интерес представляет борьба Карфагена с Римом за мировое господство.

Карфаген был одной из самых древних финикийских колоний и был основан, вероятно, еще в XIII в. до н. э. В 814 г. до н. э. город был восстановлен Дидоной (Элиссой) и другими выходцами из Тира, и в сравнительно короткое время достиг цветущего состояния. Характер финикиян (хананеян) уже был обрисован: они имели исключительную склонность к мореплаванию и в этой области сделали чрезвычайно много; в самые отдаленные времена они уже ходили через Гибралтарский пролив в Англию и в Гвинейский залив, а впоследствии и кругом Африки. Однако эти путешествия не преследовали каких-либо идеальных целей: основания новых поселений, увеличения могущества своей страны или приобретения новых познаний, как это делал Геродот для просвещения своих современников и потомков — эти цели были чужды финикиянам. Руководили ими исключительно торговые интересы; только с этими целями они основали многочисленные фактории, которые, впрочем, они легко покидали, не оказывая серьезного сопротивления при наступлении на них более воинственных народов, так как ни военной подготовки, ни воинского духа у них не было. Финикийский флот выступил в качестве фактора в морской войне только тогда, когда страна утратила свою независимость, и действовал этот флот на службе и по приказанию пришлых владык, в интересах совершенно чуждых родной стране.

Многочисленные финикийские колонии, как и сами финикияне, с течением времени были покорены другими народами, и история не сохранила о них никаких сведений; единственной колонией, ставшей независимым государством и достигшей значительного могущества был Карфаген.

Своим развитием Карфаген в значительной мере обязан был исключительно благоприятному географическому положению, вблизи оконечности далеко выдававшегося в Средиземное море выступа Африканского материка, который вместе с Сицилией и Южной Италией делит это море на две части. Местоположение Карфагена представляло следующие выгоды:

1. Занятое им место давало возможность преградить сообщение с западом.

2. Богатые Сицилия и Сардиния лежали в непосредственной близости от него.

3. Имелась превосходная гавань.

4. Страна была населена, хотя и воинственным, но кочевым, неорганизованным в государственном смысле народом, который вследствие этого и не представлял значительной военной силы.

5. Все это создавало для финикиян позицию, дававшую возможность господствовать на Средиземном море, или, по крайней мере, в средней и западной его части. В этом и ныне заключается значение обладания Тунисом и Бизертой.

Однако естественные преимущества географического положения не были единственной причиной того, что Карфаген, один из сотен финикийских торговых поселений, возвысился до степени могущественного государства и господствующей морской державы; было много других колоний, которые также занимали прекрасное географическое положение; решающим фактором в этом случае были скорее умственные и нравственные преимущества карфагенян; судя по семейству Барка, к которому принадлежали Гамилькар и Ганнибал, нужно думать, что вместе с Дидоной из Тира в Карфаген переселились некоторые особенно выдающиеся семьи; этим объясняется быстрый упадок Тира и столь же быстрое возвышение Карфагена, который вскоре занял господствующее положение в западной части Средиземного моря и стал во главе всех финикийских колоний, лежавших к западу от Карфагена.

Уже в древнейшие времена на Сицилии, так же как и на Сардинии и на Болеарских островах, существовали финикийские поселения. В VII веке в Сицилии и в западной части Средиземного моря появились греки, которые в 628 г. до н. э. основали на западной стороне острова, поселение Селин, вытеснили финикиян и заняли Лилибеум на западной его оконечности; в это же время фокеяне основали Массалию и, таким образом, и торговле и владычеству Карфагена в Западном море стала грозить опасность захвата греками. Около 600 г. до н. э., финикияне, главным образом карфагеняне, вопреки своему обыкновению, стали оказывать грекам противодействие, и это приостановило дальнейшее развитие греческой колонизации и даже несколько оттеснило греков с занятых ими позиций. В отношении отдаленной Массалии дело ограничилось стеснением ее мирной торговли, что же касается Сицилии, то греки были совершенно изгнаны из Лилибеума, и с тех пор между обоими народами на острове возникла только изредко прерывавшаяся ожесточенная борьба за обладание им, и борьба эта с переменным успехом продолжалась почти 400 лет. Главным центром греческого влияния на острове были Сиракузы, являвшиеся в то же время единственной значительной силой на море. Энергичный натиск Карфагена не ограничился одной Сицилией, но распространился и на остальные острова западной части Средиземного моря, с Мальтой включительно, на Испанию и на все северное побережье Африки, начиная от Египта и до самого Атлантического океана. Греки, основавшие колонии и в Ливии, были оттуда изгнаны, туда вообще не допускался никто из иностранцев. Про оба залива Сырта были распущены страшные рассказы, и внутренняя страна была так тщательно изолирована от всякого внешнего влияния, что финикийский язык в ней сохранился до V в. н. э., тогда как как он уже совершенно исчез во всех других местах и даже на самой родине своей.

На западе Карфаген подчинил себе все финикийские поселения до Зеленого мыса и в Испании и обложил их данью. Независимость был сохранена только за теми городами в Африке, которые были основаны выходцами из Тира, как, например, Утика, который был древнее самого Карфагена, и за некоторыми другими (в этом выразилось чувство почтения к одной общей родине).

По обычаю финикиян, Карфаген до этого времени выплачивал земельную аренду тому африканскому племени, на земле которого город был выстроен; теперь это было прекращено: все окрестности города были подчинены Карфагену, земли захвачены и перекуплены отдельными жителями; обработка земли стала производиться при помощи рабов, число которых у некоторых богачей доходило до 20 000 человек.

Таким образом, Карфаген в VI в. до н. э. сделался могущественной сухопутной и морской державой, простиравшейся от Киренаики до Атлантического океана; средством для такого развития послужил, главным образом, военный флот, превосходивший всех своих соперников; об этом флоте более точных сведений не имеется, так как никаких карфагенских письменных памятников не сохранилось. Войско, как это обычно бывает у торговых народов, состояло из наемников всевозможных национальностей (это делалось преднамеренно). Западная часть Средиземного моря находилась под властью Карфагена до Галльского моря, где ему приходилось вступать в состязание с кораблями из Массалии, и до Тирренского моря, на котором господствовали этруски. С последними Карфагену не раз приходилось сталкиваться, но против греков они действовали сообща, так же, как и против фокеян в сражении при Алерии на Корсике в 636 г. до н. э. Корсика осталась во власти этрусков, Сардиния подпала под власть Карфагена. Этруски вели морскую торговлю и занимались морским разбоем не только на Тирренском, но и на Адриатическом море, так как успели обосноваться и в устьях реки По; здесь этруски и иллирийцы также имели преимущество перед греками, самой северной колонией которых был Эпидамн.

Карфагеняне умели основательно использовать свое могущественное положение на море: всем другим народам было запрещено плавание на тех морях, на которые простиралось их господство, а вся иностранная торговля была, насколько возможно, сосредоточена в Карфагене. Таким образом, создавалась монополия, дававшая громадные выгоды; к тому же карфагеняне, опытные в финансовых делах, выступали посредниками при заключении иностранных государственных займов. Все это привело к тому, что с V в. Карфаген стал самым богатым городом в мире.

В течение долгого времени соперником Карфагена являлись Сиракузы на острове Сицилия. В 480 г. до н. э. карфагеняне заключили союз с Ксерксом, который рассчитывал, что своим нападением на Сицилию они отвлекут силы греческих колоний и не позволят им прийти на помощь метрополии, и предприняли атаку на город, но были совершенно разбиты при Гимере, в день Саламинского сражения. Четыре раза карфагенянам удавалось завладеть всем островом до самых Сиракуз, но у стен города все их атаки терпели неудачу.

Сиракузы сдерживали в определенных границах и этрусков: Мессинский пролив был для них закрыт, а в 474 г. до н. э. они были разбиты в большом сражении у Киме; несмотря на это, они еще в течение долгого времени сохраняли господство на морях к западу и к востоку от Италии.

Между тем, в средней Италии, в Риме, зародился новый соперник этих трех морских держав, которому суждено было привести их к гибели, несмотря на то, что римляне, как и спартанцы, с которыми они вообще имели много сходства, никогда не чувствовали склонности к морю. В этом отношении очень знаменательной является фраза Катона, который сказал, что одним из трех своих поступков, в которых он раскаивается, является тот случай, когда он однажды сел на корабль, хотя имел возможность пойти пешком. У римлян было отличное войско, и внутренняя организация их была превосходна; у них существовала обязательная воинская повинность в возрасте от 17 до 45 лет, а служить считалось почетным, причем, в службу эту не допускались вольноотупщенники, рабы и понесшие наказание за преступление. Римляне придавали большое значение телесным упражнениям и вели суровую жизнь. История развития Рима представляет громадный интерес, но изложение ее завлекло бы нас слишком далеко, а потому мы посвятим ей только несколько слов.

Период управления царей, начавшийся после основания Рима и продолжавшийся приблизительно 240 лет, относится к области легенд, причем, твердо установленным можно считать только то, что Рим в этот период, после долгой борьбы, завоевал себе первенство среди городов Лациума. После изгнания Тарквиния (511 г. до н. э.) началось покорение этрусков, которое с переменным успехом продолжалось более 240 лет. Большой помощью Риму в этой борьбе послужило то обстоятельство, что в это же самое время этруски подвергались постоянным нападениям со стороны кельтских народов, пришедших из-за Альп, и на море — со стороны Сиракуз, и притом, не только на Тирренском море, но и на Адриатическом, где Дионисий Сиракузский в начале IV в. до н. э. отнял у них острова Иссу (Лиссу), Анкону и Гатрию. Со взятием Пирги, служившей гаванью для Сере, морское могущество Этрурии было сломлено.

Неоднократные нашествия кельтов (галлов), из которых только одно, в 390 г. до н. э., под начальством Бренна, затронуло и Рим, миновали его, хотя и захватывали весь полуостров у самой Кампании; Риму эти нашествия послужили на пользу, так как они ослабили италийские народы, с которыми Рим находился в почти непрерывной войне.

Начиная с 500 г. до н. э. Рим начал завоевывать латинские города, бывшие до тех пор независимыми, причем они не подвергались такому жестокому и унизительному обращению, как члены Делосского союза со стороны Афин. Города эти получали права римского гражданства, что крепко привязало их к Риму; окончательное подчинение их Риму произошло 160 лет спустя, а подчинение городов Кампании еще через 11 лет, после взятия Капуи, в 329 г. до н. э.

Вслед за тем Рим, могущество которого значительно возросло, принялся за покорение самнитов; война эта продолжалась 37 лет, до 290 г. до н. э., но благодаря присущей римлянам настойчивости и превосходству их военного искусства, была доведена до победоносного конца. После этого вся средняя Италия оказалась под властью Рима, и только юг, так называемая (вследствие множества греческих колоний) Великая Греция, оставался независимым. Таким образом, римляне пришли в непосредственное соприкосновение с древнейшим культурным народом — греками.

Греция к этому времени уже давно сошла с высоты своего могущества. После Пелопоннесской войны, истощившей до крайности обе стороны, Спарта в течение 33 лет (404-371) владела вновь приобретенной гегемонией; затем, после победы Эпаминонда у Левктр, гегемония эта перешла к Фивам, которым, однако, удалось удержать ее только в течение девяти лет (371-362). После этого постепенно стало возрастать влияние Филиппа Македонского, который после победы у Херонеи, 3 августа 338 г. до н. э. стал полным властелином в Греции. Подвиги его сына, Александра Великого, сделали Македонию первой державой мира, и положение это она продолжала занимать в Европе и после его смерти, среди развалин его колоссального царства. И вот, наряду с Грецией и Карфагеном, в качестве третьей мировой державы, на сцену выступил Рим.

Разрушение Персидской империи и последовавшие вскоре после того распадение еще более обширного царства Александра Великого повлекло за собой как бы разложение народов, создало благоприятную почву для появления всяких искателей приключений, чему способствовало и повсеместное использование наемных войск.

Удивительной личностью того времени был Агафокл, родившийся в 361 г. до н. э. в Региуме, по ремеслу горшечник. В юности он пришел в Сиракузы, сделался солдатом и отличился в войне. Благодаря одному богатому покровителю, он быстро выдвинулся, в особенности с тех пор, как после смерти покровителя женился на его вдове. Со временем ему удалось добиться того, что в 317 г. до н. э. его выбрали предводителем войска, и тогда, при помощи шайки демократического сброда, он захватил власть, казнил 4000 богатых и уважаемых граждан, еще 6000 отправил в изгнание и начал править самовластно. Ему в значительной степени удалось осуществить намерение покорить всю Сицилию, но при этом он был вовлечен в войну с карфагенянами, которые разбили его у Гелы и осадили в Сиракузах.

Тогда у него родился план, который и дал повод рассказывать здесь о нем. Рассчитывая отвлечь карфагенян от Сиракуз, он решился атаковать их в Африке. В 310 г. до н. э. ему удалось прорвать карфагенскую блокаду и высадиться в Африке, где он так искусно и удачливо повел войну, что через три года карфагеняне владели уже почти только одним своим городом. Нельзя не признать, что план осажденного военачальника прорвать блокирующий флот и из тесно обложенного города предпринять крупную заморскую экспедицию в далекую неприятельскую страну, по своей смелости и оригинальности должен считаться единственным в своем роде: от обороны он перешел к самому дерзкому наступлению против неприятельской столицы.

Первая цель его — отвлечь карфагенян от Сиракуз — была достигнута; однако взять Карфаген и добиться каких-либо прочных результатов ему не удалось, так как войскам его не хватало моральных качеств: они были вероломны, коварны и в высшей степени жестоки. Агафоклу пришлось возвратиться в Сиракузы, которые тем временем подверглись нападению со стороны Агригента. Он освободил Сиракузы, провозгласил себя царем, заключил мир с Карфагеном и царствовал благополучно еще в течение 16 лет, пока не был отравлен своим внуком. Смерть его совпала с временем утверждения владычества Рима в средней Италии.

Присущее римскому народу стремление к расширению своего владычества вскоре привело к нарушению мира с Великой Грецией. В 285 г. до н. э. Рим вступил в войну против Лукании и Бруциума, а через два года римская эскадра, состоявшая из 10 кораблей, вошла в Тарент — самый большой и важный город и лучшую гавань Великой Греции.

Это было первым выступлением римлян на море. Обыкновенно считают, что до первой Пунической войны у них вовсе не было флота, но это является заблуждением; Рим стоит недалеко от моря, Лациум имеет длинную береговую линию, и это само по себе должно привлекать римлян к морю, и действительно уже в 633 г. до н. э. ими была заложена гавань в Остии, у римлян и у других италийских приморских городов был большой торговый флот. Римляне не любили моря, не были моряками от природы, однако спокойное, обстоятельное и разумное отношение к делу привело их к убеждению, что пренебрегать морем нельзя. Насколько слабы были римляне на море доказывается тем, что еще в 349 году греческий (сиракузский) флот грабил берега Лациума. Вероятно, вследствие этой слабости Рим заключил с Карфагеном договор о торговле и мореплавании, в котором ярко отражается превосходство более сильного на море города: римлянам запретили плавать за пределами Гермейской области, а производить торговлю в карфагенских гаванях им разрешалось только под правительственным надзором; зато карфагеняне получили право свободной торговли, им лишь запрещалась постройка крепостей и не разрешалось производить разбой в глубине страны (побережье, следовательно, было отдано им во власть).

Таков же был и договор с Тарентом: римляне не имели права плавать дальше мыса Лациниум. Защита побережья была организована только после того, как Рим захватил значительную береговую полосу от Этрурии и Лукании; прибрежные жители были освобождены от службы в войсках, но зато обязаны были поставлять суда для торгового мореплавания, причем в Кампании это были греческие суда. Впрочем, к концу IV века был уже сформирован и римский флот — были назначены duumviri navales (морские дуумвиры) на эскадру, которая должна была блокировать с моря Нуцерию в Кампании, уже обложенную с суши. В 207 г. до н. э. на Корсику должна была отправиться эскадра из 25 кораблей, но Карфаген воспротивился этому, а римляне были настолько слабы на море, что вынуждены были заключить договор, еще более ограничивающий их в правах.

В 283 г. до н. э. римская эскадра отправилась в Тарент, что противоречило договору и само по себе было крайне подозрительно, так как Рим находился в войне с Бруциумом; поэтому неудивительно, что приход эскадры вызвал сильное возбуждение. Тарентцы были так возмущены, что напали в гавани на эскадру, убили ее начальника, захватили 5 кораблей, экипаж которых был также уничтожен; остальным кораблям удалось уйти. Очевидно, что руководство эскадрой, поставившее ее в такое опасное положение, было крайне неумелым.

Таким образом, возник повод для войны, которого, по-видимому, преднамеренно искал Рим. Тарент в 280 г. призвал Пирра из Эпира, который, хотя и происходил из царского рода, но вследствие бурно проведенной юности и общей неурядицы, сделался искателем приключений. Эпир казался ему слишком ничтожным поприщем для его честолюбивых замыслов, а потому он отозвался на приглашение Тарента, рассчитывая положить основание мировой монархии. Он двинулся в Тарент с большим войском (25 500 человек; были у него и слоны); таким образом, греческая фаланга столкнулась с римским легионом. У Гераклеи Пирр одержал победу, так как был лучше подготовлен и, кроме того, для римлян были новостью и фаланга и слоны; затем, он одержал вторую победу у Аускулума, но при этом понес громадные потери. Он двинулся на Рим, к которому подошел на близкое расстояние. Пирр рассчитывал, что местные жители присоединяться к нему, но его расчеты не оправдались. В то же время он получил призыв из Сиракуз, которые были осаждены карфагенянами и приглашали его к себе на царство. Тогда он бросил на произвол судьбы италийских греков, своих сородичей и товарищей по оружию, и отправился искать счастья в Сицилию.

Рим и Карфаген заключили союз против Пирра: в случае нападения на одного из союзников, другой должен был идти к нему на помощь; Карфаген обязывался, в случае надобности, доставить транспортные суда и выставить военный флот; каждый из союзников должен был содержать свою сухопутную армию.

Пирр без сопротивления высадился в Сицилии, освободил от осады Сиракузы, обложенные с суши и с моря; все греки присоединились к нему, и ему удалось завоевать весь остров до самого Лилибеума, который ему, однако, взять не удалось за неимением флота. Отсутствие флота мешало ему также сообщаться с Тарентом и Эпиром, вследствие чего он приступил в Сиракузах к постройке флота, который был готов к 276 г. Между тем, среди греков возникли раздоры, которых Пирр не сумел уладить, и вместо того, чтобы взять Лилибеум, он возвратился обратно в Тарент, покинув своих соотечественников и Сиракузы.

По пути он выдержал сражение с карфагенским флотом, который следил за ним; в сражении этом он потерял много кораблей, с остальными добрался до берегов Италии и снова возобновил войну против Рима. В 275 г. он был разбит римлянами у Беневентума, после чего предоставил Великую Грецию ее судьбе и возвратился в Эпир, оставив в Таренте своего ставленника Милоса. Несколько лет спустя Пирр был убит в сражении у Аргоса.

Римляне осадили Тарент, но за неимением флота, не могли его взять до тех пор, пока в 272 году не подошел на помощь карфагенский флот, который очень быстро добился решительных результатов. Город не мог долее держаться, и тарентцы хотели сдать его карфагенянам, но Милос (ставленник Пирра) сдал цитадель римлянам, в руки которых попал и весь город. Карфагенскому флоту пришлось уходить ни с чем, так как результаты получились как раз обратные тому, чего он добивался. Флот этот действовал в интересах римлян и вызвал немедленную сдачу города, который римляне уже долгое время тщетно осаждали, и который им, при их неумении вести осадную войну, никогда не удалось бы взять с суши — этот случай ясно показывает, какое решающее влияние может иметь наличие флота. И, несмотря на это, римский сенат еще обращался в Карфаген с жалобами на действия начальника карфагенского флота.

Тарент был вынужден срыть свои стены, выдать корабли и оружие, и это было большим выигрышем для Рима, так как Тарент был самым большим и богатым городом в Великой Греции, а вместе с тем и во всей Италии. Он же был единственной хорошей гаванью на южном берегу и вообще в Италии.

В том же году окончательно покорились Риму самниты, пытавшиеся вновь восстать в надежде на Пирра, а также луканцы и бруттийцы. Таким образом, в чужой власти оставался только Региум; в этом городе уже за несколько лет перед тем взбунтовался состоявший из наемников римский гарнизон, завладел городом, который превратил в разбойничье гнездо. Совершенно то же самое произошло и в Мессане, лежавшей против Региума по другую сторону пролива, где основались мамертинцы — банда наемных солдат, когда-то состоявших на службе у Агафокла. Случаи эти доказывают полное государственное и общественное разложение того времени: шайки бездомных солдат продавались для каких угодно целей тому, кто предлагал наибольшую цену, а когда не находилось нанимателя, они принимались за разбойничье ремесло.

Несмотря на продолжительную осаду, римляне не могли взять Региума; тогда на помощь им в 270 году пришел Гиерон Сиракузский. Гиерон, отпрыск благородной семьи, обладавший многими достоинствами, отличившийся на войне и всеми любимый, был провозглашен в Сиракузах царем. Региум, несмотря на отчаянную храбрость защитников, не мог устоять против одновременной атаки войска и флота. Оставшиеся в живых мамертинцы были отведены в Рим, подвергнуты наказанию плетьми и казнены.

Таким образом, вся Италия (нынешняя Верхняя Италия в те времен причислялась к Галлии — Gallia Cisalpina) была подчинена римлянам; постоянными войнами они, сперва очень медленно, а за последние 50 лет — чрезвычайно быстро, распространили свое владычество, завоевали цветущие области с инородным населением. Можно было думать, что на этом они, если не навсегда, то, по крайней мере, на некоторое время, остановятся, тем более, что во всех направлениях границы их подошли к морю, к которому они никогда не чувствовали склонности.

Однако и на этот раз оправдалась поговорка о том, что аппетит растет во время еды: властолюбие римлян не знало пределов, а Сицилия лежала так близко, что они не могли удержаться от соблазна завладеть ею, тем более, что плодородие и богатство ее являлось для них постоянной приманкой. Правда, она лежала по другую сторону моря, но отделена была только узким проливом; не подлежало сомнению, что переправа через этот пролив поведет к войне с могущественным на море Карфагеном, но римляне не отступали перед неприятелем. Римляне успели хорошо познакомиться с карфагенянами, с которыми им пришлось уже не раз вступать и в дружественные и в неприязненные отношения; до войны, однако, дело еще ни разу не доходило. Итак, римляне переправились через море и вступили в борьбу с господствовавшей на море державой, не задумываясь о тех средствах, при помощи которых борьба эта могла быть доведена до успешного конца.

Их противником было могущественное государство, вытянувшееся вдоль всего северного берега Африки, все существование которого было основано на морской торговле; для охраны этой торговли и для дальнейшего развития заморских торговых связей, государство это содержало сильный флот, который безраздельно господствовал на морях, так как его единственный соперник — Сиракузы — был слишком ослаблен внутренними неурядицами и постоянными войнами, чтобы оказать какое либо сопротивление.

Карфаген имел и большую армию — вся она состояла из наемников, всех наций, с которыми Карфаген состоял в торговых отношениях. Солдаты служили только ради собственной выгоды: и государство, им платившее, и цели, ради которых они сражались, были для них совершенно безразличны.

Для содержания армии и флота требовались крупные денежные средства, доставлявшиеся мировой торговлей. Народ, исповедовавший жестокую и чувственную религию, всецело был предан поклонению золотому тельцу, со всеми вытекающими отсюда последствиями: высшие классы предавались роскоши и распутству, питали друг к другу постоянное недоверие и беспощадно давили низшие классы; покоренные народы держались в тяжелом угнетении, которое заставляло их мечтать о той минуте, когда они будут в состоянии сбросить ненавистное иго и получить свободу, или, по крайней мере, перейти под власть более милосердного господина.

Постоянная подозрительность отрицательно сказывалась и на командовании войсками. Военачальники выбирались народом из числа граждан; вследствие партийных происков выбор часто падал далеко не на наиболее подходящих лиц. Однако и эти выборные вожди не пользовались свободой действий; к ним были приставлены для наблюдения представители от сената, в числе 30 человек; им даже не предоставлялось права выработать план ведения войны, который составлялся особой комиссией из ста судей; комиссия эта, кроме того, постоянно вмешивалась в ход операций, смещала военачальников и привлекала их к ответственности. Вследствие этого происходила постоянная смена командования, причем, нередко случалось, что неудачливый военачальник подвергался жестокой казни на кресте. Эти казни особенно неблагоприятно отражались на успешном ведении войны, также как и взаимные отношения между начальниками и наемными солдатами, не связанными между собой ни взаимным доверием, ни расположением. Ни у государства, ни у военачальников не было никаких оснований, кроме денежных расчетов, беречь людей, так как ценою золота они могли иметь их сколько угодно, а потому нередко случалось, что начальники бросали своих людей на произвол судьбы или жертвовали ими для своего собственного спасения. Интересно отметить, что у карфагенян всегда были особые начальники для флота и для сухопутной армии, между тем, как у греков и римлян в этом отношении никаких различий не делалось.

Карфагенский флот в те времена состоял, главным образом, из пентер (квинкверем), а также из трирем, которые еще сохранились в употреблении. Тетреры (квадриремы) и пентеры — «четырехрядные» и «пятирядные» суда, начал строить около 400 г. до н. э. Дионисий Сиракузский. Первые, вероятно, были придуманы незадолго до этого карфагенянами, вторые же, возможно, были его собственным изобретением. Название этих и прочих «многорядных» судов (политер) вовсе не значит, что они имели по четыре, пять и более рядов весел с каждого борта (подобные многоэтажные монстры не могли бы держаться на воде). Если на классической триреме V в. до н. э. каждое весло приводилось в движение одним гребцом, то на этих судах на одно весло могло приходиться по два-три и более гребца (на европейских галерах XVII-XVIII вв. на одно весло иногда приходилось и по 8 гребцов). Гребцы на пентере располагались по-прежнему в три ряда (два транита, два зигита и один таламит), своими линейными размерами пентера практически ничем не отличалась от триремы (в Афинах в IV в. до н. э. они хранились в тех же самых ангарах), она имела меньшее число весел, но они были длиннее — пара гребцов создавала большее усилие, но и пространства им требовалось больше, поэтому пришлось увеличить промежутки между банками. Весла таламитов, занимавших нижние банки, были, соответственно, короче. Уменьшение числа весел давало еще одно преимущество — сокращалась потребность в квалифицированных гребцах, достаточно было иметь по одному такому на каждое весло.

Корабли нового типа быстро получили признание — к середине IV в. до н. э. тетреры (квадриремы) и пентеры (квинквиремы) были приняты на вооружение флотом Сидона; Александр использовал их при осаде Тира в 332 г., Дионисий II Сиракузский (367-344) строил уже и «шестирядные» военные корабли. Первые крупные и высокие пентеры были построены Деметрием Полиоркетом, человеком богато одаренным техническим талантом, которому (то есть вообще грекам) и подражали карфагеняне в постройке своих судов. Деметрий, который уделял исключительное внимание различным новшествам в области военной техники, не был изобретателем политер, однако многое сделал для их усовершенствования. Он первым начал строительство гигантских, вооруженных метательными машинами военных кораблей. Эти «дредноуты» прошли испытание в битве с флотом Птолемея I при Саламине Кипрском в 306 г. до н. э. — первый случай в истории, когда морское сражение было выиграно исключительно благодаря корабельной артиллерии. Традиционная морская тактика, где основная ставка делалась на скорость и маневренность, таранные удары и абордажный бой, была им полностью пересмотрена. Плавучие батареи Деметрия (в сражении участвовали 10 «шестирядных» и 7 «семирядных» судов) не дали египетскому флоту приблизиться для таранного удара, прижали его к берегу и уничтожили (Диодор, 20.49.4).

После битвы при Саламине Деметрий успел построить еще несколько гигантских кораблей. Часть из них, вероятно, были двухкорпусными (катамаранами), экипаж достигал 4000 человек, на соединявшей корпуса широкой платформе умещалось большое количество солдат и метательных машин. Деметрий сохранил часть этого флота и после поражения при Ипсе и снятия осады с Родоса (305 г.). Родосцам, правда, досталось несколько брошенных им «левиафанов». При том, что практически все его, и его отца Антигона, владения были потеряны, наличие флота позволило Деметрию через некоторое время вновь вступить в борьбу за наследие Александра Великого в союзе с Селевком Никатором. Договор между двумя монархами был подписан на борту его «тринадцатирядного» флагманского корабля (Плутарх, Деметрий, 43). Заняв македонский престол, Деметрий к 288 г. до н. э. довел численность своего флота до 500 — все это были самые крупные и совершенные военные суда того времени.

Македонян, по-видимому, не очень интересовали военно-технические эксперименты Деметрия. По их просьбе Пирр и Лисимах(правитель Фракии и злейший враг Деметрия) вторглись в Македонию с запада и с востока, изгнали Деметрия и разделили между собой его царство и его флот (Плутарх, Пирр, 12.7). Лисимах сам увлекался строительством «дредноутов» — его «Леонтофор» (катамаран, на борту которого помещалось 1800 гребцов и 1200 солдат) был явным подражанием одному из гигантских кораблей соперника. Флот Лисимаха перешел по наследству к Птолемею Керавну, который с бывшими кораблями Деметрия и «Леонтофором» разбил в 280 г. до н. э. Антигона Гоната, сына Деметрия Полиоркета. Пирр привел несколько доставшихся ему «дредноутов» в Сицилию, намереваясь использовать их против карфагенян. Обслуживание их обходилось очень дорого, они требовали огромного количества гребцов. Когда Пирр попытался набрать их среди сицилийских греков, по просьбе которых, собственно, он и ввязался в войну с Карфагеном, это вызвало их недовольство и привело к распаду союза (Плутарх, Пирр, 23.3). Планы Пирра перенести войну в Африку, на территорию противника, рухнули (Диодор, 22.8.5). При отступлении Пирра из Сицилии в 274 г. его флот, как уже было сказано, был атакован карфагенянами — с половинным экипажем его гигантские корабли были не столь эффективны против их быстроходных судов. Карфагенянам удалось потопить некоторые из них, кроме того они захватили «семирядный» флагманский корабль Пирра. В 260 г. до н. э., в сражении при Миле, он достался римлянам (Полибий, 1.23.1-7). Возможно, что знакомство с его конструкцией в какой-то мере определило дальнейшее развитие римского флота — с 257 г. до н. э. римляне начинают строить более крупные, чем прежде, военные суда. Верфи Родоса и Сиракуз также производили морских гигантов — правда, это в основном не военные суда, а сухогрузы, предназначавшиеся для перевозки зерна. Построенная Архимедом по заказу Гиерона «Сиракузия», первоначально военный корабль, была превращена в гигантский сухогруз. Увлекались строительством морских гигантов и Птолемеи, которым принадлежит абсолютный рекорд в этой области. «Сорокорядный» катамаран Птолемея IV (222-205), впрочем, не предназначался для боя — в реальном морском сражении от этого неповоротливого гиганта едва ли могло быть много пользы. Основными же линейными судами эллинистических и римского флотов в III-I вв. до н. э. оставались пентеры (квинквиремы), тетреры (квадриремы) и триеры (триремы).

Марквардт, в своем сочинении «Государственное устройство» (Romishe Staatsverwaltung) приводит такие размеры:

1) пентеры: 51,2 метра длины; 5,5-8 метров ширины; гребцов 310 человек; 18 солдат; 47 офицеров и рабов, всего 375 человек экипажа.

2) триремы: 45,4 метра дилны; 4,3-5,5 метра ширины; гребцов 174 человека; 10 солдат; 41 офицеров и рабов, всего 225 человек экипажа.

В противоположность карфагенянам, римляне были простым, здоровым, земледельческим народом, который сам возделывал свою землю; с детства они были приучены к строгому порядку и послушанию и гордились правом носить оружие и защищать родной город; вся армия состояла из воинов одной национальности, имела определенную организацию и одинаковые боевые приемы и, благодаря постоянным войнам, приобрела большой боевой опыт; начальники и солдаты привыкли друг к другу и были связаны взаимным доверием. Вожди (консулы), хотя тоже менялись ежегодно, но это были, в большинстве случаев, опытные в военном деле люди.

Все это обеспечивало превосходство римского войска над карфагенским. Однако, главного, что было необходимо для войны с Карфагеном, — флота — у римлян не было; поэтому самым важным городом в Сицилии для римлян была Мессана, находившаяся в руках мамертинцев. В 270 году, когда был взят Региум, Гиерон начал осаду Мессаны, предварительно разбив скопища мамертинских наемников. После пятилетней войны доведенные до крайности мамертинцы обратились с просьбой о помощи к римлянам; правда, последние находились в союзе с Гиероном, оказавшим им помощь при взятии Региума. Казалось совершенно невозможным, чтобы римляне, соблюдая хотя бы малейшее политическое приличие, обманули доверие Гиерона и вступили против него в союз с разбойничьей шайкой; однако властолюбие и перспектива завладеть важным городом одержали верх: они обещали мамертинцам свою помощь. Во внутренней своей жизни римляне блюли строгую нравственность, зато во внешней политике не было такого средства, которое им показалось бы слишком низким, если оно сулило выгоды.

В 264 году римляне собрали в Неаполе и Таренте корабли из греческих городов и снарядили в Региуме авангард той армии, которую предполагалось переправить в Мессану, как вдруг пришло известие, что Карфаген выступил в качестве посредника между Гиероном и мамертинцами, занял цитадель Мессаны, а карфагенский флот под командой Ганнона находится в гавани города; в виду этого мамертинцы благодарили римлян за обещанную им помощь и отказывались от нее. Все это, однако, не остановило консула Гагия Клавдия, который решил переправиться на Сицилию. Первая попытка переправы была отбита карфагенянами; они захватили несколько римских кораблей, но, чтобы не давать повода к войне, отослали их назад. Гагий Клавдий, однако, упорствовал. Вторая попытка удалась, Клавдий подошел с войском к Мессане и начал переговоры с мамертинцами; Ганнон был также приглашен к участию в этих переговорах, но тут же был предательски захвачен в плен и принужден отдать своим войскам приказ очистить цитадель. Таким коварным путем римляне овладели Мессаной.

ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА 264-241 ГГ. ДО Н. Э.

Ганнон отправился назад в Карфаген, где был казнен. Карфагеняне объявили войну Риму, заключили союз с Гиероном и отправили армию и флот к Сиракузам, которые были обложены ими с моря и с суши. Несмотря на это, второму консулу, который пришел с главными силами в Региум, удалось темной ночью переправиться в Сицилию; осада Сиракуз была снята и римляне победоносно двинулись против карфагенян.

Осенью римляне беспрепятственно переправили свою армию назад в Италию, а весной 263 года снова доставили в Сицилию вдвое более сильное войско и одержали над карфагенянами и Гиероном блестящую победу; после этого Гиерон отказался от союза с карфагенянами и перешел на сторону Рима; так же поступили и все греческие города на острове. Римляне продолжали победоносную войну, так что во власти Карфагена оставалось только несколько укрепленных гаваней — Панормус, Дрепанум и Лилибеум.

Карфагенский флот не сумел помешать переправе римских войск на остров и обратно в Италию, но действовал успешно в других местах; он произвел набеги на итальянское побережье, разорил его и причинил громадные убытки; однако, еще больший ущерб причинил упадок, а частью и полное прекращение морских сношений и торговли — римляне на собственном опыте убедились в значении господства на море.

С присущей им смелостью и решимостью они пришли к заключению о необходимости бороться с карфагенянами и на море, для чего необходим был большой флот. Они не стали сами изобретать и изготовлять все, что нужно было для флота — такое самонадеянное решение потребовало бы массы времени и громадных денег. По своему обыкновению перенимать все пригодное и полезное от других народов они заимствовали все, что касалось постройки и снаряжения кораблей от наиболее искусных моряков того времени — греков, иллирийцев и карфагенян; однако заимствования эти делались не механически — каждое из них приспосабливалось к их собственным потребностям. Нельзя не признать основательности такого принципа, в особенности для вновь возникающей морской державы: следуя примеру других более опытных моряков и не считая за стыд учиться у них и пользоваться результатами их опыта, можно сберечь много денег, которыми иначе пришлось бы расплачиваться за науку.

Случайно в руки римлян попала потерпевшая крушение карфагенская пентера, и они воспользовались ею в качестве модели для постройки таких кораблей. При громадных средствах, которыми они располагали и при свойственной им энергии, дело было быстро налажено, и уже к началу 260 года до н. э. они построили флот, состоявший из 100 пентер и 23 трирем.

Находка в 1971 г. у берегов Сицилии остатков карфагенского корабля середины III в. до н. э. позволила предположить, каким образом античные государства могли в сравнительно короткие сроки строить десятки и даже сотни судов (римляне в 260 г. до н. э. построили свои 100 квинкверем за два месяца): на его корпусе имеются многочисленные вырезанные или нанесенные краской пометки — буквы фиикийского алфавита. Эти пометки служили руководством при сборке. Производство отдельных стандартных деталей корпуса, очевидно, было поставлено «на поток». Готовые секции оставалось только доставить на верфь и собрать; особой подгонки, при их стандартных размерах, они не требовали. Такой «конвеерный» метод избавлял от необходимости вручную подгонять каждую доску, сокращал число занятых одновременно стапелей. Примечательно, что среди поднятых с финикийского корабля вещей, помимо керамики, остатков такелажа и балластных камней, оказались сосуды с листьями гашиша (cannabis sativa) — его, вероятно, давали гребцам перед боем. Рядом с остатками корабля были найдены обломки тарана, принадлежавшего, вероятно, другому судну. Вопрос о том, было ли найденное судно военным, или же это был скоростной военный транспорт, имевший много общего с боевой галерой, пока остается открытым.

Для работы на веслах были назначены рабы и вольноотпущенники и граждане низших классов; обучение их было начато еще до того, как были готовы корабли, для чего были выстроены соответствующие подмостки; люди были расписаны по судам и по местам на судне, и их начали обучать движениям весел в такт; как только суда были спущены на воду, обучение продолжалось уже на воде. В качестве солдат на суда были посажены легионеры.

Качеством своей «морской пехоты» римляне превосходили карфагенян, зато во всех других отношениях они им значительно уступали: корабли их были гораздо тяжелее и тихоходнее, частью вследствие того, что уступали карфагенским по своей конструкции, частью потому, что были выстроены из совершенно сырого леса; на этот недостаток римляне впоследствии обратили серьезное внимание. У карфагенян гребцами были рабы, которые всю свою жизнь проводили на этой работе и приобрели в ней такой навык и такую выносливость, что сранвняться с ними было невозможно; во всяком случае, римские рабы и вольноотпущенники, исполнявшие эту работу, далеко уступали им в этом отношении.

Карфагенянам пригодилась их опытность старых мореплавателей, как в отношении эволюций и маневров, так и в отношении навигации; применять свою практику в бою у них было мало случаев, так как уже давно против них не выступало сильного, опытного в морской войне неприятеля. Вместе с тем у них не было врожденного таланта к ведению войны, в особенности в крупном масштабе. Тактические же навыки существовали у них, по-видимому, только в самых общих чертах. Как бы то ни было, мореходный опыт принес им, несомненно, очень большую пользу, а недостаток этого опыта у римлян послужил причиной тех больших потерь, которые они понесли. Зато в тактическом отношении им удалось восполнить недостаток морского опыта своим ясным взглядом на дело и практической сметкой.

Успех в таранном бою, который в те времена был во всеобщем употреблении и решал участь сражений, был обусловлен быстротою хода судов, их поворотливостью и искусством командира (конечно, при соответствующем высшем командовании); все эти условия складывались в пользу карфагенян.

Поэтому римляне решили использовать единственное преимущество, которое они имели перед карфагенянами — своих легионеров, лучших в мире солдат. На море оно могло быть применено только в абордажном бою, а для того, чтобы иметь возможность, вопреки общепринятому способу сражаться, перейти к такому бою, они снабдили свои корабли совершенно неизвестным до тех пор приспособлением — опускными мостками для абордажа. Эти мостки носили странное название «воронов» (corvi); впрочем, римляне, по-видимому, называли их также «железной рукой» (manus ferrata).

Относительно устройства этих мостков, которые у Полибия описаны довольно неясно, существуют разногласия; наиболее вероятным представляется нижеследующее: на носу судна, на одинаковом расстоянии от форштевня и обоих бортов, стоял вертикальный столб толщиной в 23 сантиметра, который на 7,75 метра выступал над палубой и в верхней части своей был снабжен блоком, через который был пропущен толстый канат; столб снизу упирался в киль и мог вращаться вокруг вертикальной оси. Самые абордажные мостки состояли из 11-метрового помоста, шириной в 1,2 метра, на котором были набиты поперечины, а по обеим сторонам устроена на высоту колен стенка или перила; внутренний конец помоста был прикреплен на высоте одной ступени от палубы к вертикальному столбу при помощи сквозного болта, на котором он мог вращаться, как на шарнире; на высоте блока к помосту был прикреплен упомянутый выше канат, при помощи которого помост мог подниматься и опускаться, на подобие подъемного моста. Чтобы иметь возможность устанавливать помост почти вертикально, а также и для того, чтобы плотно прилегать к столбу, в нем был сделан паз в 32/3 метра длины; тем не менее, помост даже при полном подъеме сохранял несколько наклонное положение, так что при отпускании каната он сам по себе падал; на внешнем (верхнем) конце помоста был прикреплен тяжелый железный придаток, имевший в верхней своей части широкую и толстую форму и кольцо для привязывания, а в нижней части — острую и слегка изогнутую; в разрезе этот придаток представлял некоторое сходство с вороньим клювом, что, вероятно, и дало повод назвать все устройство «вороном».

До встречи с неприятелем помост этот оставался поднятым, а затем поворачивался в сторону неприятельского судна: при столкновении с ним или при сближении на такое расстояние, что помост мог быть перекинут на неприятельскую палубу, канат опускался и помост падал; «вороний клюв» пробивал палубу, или, по крайней мере, настолько глубоко впивался в нее, что благодаря своей искривленной форме крепко в ней держался. В то же время солдаты по двое бросались через этот мост; первые двое держали щиты перед собой, а следующие пары ставили их на боковые стенки: тогда на неприятельском корабле начинался рукопашный бой, в котором римляне не имели себе равных. Кому принадлежала идея этих мостков — неизвестно, но успех применения этого изобретения связывается с именем Гая Дуилия.

По преданию, решающему сражению предшествовали две предварительные стычки. Оба консула, по-видимомоу, бросили жребий, кому из них командовать флотом, а кому войсками, находившимися в Сицилии; первое досталось Гнею Корнелию Сципиону, второе — Гаю Дуилию. Сципион не захотел ждать, пока будут готовы главные силы флота, и с 17 кораблями (которые не были снабжены абордажными мостками) отправился вдоль итальянского берега и благополучно прибыл в Мессану; карфагенский адмирал Ганнибал, стоявший с флотом в Панормусе, распустил ложный слух, будто бы жители Липары ждут только прибытия Сципиона, чтобы стать на сторону Рима; слух этот заманил Сципиона к Липаре, где на следующее утро на него напала превосходившая его силами карфагенская эскадра и захватила его со всем отрядом в плен; за это Сципион получил прозвище «ослица» (asina).

После этого Ганнибал с 50 кораблями, как можно предполагать, двинулся навстречу главным силам римского флота, которые шли вдоль итальянского берега, но при этом не принял никаких мер предосторожности; вследствие этого, а также и несчастной случайности, карфагенская эскадра, стоявшая, по-видимому, на якоре и, во всяком случае, не готовая к бою, была захвачена врасплох подходившим в боевом порядке римским флотом и потеряла несколько кораблей.

Как бы то ни было, главные силы римского флота благополучно пришли в Мессану. Здесь Гай Дуилий, передав командование войсками трибунам, принял главное начальство над флотом (возможно, что до этих пор он никогда в жизни не ступал на корабль) и, со свойственной римским военачальникам твердой решимостью, двинулся со 130 кораблями вдоль северного берега острова, на запад, к Панормусу, навстречу своему могущественному морскому сопернику. Со своей стороны карфагеняне уже шли навстречу ему; столкновение произошло у мыса Миле (Милаццо); карфагенский флот насчитывал 120-130 судов и состоял почти исключительно из пентер, а флагманский корабль был той самой гептерой (септиремой), которую карфагеняне захватили у Пирра.

Командовал карфагенским флотом тот самый Ганнибал, беззаботность которого незадолго перед тем привела к потере значительного числа кораблей; урок этот, однако, не сделал его умнее; карфагеняне, в течение целых столетий почти безраздельно господствовавшие на море и давно уже не встречавшие равного себе противника, считали себя в полной безопасности; это привело их к чрезмерной самоуверенности и к пренебрежению даже самыми простыми тактическими правилами: они полагали, что одно их приближение должно устрашить и обратить в бегство неприятеля; такое пренебрежение противником почти всегда бывает наказано, чему настоящий случай служит наглядным примером.

И на этот раз Ганнибал не выслал вперед разведчиков; флот его шел в беспорядке; когда показались римляне, он, имея около 30 кораблей, находился далеко впереди главных сил, и вместо того, чтобы дать последним подойти или хотя бы выстроить в боевой порядок суда, которые были с ним, он с безрассудной смелостью бросился на неприятеля.

Мы неоднократно высказывали мнение, что отвага есть самое важное условие на войне, в особенности в морской войне; смелость является необходимым элементом наступления и всякого крупного успеха; там, где нет этой смелости, надо уметь ее возбудить. У солдат и у младших офицеров смелость никогда не может быть чрезмерной, так как она направляется и держится в известных границах старшими начальниками; даже безрассудная смелость, то есть та, которая действует без надлежащей обдуманности, заслуживает снисхождения. Но в отношении самостоятельного военачальника дело обстоит совершенно иначе: чем выше он поставлен и чем крупнее вверенные ему силы, тем менее он имеет права пренебрегать тщательным взвешиванием всех наличных обстоятельств.

Ганнибалу навстречу шел Дуилий со спокойной решимостью, явившейся результатом его отваги; и, действительно, нельзя было не признать большой смелости за Дуилием, который с только что созданным флотом шел в бой с неприятелем, для которого море составляло его родную, никем не оспариваемую стихию. Однако Дуилий делал это в сознании своей силы, рассчитывая на хладнокровие и строгую дисциплину командиров своих судов и на искусство своих воинов, которые, благодаря новым абордажным мосткам, могли сражаться так же, как они привыкли это делать на суше. Он заранее тщательно взвесил свои шансы против неприятеля, искусного в морском деле, но самонадеянного и имевшего плохих начальников. Карфагеняне заметили на приближавшихся к ним в сомкнутом строю (в каком именно — неизвестно) римских кораблях неуклюжих «воронов». Они, хотя и были удивлены, не приняли никаких мер против них, а ограничились одними насмешками. Однако когда корабли столкнулись нос к носу, римляне тотчас же пустили их в ход. С какой бы стороны карфагеняне ни атаковали — штевень против штевня или проходя вплотную вдоль борта противника с целью обломать ему весла — тяжелые абордажные мостки падали на их палубу и пробивали ее острым крюком; по этим мосткам на их корабли, удерживаемые «вороном» тотчас же устремлялись многочисленные легионеры, защищенные от метательных снарядов стенками, щитами и шлемами.

Карфагеняне были совершенно поражены этим неожиданным способом атаки; в рукопашном бою их солдаты далеко уступали римлянам, которые, кроме того, значительно превосходили их численностью; они были не в состоянии долго сопротивляться, и вскоре все 30 кораблей, с которыми Ганнибал произвел первую атаку, были захвачены, в том числе и флагманский корабль. Адмиралу едва удалось на шлюпке бежать к своим главным силам.

Однако он все-таки не хотел признать сражения проигранным. Так как атака с носа оказалась неудачной, он приказал своим кораблям, превосходившим неприятеля в быстроте и поворотливости, окружить римлян, чтобы атаковать их с бортов или с кормы; римляне, однако, оказались настолько искусными, что сумели парировать этот прием, и атакующий везде встречал угрожающего «ворона», который мог поворачиваться в обе стороны приблизительно на 300 градусов. Понеся значительные потери, Ганнибал, не имея больше никакой надежды на успех, прекратил бой и начал отступать, чему Дуилий со своими тихоходными кораблями не мог помешать.

Карфагеняне потеряли не менее 50 кораблей, 3000 убитых и 7000 пленных; потери римлян были ничтожны. Таким образом, Дуилий в первом же сражении одержал полную блестящую победу, причем не следует упускать из виду, что ему благоприятствовал и случай (не считая того, что ему помог сам Ганнибал, который, имея быстрохные корабли, не уклонился от боя при неблагоприятных для него условиях), так как погода была хорошая и море спокойно .

Вследствие победы при Миле Дуилий получил возможность усилить свою армию экипажами с кораблей, освободить от осады Эгесту, которой грозила серьезная опасность, и снова оттеснить карфагенян в их укрепленные гавани; однако, гораздо важнее этих практических результатов был моральный эффект его победы. Первая в мире морская держава, народ-мореплаватель, который в те времена занимал приблизительно такое же место, как в XIX в. Англия, флот, царивший на всех морях и далеко превосходивший все другие флоты, обладавший укрепленными гаванями на всех значительных пунктах, колониями, рассеянными по всему известному тогда миру, поддерживавший обширнейшую морскую торговлю и потому обладавший громадными богатствами, обеспеченный от атаки с суши, — при первом же столкновении был разбит в его собственной стихии противником, совершенно неизвестным до тех пор на море и обладавшим гораздо более слабым флотом. Подобно тому, как престиж афинского флота был подорван четырьмя последовательными сражениями в сиракузской бухте, так и морское могущество Карфагена было опрокинуто одним ударом.

В этом отношении сражение у Миле заслуживает особого внимания. Объяснения нужно искать не в тактике флота, то есть не в построении и не в применении боевых сил, а в способе действия одного корабля против другого. Афиняне в последнем своем сражении также рассчитывали на абордажный бой, приняв во внимание усвоенный сиракузянами способ атаки с носа. Однако успеха они не имели, так как сиракузяне, благодаря хорошей осведомленности, вовремя узнали об их приготовлениях и приняли необходимые меры (мокрые кожи) против заготовленных ими абордажных крюков. Напротив того, у Миле изобретение римлян явилось совершенно неожиданным для неприятеля, который в своем самомнении совершенно не заботился о том, что делал противник.

Главнейшая задача тактики — обеспечение перевеса в силах в решительном пункте — достигается в тактике флотов численностью кораблей, а в бою корабля против корабля — действием подавляющей массы; в данном случае действие это при помощи «воронов» было достигнуто более искусными и более многочисленными легионерами, действовавшими притом совершенно неожиданно.

Пример сражение при Миле показывает, какое решающее значение может иметь техника для морского боя, и как необходимо внимательно следить за ее успехами во всех странах. В военном искусстве не существует точно определенных условий, которые обеспечивали бы успех: у Риума тихоходные суда с менее опытными экипажами и с неумелыми вождями окружили опытный в таранном бою неприятельский флот и были разбиты, а у Миле, при совершенно сходных условиях, такие же суда одержали блестящую победу.

В Риме вполне оценили значение победы у Миле; Дуилию, помимо других почестей, был назначен триумф, то есть торжественный въезд в Рим; для увековечения победы была воздвигнута колонна, украшенная корабельными носами (columna rostrata), которая, пролежав много столетий под развалинами древнего Рима, в 1565 году была снова извлечена на свет Божий и, вместе с древней надписью, цела до сих пор. В новейшее время Дуилию была оказана почесть тем, что один из крупных итальянских броненосцев получил название «Duilio».

Ганнибал в Карфагене спас свою жизнь при помощи хитрости. «Должен ли я бы атаковать?» — «Да». — «Соответственно этому и получились результаты». Этот вопрос от имени Ганнибала был задан его посланником в карфагенском сенате, причем предварительно он красноречиво изобразил положение Ганнибала, очутившегося во главе старого, издревле владевшего морем флота, в присутствии наглого новичка с тихоходными, неуклюжими кораблями, хотя и снабженными какими-то неведомыми машинами.

Одержав победу на море, римляне получили свободный выбор способа дальнейшего ведения войны, а именно: они могли или 1) настолько ослабить Карфаген, отняв у него Сицилию, Сардинию и Корсику, чтобы вынудить его заключить мир, или же 2) атаковать сам Карфаген, и тем принудить его к заключению мира, если не совсем его подчинить.

Неизвестно по каким соображениям сенат остановился на первом стратегическом плане. Римляне предприняли поход на Корсику, взяли штурмом Алерию и завоевали весь остров. Нападение на Сардинию в 258 году окончилось неудачей; в следующем году оно было повторено, но также не дало результата. На Сицилии тоже не было одержано новых побед: укрепленные города — Панормус, Дрепанум и Лилибеум противостояли атакам; в то же время у карфагенян появился искусный предводитель — Гамилькар Барка.

Происходили случайные бои, которые, однако, не имели большого значения; таков был бой, происшедший в 257 г. до н. э. у мыса Тиндара, недалеко к западу от Миле. Римляне стояли в бухте и заметили проходивших мимо в беспорядке карфагенян; консул спешно подготовил суда к бою и с первыми 10 кораблями бросился на неприятеля, но был им окружен; суда его были потоплены, и лишь он один спасся благодаря тому, что его корабль был особенно хорошо вооружен; ему на помощь вышли главные силы его флота и атаковали карфагенян, потопили 8 судов и захватили в плен 10; обе стороны приписывали победу в этом сражении себе.

При таком способе ведения войны нельзя было ожидать решительных результатов; между тем морская торговля римлян пришла в упадок, и убытки, которые они терпели, превышали убытки карфагенян. Тогда, наконец, они решили последовать примеру Агафокла, переправиться в Африку и идти прямо на Карфаген.

Однако они не хотели браться за это предприятие, подобно Агафоклу, с ничтожными силами. А потому была собрана громадная армия, во главе которой были поставлены два консула: Луций Манлий Вульзон и Аттилий Регул. Флот состоял не менее, как из 330 военных судов — в основном это были пентеры, и лишь флагманские корабли обоих консулов были гексерами (шестерками); кроме того, было множество транспортных судов. С этим флотом римляне весной пошли не прямо на юг через открытое море, что было кратчайшим путем к Карфагену, а, не будучи опытными в навигации, направились вдоль берегов Италии к Мессане. Отсюда они также не пошли вдоль северного берега Сицилии, так как им пришлось бы проходить мимо карфагенских гаваней (Панормуса и других), а направились вокруг мыса Пахинуса, вдоль южного берега острова. У устья реки Гимеры, недалеко от Экномоса, они нашли сорокатысячную армию, готовую к походу, и посадили ее на суда, главным образом, военные, так что на каждую пентеру, кроме 300 человек гребцов, приходилось еще 120 легионеров; таким образом, экипаж флота, не считая транспортных судов, насчитывал 140 000 человек.

Карфагенский флот весной отправился в Лилибеум. Карфагеняне были уже осведомлены о приготовлениях римлян; флот их состоял из 350 кораблей со 150 000 человек экипажа (последняя цифра должна считаться преувеличенной, так как у них на судах не было никакой армии, а при обычной численности экипажа в 375 человек, получается всего только 131 000). Они узнали о выходе римского флота, пошли ему навстречу и встретились с ним у Экномоса. Если не считать Саламинской битвы, на этот раз были собраны самые крупные боевые силы, которые когда-либо участвовали в морском сражении, а именно: 680 кораблей и 290 000 человек (или, по другим данным, 650 кораблей и 270 000 человек).

Римляне разделили свой флот на четыре эскадры по числу легионов, причем четвертая эскадра была сильнее трех первых и состояла из 90 судов, в то время, как остальные имели каждая по 80; первой и второй эскадрами командовали консулы. При построении боевого порядка консулы задались целью, во-первых, не дать карфагенянам воспользоваться своими преимуществами в быстроте хода и в умении маневрировать; во-вторых, прикрыть транспортный флот.

Возлагать на военный флот задачу прикрывать транспортный флот в походе через море в неприятельскую страну прежде, чем господство на море будет вполне обеспечено, должно в принципе считаться ошибочным, так как морской бой заключается в движении и в наступлении, а потому командующий флотом должен иметь возможность беспрепятственно распоряжаться движениями всех своих судов. Между тем, необходимость охранять транспортный флот мешает этому, и таким образом создается противоречие между наступления и необходимостью придерживаться, хотя бы отчасти, оборонительного образа действий.

Консулы пытались примирить эти два требования, для чего им пришлось отказаться от быстрых передвижений и от таранного боя, в чем в те времена, собственно, и заключалась энергичная атака; они выбрали такое построение, которое дает возможность проявить наибольшую наступательную силу при движении вперед, а вместе с тем дает наилучшую защиту против таранной атаки. Они построили свои эскадры клином, внутри которого был поставлен транспортный флот; арьергард расположился позади, что создавало, вопреки тогдашней практике, глубокое построение.

Оба флагманские корабля находились во главе клина, причем к ним примыкала уступами с правой стороны первая, а с левой стороны — вторая эскадра; с тыловой стороны клина шла третья эскадра в строе фронта, ведя на буксире транспортные суда; все построение замыкалось четвертой эскадрой, находившейся также в строе фронта, параллельно и позади третьей эскадры. В виду того, что число кораблей в четвертой эскадре было больше, чем в остальных, концы ее с обеих сторон выдавались за линию транспортов, а правым флангом она, во избежание обхода, примыкала к берегу. Целью этого построения, очевидно, было намерение прорвать клином середину неприятельской линии, воспользоваться перевесом сил, который получался вследствие глубокого построения, и нанести в месте прорыва решительный удар; резерв должен был тем временем охранять все построение от атаки с тыла, а третья эскадра — прикрывать транспорты или, в случае надобности, отвести их в безопасное место.

Построение это казалось выгодным во многих отношениях: 1) оно имело выгоды массивности и глубины, в противоположность обычным длинным и тонким линиям строя фронта; благодаря этому достигалось лучшее сосредоточение сил, 2) оно обеспечивало римлянам перевес сил в пункте атаки, 3) построение уступами лучше всего обеспечивало от атаки таранами, и, наконец, 4) транспортный флот был сравнительно хорошо прикрыт.

Однако это были только кажущиеся преимущества, то есть такие, которых нельзя было долго удержать за собой. В построении этом имелось много серьезных слабых сторон, а именно: а) построение это было чересчур искусственным, так как почти невозможно сохранить порядок в строю уступами из 75-80 кораблей, даже при хорошей погоде, спокойном море и при очень искусных экипажах; б) весь флот вынужден был сообразовать скорость своего хода с шедшими на буксире транспортными судами и в) свобода движения отдельных кораблей, а также дивизионов и других более мелких подразделений, была связана.

Построение это имело наступательный характер, но малая скорость и недостаток гибкости, необходимой в морском бою, противоречили этому характеру (помещение транспортов между третьей и четвертой эскадрами). Это обстоятельство, а также оставление части флота в резерве, доказывает, что авторами этого построения были люди опытные в сухопутной войне, но не понимавшие морской войны.

Карфагеняне, флот которых был также разделен на четыре эскадры, выстроили из них развернутый фронт (в виде полумесяца), причем их правый фланг (третья эскадра), состоявшая из самых быстроходных судов, далеко выдавался в сторону открытого моря за расположение римлян. Четвертая эскадра на крайнем левом фланге шла в кильватерной колонне в строе пеленга, вблизи и вдоль берега.

Как только вершина массивного римского клина подошла к карфагенскому центру, карфагенский адмирал Гамилькар приказал этому центру (первая и вторая эскадры) повернуть и отойти назад. Консул Регул, человек горячий и упрямый, бросился за ними с первой эскадрой, причем в пылу преследования скоро развил полный ход; другой консул последовал его примеру. Таким образом они отделились от третьей эскадры, которая, имея на буксире транспорты, не могла поспеть за ними; вместе с тем соблюдать строй пеленга было трудно, а потому порядок в строю нарушился; вследствие этого хитро задуманное искусственное боевое построение римлян было расстроено уловкой карфагенского адмирала; флот римлян разделился на две части, а строй обеих эскадр, преследовавших неприятеля, был нарушен.

Гамилькар, увидя, что цель его достигнута, и находя, что расстояние между обеими частями неприятельского флота настолько велико, что дает возможность разбить их порознь раньше, чем они успеют подать друг другу помощь, сигналом приказал своему центру сделать поворот кругом и атаковать преследовавших его и уже расстроенных при преследовании римлян с фронта, охватывая их в то же время с фланга и с тыла. Тут завязался горячий бой, главным образом с первой римской эскадрой, к которой вскоре пришла на помощь и вторая. Как только бой перешел на близкую дистанцию, римляне пустили в ход своих «воронов».

Тем временем левый фланг карфагенян продолжал идти вперед и вместо того, чтобы атаковать римлян во фланге, выстроил развернутый фронт и бросился на третью римскую эскадру; эскадра эта тотчас же бросила буксиры, дала транспортам укрыться под берегом в бухте около Финтиаса и приняла бой.

Почти в то же время правый фланг карфагенян (третья эскадра), обойдя неприятельский флот по дуге, подошел к четвертой римской эскадре, успешно атаковал ее во фланг и в тыл, и погнал ее к берегу, в ту бухту, где укрылись транспорты; здесь, однако, римлянам удалось оправиться, выстроить развернутый фронт, и, хотя с большим трудом, отразить карфагенян при помощи «воронов»; последние не решались подойти к римлянам нос к носу. Третья римская эскадра тоже была вынуждена отступить перед неприятелем и укрылась под берегом, так как бой в открытом море давал карфагенянам слишком большие преимущества.

Таким образом бой шел в трех различных, отделенных друг от друга, местах; боевой порядок римлян был совершенно расстроен, но число кораблей с обеих сторон во всех трех местах было приблизительно одинаковое.

Карфагеняне действовали ловко и, по-существу, правильно, но сделали ту ошибку, что ни на одном месте не обеспечили себе такого перевеса сил, который склонил бы победу на их сторону раньше, чем подоспеет к римлянам помощь; а главное — они за четыре года не нашли никакого способа парировать действие «воронов». При таких обстоятельствах решающее значение приобрело искусство в одиночном бою корабля с кораблем, а в этом отношении римляне, благодаря численности и искусству своих легионеров, стояли значительно выше карфагенян.

После продолжительного боя карфагенский центр обратился в бегство, и таким образом освободил первую и вторую римские эскадры, из которых последняя пострадала очень мало. Командовавший ею консул Луций, человек обстоятельный, занялся сбором многочисленных призов, захваченных Регулом, между тем, как последний, видя, что вторая эскадра и транспортный флот подвергаются большой опасности в бухте у Экномоса, тотчас же развернулся, чтобы идти и на помощь и атаковал с тыла нападавшие карфагенские корабли, которые в начале боя входили в состав правого фланга. Командовавший этой эскадрой Ганнон вовремя заметил опасность и обратился в бегство в открытое море, где и спасся почти со всеми своими кораблями. Левый фланг карфагенян, сражавшийся с третьей римской эскадрой, поступил иначе: командовавший этим флангом, которому выступ берега, вероятно, закрывал поле зрения, увлеченный боем не заметил, что Регул, а затем и другой консул, приближаются к нему с тыла, и потерял при последовавшей атаке втрое превосходивших его сил не менее 50 кораблей. Только немногим кораблям удалось уйти из окружавшего их кольца и бежать полным ходом вдоль берега.

Победа была одержана римлянами уже раньше, но крупный материлаьный успех достался им именно в этом месте; они потеряли 24 корабля, которые все потонули, и ни один не достался неприятелю; потери людьми составлили около 10 000 человек. Карфагеняне потеряли около 100 кораблей (64 были захвачены вместе с экипажем, более 30 потоплено) и до 40 000 человек.

Карфагенский флот возвратился в Карфаген; он был настолько ослаблен, что уже не мог противостоять римлянам; последним тоже пришлось идти в гавань для исправления повреждений; они вернулись в Мессану, произвели починки, но не отказались от предпринятой экспедиции и вскоре беспрепятственно высадили около Кульпеи значительную армию. Началась война в Африке.

При описании хода сражения уже отмечены наиболее существенные моменты, имеющие значение с точки зрения военной науки; поэтому нам остается только отметить, что римское построение, при всех своих бросающихся в глаза недостатках, тем не менее в некоторых отношениях исходило из правильных и новых в морской тактике соображений. Здесь мы в первый раз встречаемся 1) с глубоким построением, иным, чем кильватерная колонна, 2) с взаимной поддержкой против таранной атаки и 3) с прорывом неприятельской линии посредством клина.

Надо отдать справедливость смелости этих идей, хотя они и были заимствованы из сухопутной тактики и применены к действиям на море без основательного знакомства с последними. Дальнейшего развития эти идеи не получили, но, тем не менее, сражение у Экномоса представляет интерес для истории морской тактики.

Поход римлян в Африку шел успешно, в руки их попали многие города, и если бы они продолжали решительное наступление, то, вероятно, взяли бы и самый Карфаген, но сенат отозвал одного из консулов с флотом и половиной армии назад; с ними было отослано в Рим не менее 20 000 рабов. Регул остался в Африке только с 15 500 людей и 40 кораблями. Несмотря на это, Карфаген просил мира, но ему было поставлено условием не только отказаться от Сицилии, Сардинии и Корсики, но и выдать свой флот. Принять это условие равнялось бы самоубийству, так как без флота невозможна морская торговля, а без обширной морской торговли Карфаген терял всякое значение; поэтому война продолжалась, но не так, как велась до тех пор; карфагеняне напрягли все свои силы и использовали новые средства.

Гамилькар Барка был вызван из Сицилии, кроме того, в первый раз за большие деньги были приглашены греческие наемники, во главе которых находился искусный военачальник, спартанец Ксантипп; была создана сильная кавалерия и заведено 100 слонов. Вопреки обычаю, главное командование в 225 г. было поручено Ксантиппу, который, благодаря превосходству своих сил и своей тактики, разбил Регула близ Туниса и взял его в плен; только 2000 римлян удалось бежать в Кульпею.

Тогда сенат снова отправил весь свой могущественный флот из 350 кораблей в Африку; карфагеняне выступили им навстречу, но у Гермейского мыса были полностью разбиты в большом сражении, о котором подробных сведений не имеется; в сражении этом они будто бы потеряли 114 кораблей. Вместо того, чтобы возобновить с новыми силами войну в Африке, римляне сами очистили последний удобный для высадки укрепленный пункт — Кульпею: гарнизон был посажен на суда и увезен обратно. Это отступление из Африки является совершенно необъяснимым.

У южного берега Сицилии, у Камарина, флот был застигнут непогодой; римские военачальники не обратили внимания на советы бывших при них опытных моряков, следствием чего была гибель около 280 кораблей и более 100 000 человек; это было самое крупное кораблекрушение, известное в истории.

Римляне немедленно выстроили новый флот, состоявший не менее чем из 220 кораблей; к работе этой, а также и к поставке людей на суда, были принудительно привлечены жители прибрежных городов и областей, причем, применялось жестокое насилие.

В 254 году римляне отправили флот из 300 кораблей против Панормуса, который был взят, также как и остальная часть северного берега Сицилии, до Терм, находившаяся между Панормусом и Гимерой. В этом месте карфагеняне перед этим имели некоторый успех — после оставления римлянами Кульпеи они отправили на остров большую армию со 140 слонами. Надо сказать, что карфагеняне с ужасающей жестокостью обошлись с отпавшим от них населением в Африке — 3000 старейшин были распяты на крестах.

В следующем году к берегам Африки был отправлен римский флот, имевший целью разграбить и опустошить эти берега; однако флот этот, вследствие неопытности капитанов, потерпел аварию в Малом Сырте и вернулся назад в Панормус; отсюда консулы, снова вопреки советам моряков, захотели идти прямо в Остию, но поднялась буря, во время которой погибло 150 судов и около 60 000 человек (у мыса Палинура в Лукании).

Громадные усилия, которые пришлось употребить за двенадцать лет войны, совершенно истощили силы и средства, как самого Рима, так и его морских союзников; сенат также не хотел более рисковать на море, и поэтому решил отказаться от постройки флота и от морской войны и содержать только 60 кораблей для защиты берегов, перевозки войск и конвойной службы; таким образом, он предоставил Карфагену полное господство на море, что было равносильно отказу от победы в войне, от которой зависело не только владение морем, но и вообще мировое господство. Решение это было следствием не проигранных сражений, но следствием недостаточной опытности в морском деле. С развитием знаний и техники человек все более и более подчиняет себе стихии, но сделаться вполне независимым от них ему никогда не удастся, что каждый день доказывается авариями и потерями; поэтому и не следует пренебрегать морским опытом; флот, который старается держаться поближе к берегу, скоро делается неспособным к службе в открытом море.

Тем решительнее повели римляне сухопутную войну в Сицилии: они взяли Термы и другие города; в 251 году консул Метелл разбил карфагенян в большом сражении и захватил у них 120 слонов, что, вместе с другими успехами римлян, заставило карфагенян просить мира, но римляне настаивали на требовании оставить крепость Лилибеум, чтобы окончательно вытеснить карфагенян из Сицилии; на этом переговоры о мире были прерваны.

Римляне решили овладеть Лилибеумом силой и начали осаду, но вскоре увидели, что пока крепость свободно сообщается по морю с внешним миром и получает снабжение всем необходимым, им не удастся ее взять. Поэтому, когда морские союзники их несколько оправились, они решили построить новый флот. При той энергии, с которой они, по своему обыкновению, взялись за это дело, флот (200 судов) был вскоре готов, и в 250 году римляне осадили Лилибеум и с моря: с суши он уже был осажден; это была первая большая осада, которая продолжалась девять лет.

Лилибеум был сильно укреплен, вход в гавань, вследствие отмелей, был очень сложен и возможен только для знакомых с местностью людей или при помощи лоцманов; в виду этого римлянам было невозможно войти в гавань и атаковать город, но, отрезав город с моря, они могли вынудить его к сдаче, тем более, что город имел большое население и гарнизон, состоявший из 10 000 наемных солдат. Осадные работы римлян шли успешно, и в короткое время до полудюжины башен крепостной стены были разрушены; тем не менее, город упорно оборонялся; позади атакованной стены была выстроена другая, а работы римлян очень затруднялись вследствие постоянных вылазок. Со временем дух осажденных стал падать, вожди и солдаты уже поговаривали о сдаче. В это время явилась помощь.

Карфагеняне в течение долгих лет беспрепятственно распоряжались на море, уничтожали неприятельскую торговлю и широко развивали свою; поэтому у них было время и средства на то, чтобы выстроить и содержать большой флот, но вследствие полного отсутствия прозорливости в военных делах они, как только римляне отказались от морской войны, совершенно перестали заботиться о своем флоте; если бы не это, они имели бы возможность атаковать и разбить стоявший перед Лилибеумом римский блокадный флот, на что теперь у них не оказывалось достаточно сил. Кроме того, вследствие блокады Лилибеума они не получали оттуда никаких известий, хотя могли с большой вероятностью догадываться о положении дел в нем. Поэтому они спешно снарядили 50 кораблей, посадили на них 10 000 солдат, погрузили большие запасы продовольствия и вручили начальство над ними опытному морскому военачальнику Ганнибалу, которому приказали как можно скорее выходить в море на помощь осажденному городу.

Ганнибал пошел к Эгатским островам и стал ожидать благоприятного ветра, не будучи замечен римлянами, которые пренебрегали разведкой на море; затем он направился полным ходом в Лилибеум, прорвал застигнутый врасплох блокадный флот, который не решился преследовать его из опасения перед мелями, находившимися в проходе и поблизости от него, и без боя, совершенно спокойно, вошел в гавань; это был первый пример прорыва морской блокады, и пример этот служит доказательством отваги и искусства карфагенского военачальника. Позднее такие прорывы повторялись довольно часто, а во время войны Северных и Южных штатов сделались обычным делом и обратились в своего рода искусство. Такие прорывы удавались чаще, чем можно и должно было бы ожидать, но необходимыми условиями для их успешности являются смелость и хладнокровие предводителя, способность его принимать быстрые решения и точное знание, как кораблей, так и фарватера. Совокупность этих условий встречается нечасто, а для приобретения их необходима долгая практика.

С вновь прибывшими подкреплениями и с прежним гарнизоном, всего 20 000 человек, комендант крепости Гамилькар сделал на другое утро вылазку для уничтожения осадных сооружений; однако римляне ожидали этого и отразили карфагенян, хотя и с большими потерями. Ганнибал, выгрузив все доставленные припасы, в одну из следующих ночей воспользовался береговым бризом и вышел из гавани; он снова без боя прошел через блокирующий флот и направился в Дрепанум (Трапани), отстоявший оттуда на расстоянии всего 14 морских миль.

Карфагеняне опять в течение долгого времени не получали из Лилибеума никаких известий, которыми они очень интересовались; тогда другой Ганнибал, носивший прозвище Родосского, человек благородного происхождения, и притом опытный и искусный моряк, предложил один, на своем собственном корабле прорвать блокаду и привезти известие из Лилибеума. Никто не хотел верить ему, но он надеялся на свой корабль, который, по-видимому, отличался особенной быстротой хода и имел хорошую команду; вместе с тем он рассчитывал и на свое превосходное знание местности, причем в извилистом и трудном проходе гавани Лилибеума у него были свои приметы на берегу и, кроме того, записка, в которой был указан курс, которого следовало держаться. Он также сперва пошел на один из Эгатских островов, Эгузу (Фавиньяно), находившийся в 9-ти морских милях от Лилибеума, а затем воспользовался попутным морским бризом и один, вполне благополучно, днем прошел мимо пораженного блокадного флота.

Командовавший этим флотом консул был вне себя от дерзости прорвавшего блокаду и, чтобы не дать ему возможности ускользнуть на обратном пути, он поставил на ночь десять своих самых быстроходных кораблей у входа в гавань; корабли эти подошли к гавани настолько близко, насколько позволяла глубина воды и, держась на веслах по обе стороны входа, стали ждать выхода Ганнибала. Сам консул стоял невдалеке для наблюдения. Однако это нисколько не испугало Ганнибала; он даже не счел нужным дожидаться наступления темноты, а пустился в путь на глазах у всех; благодаря значительному превосходству в скорости и отличному знанию местности, ему и на это раз удалось вполне благополучно проскочить мимо сторожевой эскадры: по сравнению с быстротой его хода римские корабли как будто стояли на месте. Пройдя мимо неприятеля и отплыв на некоторое расстояние, Ганнибал имел дерзость остановиться, поднял весла и начал издеваться над римлянами; затем он ушел в море, причем, ни один римский корабль не пустился за ним в погоню. Эти рейсы он повторил еще несколько раз, после чего его примеру последовали и другие, что принесло громадное облегчение осажденным в Лилибеуме, которые уже не чувствовали себя совершенно отрезанными от родины.

Римляне понимали, какое значение для осажденного города имела поддержка сообщения по морю, и потому пытались запереть выход из гавани, засыпав его или забив в нем сваи, как это делали Северные Штаты, когда пробовали загородить фарватер Чарльстона затоплением судов, сваями и т. п. Вследствие илистого дна и течения сделать это в главном фарватере не удалось, кроме одного только места, имевшего песчаное дно; на этом месте ночью сел на мель пытавшийся выйти в море корабль — двойник того, на котором ходил Ганнибал, построенный на той же верфи, по тем же чертежам. Он был захвачен римлянами. Они посадили на него лучших людей, выбранных из всего флота и, кроме того, большое число легионеров, и стали подстерегать прорываших блокаду. Вскоре Ганнибал ночью снова благополучно вошел в гавань; в Лилибеуме захват корабля-двойника замечен не был, так что и Ганнибал ничего не знал об этом. Тем более он был испуган, увидев этот корабль, который пустился его преследовать. После долгой погони он увидел, что экипаж другого корабля превосходит его экипаж и нагоняет его. Он решил принять бой, но значительное число легионеров одержало верх над его людьми и, таким образом, и этот быстроходный корабль попал в руки римлян. С этими двумя кораблями, превосходившими все другие своей быстроходностью, римлянам удалось положить конец деятельности прорывателей блокады, подобно тому, как это удалось сделать Северным Штатам, которые в 1864 году начали строить специально для этой цели быстроходные пароходы.

Лилибеуму приходилось сдаться от голода. Делу не могло помочь и то, что осажденным удалось поджечь часть римских осадных машин; поджог был сделан во время сильного ветра, вследствие чего все они сгорели; восстановить их в короткое время у римлян не было возможности, вследствие чего они отказались от активной осады города и ограничились его обложением; они окружили весь город валом и рвом, так что ввоз или вывоз из него стал совершенно невозможным. Однако в 249 году командование римскими войсками приняли новые консулы, а вместе с тем произошла и некоторая перемена обстоятельств.

Судовые экипажи принимали деятельное участие в осаде и при этом понесли значительные потери; обстоятельство это было известно карфагенянам, в том числе и адмиралу Адгербалу, стоявшему с флотом в Дрепануме. Для пополнения экипажей к Лилибеуму было прислано сухим путем 10 000 матросов, которых консул Публий Клавдий Пульхер, принявший главное командование в Сицилии, распределил по всем кораблям. Публий Клавдий рассчитывал воспользоваться моментом, пока Адгербал еще не узнал, что римский блокадный флот снова пополнил свои экипажи и приобрел (как он полагал) полную боеспособность, и уничтожить неприятельский флот внезапной атакой его в Дрепануме. С этой целью он вышел ночью со 123 кораблями (некоторые авторы называют гораздо большую цифру) из Лилибеума, рассчитывая пройти вдоль берега в кильватерной колонне и на рассвете войти в гавань Дрепанума, отстоявшую всего в 14 морских милях; однако, как это часто случается при ночных экспедициях с малонадежными и плохо обученными войсками, если заранее не обдуманы тщательно все местные условия, отряд сильно запоздал. Кроме того, Клавдий сделал промах, поставив свой флагманский корабль в самом хвосте длинной колонны, так что лишился возможности иметь общее наблюдение и фактически выпустил управление эскадрой из рук.

Вследствие этого, хотя наступление римского флота действительно озадачило Адгербала, он, тем не менее, успел посадить людей на суда; он стал во главе своего флота, и, чтобы не быть атакованным в тесном месте, повел его в кильватерной колонне из гавани, вдоль тянущихся к западу отмелей и островков, в открытое море; затем он повернул влево и пошел к югу, вдоль берега, параллельно шедшей к северу римской кильватерной колонне, и прошел мимо всей этой колонны до последнего ее корабля. Тем временем корабль, возглавлявший колонну, не руководимый консулом и следуя полученному ранее приказанию, вместо того, чтобы атаковать карфагенян или идти за ними, стал входить через узкий проход в тянущуюся к востоку гавань. Клавдий заметил, наконец, что рассчитанный им удар не удался и что карфагенский флот, вместо того, чтобы оказаться запертым в гавани, грозит обойти и атаковать его в море, приказал повернуть кругом и выстроиться против неприятеля в боевом порядке; но тут, при попытке выйти из тесной гавани через узкий проход, в то время, как другие корабли продолжали еще входить в нее, произошло большое замешательство, вызванное тем, что на веслах работало большое число новых неумелых людей. Корабли сталкивались друг с другом так, что некоторые из них еще до начала сражения вышли из строя. Между тем, корабли еще не вошедшие в гавань стали выстраиваться развернутым фронтом у самого берега, очень отлого спускавшегося в море, причем, корма их оказалась так близко к берегу, что при малейшем движении назад корабли должны были неминуемо сесть на мель; выходившие из гавани корабли, насколько было возможно пристраивались к этому фронту. Раньше, чем закончилось это построение, Адгербал повернул свои корабли одновременно на 8 румбов (90 градусов) влево и атаковал римлян.

Сближение противников произошло, таким образом, штевнями; если бы строй был в полном порядке и при нормальных обстоятельствах, римляне имели бы возможность отразить неприятеля посредством абордажных мостков, как это случилось ранее при такой же обстановке; но на этот раз обстоятельства сложились для них неблагоприятно. Во-первых, правый фланг их находился в беспорядке, и некоторые корабли уже были повреждены, что повлияло на их способность маневрировать; во-вторых, способность маневрирования и всех остальных римских кораблей была неудовлетворительной вследствие того, что на веслах было много новых, совершенно неумелых людей; в-третьих, римские корабли были лишены возможности приходить друг другу на помощь, и каждый из них должен был сражаться на своем месте, так как при движении вперед они подвергались неприятельской атаке со всех сторон, а при движении назад рисковали сесть кормой на мель; для того же, чтобы сделать обход сзади, не хватало места; и, наконец, в-четвертых, не было на лицо надлежащего руководства, так что с самого начала возникла растерянность среди людей.

Карфагеняне, наоборот, имели позади себя свободное море, могли беспрепятственно передвигаться и, по мере надобности, могли сосредотачивать свои силы; они могли входить в промежутки между неприятельскими кораблями и атаковать один корабль двумя или тремя судами одновременно с разных сторон. Таким образом, им представлялась возможность использовать свою подвижность; кроме того, во главе их, в лице Адгербала, стоял искусный адмирал, который умел их воодушевить. Вследствие этого сражение вскоре приняло неблагоприятный для римлян оборот: несколько кораблей, которые выдвинулись вперед для атаки, были потоплены, другие сели на мель или наткнулись на скалистые островки; больше всего пострадал правый фланг, против которого карфагеняне бросили основные силы.

Консул Клавдий, увидев, что сражение проиграно, бросился бежать на своем корабле (он был на левом фланге) вдоль берега к Лилибеуму; с ним вместе удалось уйти приблизительно 30 кораблям, все остальные были уничтожены или захвачены в плен — всего 93 корабля и 40 000 человек экипажа, а по другим сведениям, даже 137 кораблей, экипаж которых должен был доходить до 50 000 человек. Это было единственной морской победой карфагенян в этой продолжительной и преимущественно морской войне, длившейся 24 года; но зато эта победа была и самой решительной, так как сами карфагеняне ни в одной битве не теряли более трех четвертей своих кораблей.

Выводы, которые можно сделать из этого сражения очевидны:

1) было неправильно идти в бой, имея в составе экипажей большую часть новобранцев;

2) так же неправильно было предполагать, что корабли с такими экипажами будут в состоянии точно рассчитать ночью свое движение, чтобы произвести атаку на рассвете; с людьми, недавно поступившими на службу, необходимо было соблюдать осторожность в расчетах;

3) было ошибкой выстраивать для такой атаки многочисленный флот в кильватерную колонну, которая неизбежно должна была ночью расстроиться; головной части пришлось одной начинать атаку, и она легко могла быть разбита раньше, чем подоспеет арьергард.

Особенного же внимания заслуживает плохое руководство флотом. С первого взгляда очевидно, что командующий флотом, занявший со своим кораблем место в самом конце походной кильватерной колонны, голова которой должна была начать атаку, сделал грубейшую ошибку. Он потерял возможность следить за общим ходом дела, не мог в непредвиденных случаях отдать никакого распоряжения, флагманский корабль его уже не являлся руководящим для всего флота, а, наоборот, сам должен был следовать за движениями остальных судов; одним словом, он совершенно выпустил из рук управление флотом. В данном случае командовавший авангардом получил, очевидно, приказание ввести голову колонны в гавань Дрепанума и атаковать карфагенские корабли, которые предполагалось захватить врасплох и без экипажа. Вследствие значительного запоздания карфагенский флот успел выйти из гавани еще до того, как в нее вошла головная часть атакующей колонны; таким образом, объекта атаки уже не было на предполагаемом месте, но у командовавшего головой колонны не хватило сообразительности или решимости, а, может быть, и того и другого вместе, самому сделать соответствующие изменения, то есть начать преследовать уходившего неприятеля; он продолжал механически выполнять полученное первоначально приказание, несмотря а то, что приказание уже совершенно не соответствовало положению дела; получить же новые указания он не имел возможности, так как командующий флотом находился далеко позади; действительно, он так и не получил своевременно этих указаний. Отсюда и произошло замешательство в узком проходе в гавань, аварии и беспорядок на правом фланге.

Проигрыш этого сражения должен был быть приписан, главным образом, плохому руководству флотом, которое выразилось, прежде всего, в том, что командующий флотом занял совершенно неподобающее ему место, а затем и в отсутствии надлежащего соглашения между ним и командующим передовой частью эскадры. Вопрос о месте, которое является наиболее подходящим для адмирала, чрезвычайно важен, и мы вернемся, может быть, к нему впоследствии, здесь же ограничимся общим замечанием: наиболее подходящим местом для адмирала является то, с которого он лучше всего и вернее может руководить действиями флота.

Успехи карфагенян на море не ограничились победой у Дрепанума; после этой победы Адгербал отправил одного из начальников эскадр, Картолона, со 100 кораблями в Лилибеум для уничтожения остатков блокадного флота. Чтобы выполнить как следует эту задачу, а не так, как это сделал Клавдий, Картолон подошел на рассвете к Лилибеуму, захватил несколько римских кораблей, другие (вероятно, стоявшие на мели) поджог и, таким образом, открыл осажденному городу сообщение с морем; вслед за тем, услышав о приближении нового римского флота, он ушел, следуя вдоль южного берега.

В то время, как Клавдий ушел к Лилибеуму, второй консул 249 года, Луций Юний, с большим транспортным флотом для снабжения припасами армии, осаждавшей этот город прибыл под сильным прикрытием в Мессану; здесь к нему присоединились другие корабли, так что весь флот состоял из 120 военных и почти 800 транспортных судов. Из Мессаны они пошли в Сиракузы, где надо было взять еще запасы зерна. В виду спешности дела, к Лилибеуму были отправлены вперед квесторы с половиной транспортного флота и эскадрой пентер. Картолон подстерег их и настиг недалеко от Эномоса, но квесторы были уже предупреждены высланными вперед разведочными судами, и, считая себя слишком слабыми, чтобы принять сражение, успели укрыться в бухте небольшого дружественного римлянам городка — Финтиаса. Они немедленно добыли имевшиеся в городе метательные машины, установили их на скалистых выступах, окружавших бухту, и, таким образом, устроили для защиты флота береговую батарею.

Картолон атаковал эту батарею, но встретил серьезное сопротивление, и убедившись в силе оборонительных сооружений, удоволствовался захватом нескольких кораблей, а затем стал для наблюдения на якорь, недалеко к востоку от города. Он организовал наблюдение за всем происходящим при помощи разведочных судов, от которых вскоре узнал о приближении со стороны мыса Пахинуса консула Юния со второй половиной флота. Чтобы не быть вынужденным сражаться сразу с обеими частями флота, которые вместе превосходили его численностью (120 кораблей против 100), он немедленно снялся с якоря и пошел навстречу Юнию, который ничего не знал о положении квесторов у Финтиаса. Он встретил его у Камарина и, так как Юний тоже не желал вступать в бой, вынудил его стать на якорь у скалистого берега. Римляне всегда избегали открытого моря, карфагеняне как моряки, наоборот, стремились к нему. Атаковать римлян на этом месте Картолон счел неудобным и стал на якорь посередине между обоими римскими флотами, так что мог наблюдать за ними и получать от своих разведочных судов сведения о том и о другом. Между тем, появились признаки приближавшейся неблагоприятной погоды, и ветер задул с юго-запада. Опытные в морском деле карфагеняне оставались на месте, пока опасность еще не угрожала, а затем своевременно снялись с якоря и ушли в открытое море; пользуясь попутным ветром, они обогнули мыс Пахинус и стали в безопасности у восточного берега. Оба римских флота, ничем не защищенные от бури, были выброшены на берег и погибли; не спасся ни один корабль, причем, пошло ко дну более 900 судов, на которых было, вероятно, до 60 000 человек экипажа.

После этих ужасных потерь сенат снова решил прекратить морскую войну, но за это время римские арматоры начали заниматься каперством, как прибыльным делом; правительство поощряло их и оказывало им поддержку, снабжая их кораблями. Тогда они стали предпринимать крупные разбойничьи походы с сильными эскадрами, причем не ограничивались захватом призов и подрывом карфагенской торговли, но делали даже высадки на неприятельских берегах. Они опустошили часть Африканского берега, обложили контрибуциями или сожгли многие города, в их числе значительный приморский город Гиппон; таким образом, неприятелю был нанесен большой ущерб. Тот факт, что не только отдельные римские каперы, но даже целые эскадры могли нарушить безопасность плавания после того, как римское правительство прекратило войну, служит новым доказательством неспособности карфагенского правительства к ведению морской войны и вообще к военному делу. В битве у Дрепанума карфагеняне не понесли сколько-нибудь значительных потерь, а на южном берегу при уничтожении бурей громадного римского флота не потеряли ни одного корабля; таким образом, в их распоряжении был сильный военный флот, а также необходимые средства для увеличения его по мере надобности; не было у них недостатка и в искусных военачальниках: Адгербал показал себя при Дрепануме решительным, а вместе с тем осторожным и энергичным адмиралом, который умел держать в руках свой флот и своих подчиненных; Картолон также толково и дельно выполнил данные ему поручения.

Имея такие средства и пользуясь превосходством своих кораблей в быстроте хода, карфагеняне могли бы установить такой контроль на море, что даже отдельные капер едва ли решился бы выйти в море, не говоря уже о целой эскадре, которая грабила далекий Африканский берег. Между тем, карфагеняне пренебрегали своим флотом, тогда как отрезав все морские сообщения и разоряя побережье, они могли бы нанести римлянам такой вред, что в течение года принудили бы их к миру. Это было тем более возможно, что в течение целых семи лет (248-241 гг. до н. э.) на море не появлялось никакого римского флота. Ведение войны в Сицилии и ее окрестностях взял на себя Гамилькар Барка (молния). Он стал вести войну по новому, независимо от Карфагена, поскольку сам стал добывать при помощи флота необходимые для этого средства. Он воспитал собственную армию и вселил в нее свой дух. Сперва он направился в южную Италию, разорил и обложил контрибуцией берега Локриума и Бруциума; затем, он пошел в Панормус и занял возвышенность Геиркте (Monte Pellgrino), находившуюся на западном конце бухты и спускавшуюся в нее крутым обрывом; возвышенность эта представляла плато длиною в две морских мили и высотой от 345 до 400 метров, посередине которой имелась вершина, высотой в 620 метров, представлявшая отличный наблюдательный пункт; на этой возвышенности Гамилькар, опираясь на свой флот, держался почти три года. Отсюда он постоянно угрожал с моря и с суши Панормусу, который находился на расстоянии всего двух километров; римлянам приходилось быть постоянно настороже, и они были вынуждены поставить у подошвы горы свой отряд. С этим отрядом у карфагенян происходили почти ежедневные стычки, причем употреблялись всевозможные хитрости; однако до решительного сражения Гамилькар дела не доводил, а прогнать его с горы римляне не могли.

Эскадра Гамилькара производила набеги на берега Южной Италии до самого Неаполя и даже севернее его, доставляла припасы для армии и поддерживала сообщение. Тем временем, осада Лилибеума с суши продолжалась, но так как сообщение с морем было свободно, то город продолжал держаться. По-видимому, с целью быть ближе к нему, Гамилькар очистил возвышенность Геиркте, пошел к Дрепануму и неожиданно захватил город Эрикс, стоявший на горе того же имени, на высокой крутой террасе. Вершину горы, имевшую около 790 метров высоты так же, как и подошву ее, занимали римляне и, таким образом, Гамилькар был ими почти совершенно окружен, имея для сообщения с морем и флотом только трудную кружную дорогу. Тем не менее, ему удалось удержаться и здесь в течение двух лет, ведя непрерывные бои и причиняя римлянам большой вред. Эскадра его за это время, по-видимому, потеряла свое боевое значение; во всяком случае, она уже не играла никакой роли в приближавшейся развязке. Так тянулась война до 242 года, причем Рим нес большие потери; взять Лилибеум с суши было невозможно, а против Гамилькара и его прекрасно организованной армии римляне тоже ничего поделать не могли. Такое положение дела продолжалось семь лет без всякого изменения, и только каперская война на море шла своим чередом. Несмотря на это, сенат не хотел возобновлять крупных операций на море, хотя и было вполне очевидно, что развязки можно добиться только там; к тому же и казна была пуста. Тогда арматоры, которые занимались каперством и другие богатые римляне предложили дать в распоряжение государства флот, который мог бы положить конец войне, подрывавшей торговлю и причинявшей неисчислимые потери государству; при этом они ставили единственное условие, чтобы в случае победы расходы им были возмещены. Нельзя не удивляться такой крупной жертве, которая, хотя и приносилась в собственных интересах, но, тем не менее, служит доказательством высокого патриотизма. С обычной энергией римляне принялись за осуществление нового плана, причем, основываясь на 18-летнем опыте, повели дело более искусно и с большим знанием дела, чем в прежнее время. За образец был взят корабль Ганнибала Родосского; по этому образцу было выстроено 200 быстроходных пентер, с которыми в начале лета 242 года консул Гай Лутаций Катул отправился в Сицилию.

Карфагеняне с обычной преступной беспечностью нисколько не думали о том, что делается у неприятеля; они даже отозвали стоявшую обычно у Дрепанума эскадру, в которой в этот момент не было настоятельной нужды, и поэтому, когда Катул подошел к Дрепануму, он не нашел там никакого неприятеля и мог немедленно установить блокаду, как этой гавани, так и Лилибеума; вместе с тем оказался отрезанным и подвоз припасов Гамилькару, находившемуся в Эриксе. Катул тотчас же распорядился выстроить укрепления вокруг Дрепанума, которые в то же время защищали его со стороны Эрикса, и начал осаду города. Вместе с тем он неустанно упражнял свой флот, который вскоре очень усовершенствовался и, в ожидании атаки карфагенян, озаботился организацией разведки.

Карфагеняне тем более были поражены известием о появлении нового римского флота, что считали себя в полной безопасности; они поспешно собрали все суда, какие только могли, чтобы снабдить припасами Гамилькара, Дрепанум и Лилибеум, которые очень скоро начали ощущать недостаток во всем. К началу 241 года они собрали около 250 судов, из которых, впрочем, часть была купеческими кораблями; но офицеров, солдат и рабов для работы на веслах не хватало, так как заранее никто ни о чем не позаботился. Между тем, опасность грозила неминуемая — не оставалось ничего другого, как посадить на суда совершенно необученных людей. Затем на все корабли, в том числе и на военные, было погружено, сколько было возможно, всяких припасов. С этим флотом, который скорее можно было назвать вооруженным конвоем, в начале марта 241 года вышел в море из Карфагена Ганнон, которому было поручено командование им.

Подобные случаи повторялись и в наши дни: транспортный флот выходил в море, на котором господство не было завоевано, и двигался прямо на неприятеля без предварительно разведки, без какой-либо хитрости и уловки — просто прямо вперед. Такое случалось и во время японо-китайской, и испано-американской, и русско-японской войны. Японские транспортные флоты с войсками совершали свои походы гораздо раньше, чем японцы разбили и заблокировали китайский флот. Американцы тоже отправили армию в С. Яго, не обеспечив себя достаточно от возможного нападения испанского флота. Что же касается до похода Рожественского, то, конечно, флот Рожественского не может быть назван транспортным флотом. В литературе, правда, неудача Рожественского часто связывалась с его заботой о транспортах (базой при себе).

Ганнон отлично сознавал свою слабость и потому предполагал сперва идти в Дрепанум, выгрузить там с военных кораблей запасы, взять на борт Гамилькара, которого римляне очень боялись, с его храбрыми и искусными солдатами, и затем уже атаковать блокадный флот у Лилибеума. Предварительно он зашел в Гиеру (Maritima), чтобы выждать благоприятного ветра.

Однако Ганнон ошибся в своем мнении о Катуле. Последний своевременно узнал о выступлении Ганнона и собрал весь свой флот у острова Эгузы, посадив на него лучших солдат. В то время как показались карфагеняне, дул благоприятный для них свежий западный бриз, который вызвал настолько сильное волнение, что у Катула возникло сомнение в возможности сражаться при таких условиях; однако, основываясь на полученных сведениях о плохом состоянии неприятельского флота, он все-таки решился на бой; к тому же, выйдя в море он убедился, что благодаря усиленным упражнениям командиры судов могли отлично держать их в руках и действовать в бою. Он выстроил флот в линию между Эгузой (Фавиньяно) и Форбантией (Бранцо) и двинулся навстречу приближавшимся под парусами при свежем бризе карфагенянам, преграждая им путь.

Случай благоприятствовал на этот раз Ганнону и давал ему еще лишний шанс на успех; он имел возможность:

а) воспользоваться свежим бризом и прорваться через римский флот, с трудом подвигавшийся на веслах по неспокойному морю, как это сделал Ганнибал, прорвавшийся при благоприятном ветре через флот, блокировавший Лилибеум;

б) послать вперед свои транспортные суда, а самому медленно следовать за ними в боевой готовности и помешать римлянам преследовать их;

в) наконец, попытаться обойти римский строй по дуге и, воспользовавшись преимуществом хода под парусами, постараться уйти от неприятеля.

Адгербал, наверное, избрал бы одно из этих решений, но Ганнон не обладал его талантом. Он знал, что его корабли далеко уступают в боеспособности римским, ему едва удалось выстроить в порядке свой флот раньше, чем он подошел к римлянам, тем не менее он распорядился убрать паруса и со своими неопытными гребцами — рабами и солдатами, принял бой на веслах.

В исходе сражения сомнений быть не могло; дело решилось при первом же столкновении; в результате 50 карфагенских кораблей было пущено ко дну, 70 захвачены вместе с экипажами; остальные 130 спаслись благодаря тому, что перед самым столкновением поставили паруса и ушли в сторону; так как ветер дул к северу, они направились назад в Гиеру.

Катул возобновил блокаду Лилибеума и Дрепанума. Надежды на выручку уже никакой не было, и гарнизонам обоих городов, а также армии Гамилькара приходилось сдаваться от голода. Тогда карфагеняне дали Гамилькару неограниченные полномочия на переговоры о мире, который был вскоре заключен между двумя искусными и благородными предводителями — Гамилькаром и Катулом. Впрочем, в Риме мирным условиям был придан еще более суровый характер. Карфаген обязался:

1) очистить Сицилию и не вести войны с Гиероном;

2) уступить Корсику, Сардинию, Мальту и все другие острова, расположенные между Сицилией и Африкой;

3) уплатить в течение десяти лет 3200 талантов контрибуции.

Так окончилась, победой сухопутных сил над морскими, 24-летняя война, как это было и в Пелопоннесской войне. Карфаген в 264 году так же господствовал над западной частью Средиземного моря, как Афины в 431 году над восточной его частью; он содержал многочисленный военный флот, не имевший себе равного, обладал множеством колоний, которыми правил самовластно и сурово, монополизировал в своих руках всю морскую торговлю, приносившую ему несомненные богатства; море служило ему такой же защитой, как Афинам служили защитой их неприступные стены, и победить его можно было только на море. Сходство обеих войн, продолжавшихся с переменным успехом в течение почти одинакового периода времени, заключается в том, что и та и другая война закончилась решительным поражением господствовавшей на море державы, причем, поражение это было достигнуто довольно легко в сражении, не представляющем особенного тактического интереса.

Для решения вопроса, неизбежно ли поражение морской державы в борьбе с сухопутной, необходимо подробнее рассмотреть условия, в которых находилась та и другая сторона, а также действия обеих сторон в стратегическом и тактическом отношениях.

Римляне были крепко сплоченным, суровым, храбрым и воинственным народом, неуклонно проводившем завоевательную политику; в непрерывных войнах, продолжавшихся в течение целых столетий, они покорили всю Италию, победили Пирра, причем, им не приходилось прибегать к дальновидным стратегическим планам; враждебные армии просто шли друг на друга и затем сражались; весь вопрос заключался в тактике, и в этом отношении римляне приобрели громадный опыт, который касался, однако, исключительно сухопутной тактики. С морем, как театром войны, они едва были знакомы и не чувствовали к нему влечения.

В виду этого, успев по беспечности карфагенян переправиться в Сицилию, они попытались добиться решительных результатов войной на суше, и только после того, как им не удалось добиться этого в течение четырех лет, они решились начать морскую войну и немедленно, с удивительной энергией, привели это решение в исполнение.

Правильно оценив тот единственный пункт, в котором они превосходили своего противника, они изобрели и энергично пустили в ход прием, при котором превосходство это могло получить наилучшее применение; это и дало им блестящую победу в первом же сражении; однако вместо того, чтобы, по своему обыкновению, тотчас после этой победы наступить прямо на горло врагу, они применили прием, обычный в морской войне, и хотели принудить противника к сдаче, напав на его отдаленные владения.

Эта стратегия в течение еще четырех лет не давала положительного результата, и тогда только они решились нанести врагу прямой удар всеми силами, несмотря на то, что для этого приходилось, не владея морем, посадить армию на суда и переправить ее на неприятельскую территорию, что само по себе являлось недопустимым риском; все это удалось им настолько, что впереди уже виден был верный успех, как вдруг, по совершенно необъяснимым причинам и без видимых оснований, они отозвали назад большую часть своей армии и флота, после чего остаток первой был уничтожен неприятелем.

Вместо того, чтобы исправить ошибку и, удвоив усилия, добиться победы, они, одержав новую крупную победу у неприятельских берегов, оставили последний свой опорный пункт на этих берегах, который мог служить удобным местом для высадки армии. Потерпев затем большие потери не от неприятеля, а от собственного незнакомства с морским делом и от упрямства своих предводителей, они окончательно отказались от морской войны и ограничились сухопутной войной в Сицилии; таким образом, они снова возвратились к тому способу действий, который шесть лет тому назад сами признавали неэффективным, и опять получили тот же отрицательный результат.

Тогда они снова начали строить флот; дело пошло лучше, Лилибеум был осажден, но тут смена командования все испортила. Бестолковые действия нового консула Клавдия Пульхра против карфагенского флота у Дрепанума и неумелость другого консула у Камарина погубило их обоих, после чего римский сенат уже не захотел иметь больше дела с флотом, однако, мира не заключил. Таким образом, в ведении войны наступило относительное затишье, продолжавшееся не менее семи лет, во время которого противники продолжали ослаблять друг друга и на море и на суше.

Этот недостаток решимости и последовательности был совершенно противен характеру римлян, и потому вызвал неудовольствие народа; дело дошло до того, что торговля и вообще всякий обмен были окончательно подорваны и никакой надежды на улучшение дела не было. Сильнее всего, конечно, страдали интересы арматоров и крупных купцов, а также и всех тех, кто жил морской торговлей или извлекал из нее выгоды. Это привело к взрыву присущего каждому римлянину глубокого патриотизма: арматоры, крупные коммерсанты и т.п. принесли громадные жертвы и предоставили в распоряжение государства большой, снаряженный флот, чтобы закончить войну, исход которой мог решиться только на море.

Настроение это, конечно, повлияло и на выбор консула Катула. Таким образом, Рим был обязан счастливым окончанием этой войны не сенату или народному собранию, а беспримерному патриотическому подъему, который претворился в великий подвиг. К благоприятному окончательному результату привели основные черты римского характера: твердость, решимость, настойчивость, верный взгляд на дело и практическая сметливость, затем — воинская доблесть, любовь к отечеству и искусство военачальников.

Из изложенного выше видно, насколько в начале войны в Риме отсутствовало правильное понимание приемов ее ведения, и как понимание это постепенно вырабатывалось; то обстоятельство, что от этих приемов римляне впоследствии снова отказались и даже несколько раз совершенно прекращали морскую войну, что затянуло войну еще на полтора десятилетия, должно быть объяснено природным отвращением к морю и к морскому делу и вытекающим отсюда полным непониманием его.

Флот был для римлян только крайним средством, к которому они относились, если можно так выразиться, как к неизбежному злу; вследствие этого флот никогда не был предметом гордости, и к нему всегда относились, как к пасынку; служба во флоте всегда ставилась ниже службы в армии, офицерами были большей частью не римляне или италийцы, а италийские греки. Римляне всегда держались подальше от воды, и в этом заключалась причина, по которой римский флот немедленно приходил в полный упадок, как только исчезала непосредственная нужда в нем.

Тем более приходиться удивляться тому, что римляне несколько раз, с затратой колоссальных средств, создавали большие флоты, и что они с первого же раза сумели искусно применить их в бою, несмотря на то, что командовали ими неопытные, менявшиеся каждый год консулы. Исходя из тактики сухопутного боя, они с самого начала, вопреки существовавшим до того времени обыкновениям, стали применять массивное, глубокое построение, которое в связи с абордажной тактикой вполне соответствовало их целям. Неудача, постигшая у Дрепанума римскую кильватерную колонну, объясняется неумелым командованием нового консула, действовавшего против опытного Адгербала. Как раз обратное можно сказать про линию развернутого фронта в последнем сражении у Эгатских островов.

Для римлян гораздо более опасным врагом, чем карфагеняне, было непонимание морского дела их собственными военачальниками; потери их от кораблекрушений во много раз превосходили потери в боях. Если бы римляне с самого начала стали на правильный путь, и, оценив значение морской силы, создали флот на тех же основаниях, как и сухопутную армию, с постоянными экипажами для него и особым римским корпусом офицеров, то со временем в этом флоте развилось бы понимание морской стратегии и тактики, и война могла бы закончиться гораздо скорее.

Несмотря на свою постоянно менявшуюся, часто не соответствовавшую обстоятельствам, а иногда и совершенно ошибочную стратегию, несмотря на неповоротливую тактику и на ужасные катастрофы, которым не раз подвергался их флот, римляне, тем не менее, одержали победу над великой, старинной морской державой; обстоятельство это могло бы повести к заключению, что морская держава вообще не может успешно вести войну против сухопутной; но такое заключение было бы неправильно: причина конечного успеха римлян заключалась в том, что их стратегия и тактика, изобретенные и применяемые новичками в морском деле, несмотря на крупные недостатки, все-таки должны считаться блестящими по сравнению с тактикой и стратегией карфагенян.

Этот поразительный факт может быть объяснен только тем, что карфагеняне совершенно не обладали правильным пониманием основ могущества своего государства, значения господства на море и значения военного флота, стоящего на высоте современных требований и правильного применяемого к делу.

Их корабли, их моряки, их рабы-гребцы были лучшими в мире; в течение столетий они были господами на море и жили в глубоком убеждении, что это есть непреложный факт; только этим, и их врожденным нерасположением к войне, может быть объяснена неспособность к военному делу и та полная беспечность, с которой они к нему относились.

Благодаря широкому развитию судоходства они имели возможность расширить свой кругозор и приучиться более сознательно смотреть на то, что делалось на свете, но они оставались слепы к надвигавшейся все ближе опасности, грозившей им из Рима. В то время, как римляне гигантскими шагами расширяли свою власть на суше, карфагеняне своими торговыми договорами 348 и 306 годов все более и более стесняли их на море, но при этом совершенно упускали из вида, что в международных отношениях поддерживать стеснительные для другого народа постановления можно только открытой силой; таким образом, они провоцировали войну, но при этом ничего не сделали для ее подготовки.

После покорения Бруциума карфагенянам следовало всеми средствами (в которых недостатка у них не было) стараться завладеть Мессаной и сделать ее неприступной, чтобы затруднить римлянам переправу в Сицилию; однако они медлили и ограничивались полумерами. Затем им следовало во что бы то ни стало помешать переправе римской армии на этот остров; средство для этого — флот — у них имелось, но, несмотря на опыт, который они пережили 20 лет тому назад в войне с Пирром, они и этим пренебрегли: сообщение римлян с Сицилией происходило так же свободно, как если бы она соединялась с материком.

Они не давали себе труда интересоваться тем, что делалось у их противника как перед войной, так и во время войны, пока она продолжалась; поэтому они ничего не знали о таких крупных и важных событиях, как постройка и снаряжение новых флотов в 260, 249 и 242 годах; каждый раз это являлось для них полной неожиданностью и вынуждало их к спешным и торопливым мерам противодействия. В тактическом смысле постановка осведомительного дела также была совершенно неудовлетворительна (кроме Карфагена в 249 году).

Они не сумели решительно и последовательно действовать своим флотом, иначе ущерб, нанесенный римлянам, был бы гораздо значительнее. Правда, они подорвали римскую торговлю, разорили в нескольких местах побережье, но, например, о блокаде Остии и речи не было; при громадном протяжении береговой линии Италии они могли причинить римлянам несравненно больший вред, что особенно удобно было сделать, заняв на продолжительное время укрепленные пункты на берегу или на островах вблизи берега.

Самой же крупной ошибкой было то, что карфагеняне начинали энергично действовать только тогда, когда им угрожала непосредственная опасность, а как только неприятель переставал им угрожать, они снова утрачивали всякую энергию и бездействовали. Они не использовали ни первого трехлетнего, ни второго семилетнего перерыва в морской войне для усиления своего флота и более энергичного ведения войны; мало того, как только они перестали опасаться атаки неприятеля с моря, их собственный флот немедленно пришел в полный упадок; все это были непростительные ошибки, за которые проигрыш войны должен считаться заслуженным и справедливым возмездием.

Впрочем, в тактическом смысле и карфагеняне не упускали случая действовать наступательно, что объясняется тем, что у них, как у старых моряков, наступательная тактика всосалась в плоть и кровь. Однако в первом же сражении у Миле они проявили ту же преступную беззаботность, вытекавшую из пренебрежения к неприятелю, как и в области стратегии: с тридцатью передовыми кораблями, не выстроив их даже в боевой порядок, карфагенский адмирал двинулся прямо против вчетверо сильнейшего неприятеля, который при первой же стычке захватил все эти корабли благодаря абордажным мосткам и многочисленным легионерам. Сделанная впоследствии попытка окружить римлян и атаковать их сразу со всех сторон не увенчалась успехом, так как римляне, избегая маневрирования, выстроили свои корабли по окружности. Ганнибал счел тогда сражение проигранным и оставил поле битвы за римлянами; если бы он этого не сделал, Дуилий мог бы оказаться в очень тяжелом положении, так как во время движения всем его кораблям невозможно было бы держаться носом в сторону неприятеля. Впрочем, сторона, захваченная врасплох, часто теряет мужество и преждевременно признает себя побежденной.

Замечательно, что карфагеняне за все время долгой войны не придумали никакого средства против «воронов», что служит доказательством полного отсутствия технической изобретательности и искусства; сами они не применяли этого приспособления, по-видимому, потому, что на это у них не хватало мужества и доверия к своим солдатам.

О неудовлетворительной тактике при Экномосе и о неправильной тактике у Эгузы уже было сказано; здесь мы добавим только несколько слов по поводу тактики, примененной карфагенянами в 249 году, когда они одержали единственную победу за все время этой долгой морской войны. Адгербал, как и Картолон, проявили большую осторожность и присутствие духа, а первый, кроме того, и большую энергию; это были прекрасные морские вожди, которые умели держать в руках боевую силу и в тактическом смысле действовали очень успешно. Однако имена их уже не упоминаются в связи с дальнейшими событиями: по всей вероятности, наградой им была черная неблагодарность, как это случалось с победоносными вождями и в Афинах во время господства демагогов. Ксантипп, уничтоживший армию Регула и спасший Карфаген, несомненно, по тем же причинам должен был вернуться на родину.

Может показаться невероятным, чтобы такое положение дел могло сложиться в крупном морском государстве; однако, новейшее время дает подобный же пример и, притом, у морской державы, которую никак нельзя упрекнуть в недостатке воинственности и которая, наоборот, справедливо гордится славным военным прошлым. Мы говорим об Англии и ее флоте. Сделавшись после 1815 года владычицей на всех морях, и гордая достигнутыми успехами, она стала с пренебрежением смотреть на все другие флоты и нисколько не беспокоилась достигнутыми ими техническими успехами и не обращала внимания на те тактические и стратегические изменения, которые создались благодаря этим успехам; это повело к тому, что одно время она во всех отношениях стояла позади других держав: Франция опередила ее с колесными пароходами, Соединенные Штаты первые применили винт, затем Франция первая выстроила паровой линейный винтовой корабль (в Крымской войне). Этими фактами, к счастью для Англии, ей был дан сильный толчок, однако косность ее была так велика, что она только с крайней медлительностью последовала примеру других (во Франции появился первый броненосный фрегат, таран, артиллерия, крейсеры). Лишь через два десятилетия после того, как все эти «пугала» (scares) вошли в употребление, Англия принялась за усовершенствование и увеличение своего флота.

Еще большую отсталость обнаружила она в стратегическом и тактическом отношениях; в первый раз большие маневры были произведены в 1850 году, до тех пор царила полная бездеятельность и полная неопределенность в отношении применения флота как в войне в целом, так и в отдельных сражениях. Отсюда вывод о необходимости постоянной напряженной работы.

ВТОРАЯ И ТРЕТЬЯ ПУНИЧЕСКИЕ ВОЙНЫ 218-202 ГГ. ДО Н. Э.

Необходимо сказать несколько слов по поводу второй Пунической войны, так как Мэхэн касается ее в предисловии к своему капитальному труду «Влияние морской силы на историю». Он говорит: «Победившая сторона могла установить свое господство на море». Этого нельзя утверждать так безусловно — необходимо при этом уделить внимание внутреннему положению Карфагена и его неспособности использовать свои морские силы. Первая Пуническая война и ее последствия обессилили Карфаген: он понес громадные потери людьми и деньгами и еще заплатил 3200 талантов контрибуции; правда, богатая торговля и обширная территория Карфагена обеспечивали достаточные доходы и возможность неограниченно снабжать свой флот людьми, но ничего этого он не сделал и почти не пользовался своим флотом.

Вторая Пуническая война не была войной Карфагена, а войной Ганнибала и его брата, сыновей Гамилькара Барки. Гамилькару удалось прекратить возникшую в 240-237 гг. чрезвычайно опасную войну против наемных солдат и спасти Карфаген; тем не менее, соотечественники его возненавидели, так как боялись его; он был главой антиримской военной партии и решил создать армию, равную римской, с целью отвоевать Сицилию. Он оправился вместе со своим зятем Газдрубалом в Испанию, где до тех пор существовали только фактории, покорил большую часть ее, основал собственное, почти независимое государство, которому дал прекрасную организацию, вместе с тем он создал и превосходную армию. Армия эта состояла не из наемников, но была набрана из местных жителей, которые долгой службой и строгим воспитанием были приучены к военному делу и были вполне преданы своему вождю. Но флота у него не было.

Когда Ганнибал в 219 г. до н. э., после смерти Гамилькара, был избран предводителем, то располагал уже армией свыше 100 000 человек, но карфагенский флот был в жалком состоянии и частью даже не имел такелажа. Ганнибал, талантливый военачальник, в противоположность своим соотечественникам, не был моряком и, по-видимому, подобно римлянам, даже чувствовал отвращение к морю.

В виду благоприятного политического положения он решился немедленно начать войну и притом войну наступательную, рассчитывая атаковать Римскую империю в самой Италии, покорить и уничтожить Рим. Он самовольно, не испросив согласия Карфагена, начал войну, напав на Сугунт, лежавший на восточном берегу Испании и находившийся под покровительством Рима, что вызвало недовольство партии мира на родине. Этими партийными несогласиями в значительной степени объясняется исход войны, так как патриотизм у карфагенян был развит очень слабо, партийная же ненависть всегда проявлялась очень сильно.

У римлян в это время, вследствие особых обстоятельств, имелся сильный флот, который, однако, был занят в Адриатическом море войной с Иллирией. К западу от Италии у римлян почти не было никакого флота, а у берегов Испании — совсем никакого, о чем карфагеняне, искусные моряки, владевшие быстроходными кораблями, по всей вероятности, были осведомлены.

Если подумать о продолжительности и трудностях похода через Пиренеи и через Альпы, на который Ганнибал употребил около трех месяцев и во время которого он потерял 33 000 человек из 59 000, то есть значительно больше половины, причем, упущены были и все выгоды неожиданного нападения, то нельзя не признать, что этот поход не находит себе никакого оправдания, и что результат его при таком гениальном полководце мог, и должен был быть совершенно иным.

Затем нельзя не упомянуть и о последующей посылке подкреплений. Римляне держали эскадры для охраны берегов Италии, Сицилии и Сардинии, но ни одна из них не была настолько сильна, чтобы лишить карфагенян возможности попытаться захватить господство на море; однако, как и в первую Пуническую войну, карфагеняне ничего не сделали, и за всю войну, продолжавшуюся 17, лет не произошло ни одного боя за овладение морем. Со своей стороны, и римляне недостаточно внимательно следили за тем, чтобы не допустить подвоза подкреплений; так, после битвы при Каннах в 216 году подкрепления карфагенянам были подвезены прямо в Локры, и римские корабли не помешали этому — Гамилькар беспрепятственно высадил на берег 4000 человек и много слонов. Не было причины не повторить такой посылки и впоследствии. После сражения при Каннах у карфагенян наступил краткий период воодушевления, но, вслед за тем, партийные распри и ненависть к Ганнибалу снова стали тормозить энергию наступления.

Отсюда ясно, что не морское владычество Рима, флот которого в начале войны находился слишком далеко, привел к победе его во второй Пунической войне, а исключительно ошибочная стратегия Ганнибала и Карфагена, которые неумело вели войну и не понимали, какую громадную помощь, в особенности в начале войны, может оказать флот.

Во всяком случае, при тогдашнем положении дела (у берегов Испании имелось только небольшое число римских кораблей), если бы Ганнибал перевез 60 000 своих старых солдат морем в окрестности Рима или хотя бы в Северную Италию, едва ли он потерял бы 33 000 человек, как это случилось при переходе через Альпы.

Со своей стороны римляне с большим успехом использовали внутренние линии морских сообщений с Испанией для перерыва коммуникаций Ганнибала; выполнили они это очень легко, так как Карфаген решительно ничего не предпринимал и без боя отдал море в распоряжение Рима. А затем, когда карфагеняне опомнились и стали действовать на море, то делали это так вяло и нерешительно, что для римлян не представляло никакого труда с ними справиться. Все тыловые сообщения Ганнибала оказались в руках неприятеля, так как Рим господствовал и на Тирренском море и владел гаванями на северном берегу Сицилии, причем за все время второй Пунической войны это господство на море ни разу не было вырвано из его рук. Зато южнее Сицилии и до южной Испании Рим не владел морем, но линия реки Эбро находилась у него в руках, вследствие чего Ганнибал с Газдрубалом были отрезаны друг от друга, и, несмотря на то, что последний в течение семи лет войны в Испании разбил обоих Сципионов, сообщение с южной Италией восстановить не удалось. В конце концов, Газдрубал все-таки перешел через западную часть Пиренеев и пробил себе путь в Верхнюю Италию, и тогда положение Рима сделалось более чем критическим.

И на это раз, благодаря господству Рима в Тирренском море, которого Карфаген никогда и не пытался у него оспаривать, Публий Сципион Младший имел возможность отправить морским путем свои лучшие войска в Верхнюю Италию, навстречу Газдрубалу; римские войска соединились и уничтожили сперва армию Газдрубала в битве при Метавре, чем, в сущности говоря, и была решена участь войны; так как Карфаген уже не мог собрать войска в достаточном числе, и Ганнибалу приходилось оставить Южную Италию.

Итак, единственная крупная попытка доставить Ганнибалу подкрепления была сделана его братом Газдрубалом, но он не обладал талантом Ганнибала; распоряжение было им получено в 212 году, а выступил он в поход только в 208, когда было уже поздно; ему пришлось перезимовать в Галлии, и только в 207 году он пришел (также с большими потерями) в Верхнюю Италию и тут, вместо того, чтобы спешить к Ганнибалу, занялся осадой Плацентии на реке По. Благодаря этому, римляне успели собрать подавляющие силы и уничтожить его. Газдрубал тоже имел полную возможность избежать похода сухим путем.

Позже, когда положение дел было еще значительно менее благоприятно для карфагенян, из Гадеса вышел на Балеарские острова младший брат Ганнибала, Майо, перезимовал там, и весной 205 года переправился с армией в 12 000 человек пехоты и 2000 кавалерии в Геную. Вслед затем карфагеняне прислали ему еще 6000 человек пехоты, 800 человек кавалерии и 7 слонов с тем, чтобы он скорее шел на соединение с Ганнибалом. Эти подкрепления беспрепятственно прибыли на место назначения, причем, остается неизвестным, почему они не были отправлены прямо, кратчайшим путем. Можно подумать, что это делалось нарочно, со злым умыслом, так как Ганнибал уже продержался в Бруциуме в течение 11 лет собственными средствами против сильнейшего неприятеля и в это время терпел недостаток во всем. Наконец, в 203 году он сам организовал переправу из Кротона (в Бруциуме) в Африку с двадцатичетырехтысячной армией на кораблях, которые он сам собрал, так как из Карфагена их не прислали; он прибыл на место не подвергшись нападению, несмотря на то, что, как утверждает Мэхэн, римляне владели морем.

Впрочем, карфагенские транспорты не всегда проходили благополучно: иногда они встречались с римскими эскадрами, которые на них нападали; нужно, однако, заметить, что эскадры эти никогда не бывали большой силы — не более 60-ти кораблей (силы римлян были разбросаны), и более сильный флот легко мог бы одержать над ними верх; к тому же карфагенские транспорты ни разу не были уничтожены, а только несли потери, которые иногда влекли за собой замедление в достижении цели.

После сражения при Каннах вся Нижняя Италия отпала от Ганнибала; в Сиракузах после Гиерона власть перешла к его наследнику Гиерониму, который в 214 году присоединился к Ганнибалу. Римляне решили немедленно выступить против него, для чего снова довели численность своего флота до 150 пентер, из которых 100 предстояло выстроить вновь; часть этого флота немедленно ушла в Сицилию, где консул Марцелл отрядил 60 кораблей для блокады Сиракуз.

Для правильной осады Сиракуз обстоятельства был очень неблагоприятны — в свое время и афиняне потерпели неудачу у крепких стен этого города. С тех пор укрепления Сиракуз были усилены, кроме того, в Сиракузах находился Архимед, технические и военные таланты которого громаднейшие услуги защите города.

Римский флот получил приказание Марцелла очистить при помощи стрелков из лука подступы к стенам, а затем обстрелять с ближайшей дистанции сами стены тяжелыми метательными машинами и пробить в них брешь. Кроме того, Марцелл приказал сделать нечто вроде плота (самбука) из восьми крепко связанных между собой судов, на котором была построена деревянная башня, поднимавшаяся выше городских стен; сиракузянам, однако, удалось забросать приближавшиеся с высокими штурмовыми лестницами римские корабли тяжелыми камнями, свинцом и железом и настолько повредить их, что они должны были отступить.

Плутарх утверждает, что Архимед при помощи своих машин с такой точностью метал громадные тяжелые камни, что они каждый раз попадали в намеченную цель; с таким же успехом действовали и построенные им меньшие метательные машины. Рассказывают, что он метал против кораблей тяжелые снаряды, снабженные крюками и канатами, при помощи которых корабли притягивались к стенам и приподнимались кверху за нос или за корму, и снова опускались, что причиняло им повреждения. Упоминают и об успешном применении им зажигательных зеркал.

Карфагенскому флоту неоднократно удавалось доставлять осажденному городу военные припасы и провиант, прорывая блокаду римского флота, благодаря чему Сиракузы держались против Марцелла свыше двух лет. Римляне лишь однажды одержали победу у мыса Пахинуса (мыс Пассаро), принудив транспортный флот, состоявший из 130 кораблей, бежать в Тарент.

В 207 году римскому флоту, разорившему окрестности Утики, которая находилась к северо-востоку от Карфагена, удалось одержать победу над неприятельским флотом, состоявшим из 70 кораблей, причем 4 корабля были уничтожены и 17 захвачены.

Затем, в 204 году Сципион отправился в Африку с 40 военными кораблями и транспортным флотом, состоявшим из 400 кораблей, на котором было посажено 40 000 человек пехоты и 2700 всадников; он высадился на берег, но взять Карфаген не мог; тогда, в ожидании наступления зимы, он вытащил свои корабли на берег и окружил их валом.

Таким образом, война эта вовсе не доказывает господство римлян на море, а только неумение карфагенян вести морскую войну; ничто не мешало им выстроить большой флот и вести войну до конца, но на это у них не хватало смелости.

Римляне ходили по морю с такой уверенностью, как будто у карфагенян не было вовсе никакого флота: они возили войска в Испанию, Галлию, Сардинию, в Адриатическое море, три раза в Африку, и ни разу неприятель не атаковал их на море. Карфагеняне также неоднократно перевозили по морю большие транспорты с войсками. Карфагенский флот только однажды, в состоянии крайней необходимости, произвел атаку на римлян незадолго до падения Карфагена, но и то не на море, а в гавани Утики, где стоял флот Сципиона, окруженный четырьмя рядами транспортных судов, соединенных между собой цепями и брусьями; особенного успеха атака эта не имела. Битва при Заме положила конец войне; условия мира были крайне тяжелыми: Карфаген должен был выдать все свои военные корабли, кроме десяти, и лишился права вести какую-либо войну без разрешения римского сената.

Таким образом, карфагеняне в течение всей второй Пунической войны ни разу не захватили в свои рука стратегической инициативы на море, что особенно бросается в глаза при сравнении с успешными действиями Ганнибала, который вел на суше самую смелую наступательную войну, какую только знает мировая история.

Конечный исход войны мог бы быть совершенно иным, если бы Карфаген вовремя воспользовался теми стратегическими уроками, которые в таком изобилии и с такой ясностью преподнесла ему только что закончившаяся за 20 лет перед тем первая Пуническая война. Несомненно, и Рим тогда действовал бы иначе. Во всяком случае, положение его было не раз более чем критическим, даже без участия карфагенского флота.

Во время первой Пунической войны римскому народу, вопреки консервативной партии, крепко державшейся за старину, удалось добиться создания флота, при помощи которого Карфаген и был окончательно побежден. Во второй Пунической войне у Рима уже не было необходимости создавать флот, так как Карфаген почти совершенно отказался от прежних энергичных действий на море. Рим господствовал на море, и, владея внутренними линиями сообщения между Италией и Испанией, мог на всех направлениях отражать карфагенян, действовавших по внешним линиям, не взирая на всю энергию их наступления. В то время, как римляне имели возможность успешно вести войну в Испании, Ганнибал был покинут в южной Италии почти без всякой поддержки, и не потому, что Рим завоевал безусловное господство на море, а только потому, что Карфаген вообще ничего не делал для морской войны, хотя и имел к этому полную возможность.

Затем, в третьей Пунической войне (мы здесь несколько забегаем вперед) Карфаген совершенно не использовал флота, и римляне получили возможность атаковать его в самой его столице, для чего даже не потребовалось господства на море, так как войска могли беспрепятственно быть переправлены в северную Африку. Упадок, вернее гибель, морского могущества Карфагена и был главной причиной, по которой Рим вышел победителем из борьбы за мировое владычество.

Уже во время второй Пунической войны, Карфагеном на море было сделано очень немногое, а к тому времени, когда Карфагену была навязана третья война, он, по-видимому, окончательно утратил все старые морские традиции. Карфагенянам даже не пришла в голову мысль о необходимости отразить неприятеля на море, чтобы не дать ему возможности утвердиться в Африке, где испытанной тактике римлян заранее можно было предсказать успех. По-видимому, на них нашло какое-то отупение, вследствие которого они не хотели видеть надвигавшейся опасности; они допустили высадку в Африке 30-тысяной армии и думали, что им удастся купить мир, дав римлянам заложников и выдав им все свое оружие и военное снаряжение.

С каждым разом римляне требовали все большего, пока, наконец, не объявили, что Карфаген должен быть разрушен, а жители его переселены на другое место, отстоящее от моря, по крайней мере, на две мили. «Carthaginem esse delendam» — «Карфаген должен быть разрушен») — слова, которые постоянно повторял в своих речах Марк Порций Катон. То, чего не могли сделать ни хладнокровное размышление, ни энергия, сделало теперь отчаяние. Карфагеняне самым предательским образом были обезоружены римлянами и лишены всего военного снаряжения. Но тут они с величайшей энергией принялись производить новое вооружение; они разрушали свои дома, чтобы пустить в дело дерево и железо для этой надобности, и когда римские консулы, давшие карфагенянам некоторое время на размышление, начали атаку, они нашли на стенах защитников, снабженных всеми средствами обороны.

Карфагеняне проявили такое отчаянное мужество, что иногда доводили римлян до крайне опасного положения; им по временам приходилось отказываться от наступления и сосредотачивать внимание на защите своего флота от нападения брандеров. Положение дел изменилось только с назначением нового консула, Сципиона Эмилиана. Чтобы отрезать Карфагенянам подвоз припасов, он устроил поперек полуострова, на котором находился Карфаген, укрепленный лагерь, а гавань запер при помощи широкой каменной дамбы.

Однако через несколько дней после окончания постройки дамбы, к величайшему изумлению римлян, из военной гавани Карфагена по вновь прорытому каналу вышел прямо в море флот, состоявший из 50 трирем и множества мелких судов. Флот этот мог бы нанести сильный удар ничего не ожидавшему и неподготовленному римскому флоту, однако карфагеняне ограничились тем, что сделали несколько демонстративных рейсов, причем осыпали римлян насмешками. Когда на третий день они начали атаку, римляне уже успели приготовиться; произошло решительное сражение, после которого карфагенские суда ночью столкнулись в узком входе в гавань, а римляне атаковали их с тыла и разбили.

Карфаген, от которого оставалось почти только груда развалин, попал, наконец, в руки победителя, Сципиона Африканского Младшего. Величайшая морская держава в западной части Средиземного моря окончила свое существование; Рим вышел победителем из борьбы и стал всемогущим не только на суше, но, за отсутствием сколько-нибудь значительного соперника, и на море.

ВОЙНЫ С МАКЕДОНИЕЙ И СИРИЕЙ

Почти сразу после окончания второй Пунической войны римляне оказались втянутыми в войну с Филиппом V Македонским. В Восточном Средиземноморье в это время доминировали три крупнейших эллинистических государства, созданные наследниками Александра Великого: Египет Птолемеев, которому принадлежали также Кирена, Кипр, значительная часть Сирии и некоторые острова Эгейского архипелага; империя Селевкидов, включавшая северную Сирию, южную часть Малой Азии и все восточные провинции бывшей империи Александра; Македония, где правила династия Антигонидов, претендовавшая на гегемонию в материковой Греции — македонский царь формально считался главой лиги греческих государств.

Прежние контакты Рима с Восточным Средиземноморьем ограничивались обменом посольств и некоторыми совместными усилиями в борьбе с пиратством в Адриатическом море. После победы над Пирром Рим заключил союз с Птолемеем II (в 273 г. до н. э.), но союз этот был, скорее, формальностью, признанием Римской республики как одной из «мировых держав», и ни одну из сторон ни к чему не обязывал. Предпринятые Римом во второй половине III в. до н. э., после первой Пунической войны, меры по борьбе с иллирийскими пиратами затрагивали интересы как римской, так и греческой торговли, поэтому римский сенат направил в 228 г. послов в Афины и Коринф, чтобы доложить о результатах кампании в Адриатике. Начало второй Пунической войны не время отвлекло внимание римлян от восточных проблем, однако заключение в 215 г. (вскоре после поражения римской армии при Каннах) союза между Ганнибалом и Филиппом V не осталось ими незамеченным. Римляне подозревали, что македонский царь намеревается, воспользовавшись их военными неудачами, повторить кампанию Пирра и захватить Южную Италию.

В 214 г. римский адмирал Валерий Левиний высадил десант на побережье Иллирии, чтобы заставить Филиппа рассредоточить свои силы, а в 212 г. заключил антимакедонский союз с Этолийской лигой (одним из союзов греческих государств, во главе которого стояли этолийцы) и с пергамским царем Атталом. Этолийцы и до этого были во враждебных отношениях с Македонией, а Аттал рассчитывал, при помощи римлян, расширить свое маленькое царство за счет македонских владений в Эгеиде. Первая Македонская война вяло тянулась до 205 г. и не принесла каких либо существенных выгод ни одной из сторон. Филипп сохранил за собой часть адриатического побережья (у устья Апса), но вынужден был отказаться от претензий на главенство в лиге греческих государств.

Не имея возможности расширить свое влияние в Адриатике, он в 203 г. до н. э. вступил в союз с селевкидским царем Антиохом III, построил сильный флот и атаковал островные владения Птолемеев. Воспользовавшись малолетством Птолемея V, Филипп захватил несколько принадлежавших Египту островов в Эгейском море (202-201 гг.). Его варварские методы ведения войны (продажа в рабство населения целых городов, нападение на торговые суда нейтральных стран) настроили против него многие греческие государства, в том числе Афины и Родос. Родосцы, существовавшие, в основном, за счет морской торговли, сильно пострадали от действий македонского флота. Им без особого труда удалось убедить Аттала вновь вступить в войну с Македонией, однако морская кампания 201 г. у западных берегов Малой Азии не принесла ожидаемых результатов: флот союзников понес большие потери в сражениях у Хиоса и Ладе, и Аттал решил усилить антимакедонскую коалицию, возобновив союз с Римом. Его посольство в Рим в 201 г. сопровождала родосская делегация.

У римлян не было особого повода для войны с Македонией Филипп соблюдал условия договора 205 г., кроме того, республика еще не оправилась от последствий второй Пунической войны. Послам, тем не менее, удалось, хотя и не сразу, уверить римский сенат в том, что союз Филиппа с Антиохом непосредственно угрожает римским интересам; римляне, к тому же, еще не забыли, как Филипп воспользовался их поражением при Каннах. В 200 г. консул Публий Сульпиций Гальба убедил сенат объявить войну Македонии под тем предлогом, что Филипп напал на союзников Рима. Македонскому царю был послан ультиматум с требованием возместить убытки родосцам и Пергаму и отказаться от вмешательства в отношения между греческими государствами. Участие римлян во второй Македонской войне, вероятно, не отвечало в тот момент интересам Римской республики, да и формального повода к ней, кроме просьбы недавних союзников, тоже не было. Аттал вступил в нее исключительно из корыстных интересов, единственной реально заинтересованной стороной были родосцы, пострадавшие от пиратских действий македонского флота и потерявшие несколько баз на побережье Малой Азии. Римлян, однако, насторожили военные успехи Филиппа на востоке; после Пирра и Ганнибала, перспектива еще одного вторжения в Италию не казалась им невозможной. В 201 г., еще до прибытия посольства союзников, получив известие о действиях македонского флота, римляне перевели один из своих флотов из Сицилии к берегам Иллирии. Македонский флот, правда, тоже понес большие потери при Хиосе и Ладе, и, самое главное, Филипп, в отличие от Аттала и родосцев, не имел возможности восстановить его в короткое время, но в ходе кампании ему удалось захватить Перею, прибрежную область Карии (всего в 20 милях от Родоса), что представляло потенциальную угрозу и для родосцев и для Пергама. Там был оставлен македонский гарнизон, сам же Филипп с остатками флота прорвал блокаду союзников и вернулся в Грецию, где вступил в войну с Афинами. Афиняне обратились за помощью к Египту, Пергаму и Родосу. Союзники предоставили в их распоряжение свой флот, однако им нечего было противопоставить македонской армии, поэтому родосцы убедили афинян последовать их примеру и просить помощи у Рима. Афины по-прежнему считались культурной столицей цивилизованного мира — если послы Аттала и родосцев сперва не смогли добиться от римлян определенного ответа, то появление афинского посольства в Риме сделало свое дело, и Рим вступил в войну.

Родосцы тем временем захватили несколько морских баз Филиппа на Эгейских островах и блокировали его гарнизоны на Самосе и Паросе, а македонский царь предпринял энергичные действия во Фракии. Не надеясь добиться абсолютного превосходства на море, он рассчитывал проложить дорогу в Азию, к оставленным там гарнизонам, вдоль фракийского побережья и заодно лишить противника морских баз во Фракии. Морские базы Египта (Эн, Элей, Алопеконнес, Каллиполис и Мадит) были захвачены им без особого труда, сопротивление оказал только Абидос, куда Аттал успел ввести около 300 солдат. Филипп блокировал город. Репутация македонского царя, уничтожавшего или поголовно продававшего в рабство население захваченных им городов, была такова, что жители Абидоса, осознав безнадежность своего положения, предпочли покончить с собой и поджечь город, нежели сдаться. Родосцы, за отсутствием наземных войск, не могли оказать помощи Абидосу или препятствовать продвижению македонян во Фракии. Поэтому они сосредоточили свои усилия на борьбе с флотом Филиппа и его союзников, критских пиратов, в Эгейском архипелаге. При этом значительную часть флота им приходилось держать у карийского побережья — македонский гарнизон в Перее создавал непосредственную угрозу Родосу.

С падением Абидоса и захватом проливов македонянами прекратилось поступление зерна из Причерноморья в Грецию (в то время — основной источник продовольствия и для Аттики и для Родоса). Второй важный источник хлеба — Египет — тоже был ненадежен, поскольку египтяне были заняты войной с Антиохом III на юге Палестины, к тому же явно ее проигрывали. Антиох захватил большую часть их морских баз и верфей в Леванте и увеличил свой флот за счет трофейных египетских судов.

Тем временем в Иллирии высадилась римская армия под командованием П. Сульпиция Гальбы. Римский флот, насчитывавший 75 кораблей (сюда, вероятно, вошла и ранее отправленная к берегам Иллирии эскадра), избрал в качестве основной базы о. Коркиру. 20 трирем были направлены для патрулирования побережья Аттики. К ним присоединились 4 родосские квадриремы и несколько афинских афрактов — этого было достаточно, чтобы отпугнуть македонян, совершавших рейды на побережье с укрепленной базы в Халкиде.

Против этой базы, вероятно, по инициативе родосцев, имевших богатый опыт по борьбе с пиратскими базами на Крите, вскоре была проведена очень смелая операция. Воспользовавшись тем, что македонские войска на Эвбее рассредоточились и не ожидали нападения, объединенная римско-родосская эскадра вошла ночью в пролив Эврип и незадолго до рассвета высадила десант в бухте Халкиды. Римляне ворвались в город и подожгли македонские продовольственные склады и арсенал, родосцы же тем временем освободили политических заключенных, лидеров антимакедонских партий. Возможности удержать Халкиду не было, поэтому союзники ограничились разрушением укреплений и уничтожением складов, а затем отступили. Разгром Халкиды был серьезным ударом для репутации македонского царя. Выйдя из себя, он вторгся в Аттику, попытался взять Афины штурмом, и едва при этом сам не был убит снарядом из афинской катапульты. Штурм Элевсина также закончился для него неудачей — наличие флота позволило союзникам вовремя перебросить туда подкрепления. Выместив свою злобу на храмах и гробницах Аттики, Филипп отступил на север через Беотию.

В 199 г. к берегам Аттики прибыл основной римский флот под командованием Апустия. К нему присоединился пергамский флот, базировавшийся на Эгине, и 20 родосских квадрирем под командованием Акесимброта. Союзный флот захватил о. Андрос, где Аттал построил свою вторую островную базу, в дополнение к эгинской. Попытка захватить о. Кинф (Кикладский архипелаг) не удалась. Присоединившиеся к союзникам далматинские пираты совершили набег на юго-западное побережье Эвбеи, затем обьединенный флот захватил крепость Орей на Эвбее, крейсировал вдоль побережья Фракии, совершал высадки на Херсонесе и осаждал Аканф, после чего вернулся на эгинскую базу. Во всех этих действиях принимали участие, в основном, римские и пергамские суда — родосцам было поручено следить за македонским флотом, поэтому они расположились у мыса Зеласиум, недалеко от Деметриады, военно-морской базы македонян. Македонский же флот не предпринимал активных действий — он в это время переоснащался в Деметриаде, а постоянная угроза со стороны родосцев не позволяла ему ее покинуть. Филипп осознавал эту потенциальную угрозу, поэтому постарался опустошить все близлежащие острова (Перарет и Скиаф), которые противник мог бы использовать в качестве опорных пунктов для нападения на Деметриаду. Впрочем, бездействие Гераклеида, командовавшего македонским флотом, в конце концов вызвало недовольство Филиппа — он был впоследствии смещен и арестован.

Падение Орея закрыло для македонян пролив Эврип, изолировало Коринф, их главный опорный пункт на юге, и одновременно побудило этолийцев к активным действиям против Македонии. Задача союзников — запереть Филиппа в Македонии — была наполовину выполнена. С другой стороны, неожиданное вмешательство Антиоха III, угрожавшего Пергамскому царству, не позволяло Атталу и родосцам целиком сосредоточится на войне с Македонией, а половина родосского флота вынуждена была сопровождать транспорты с зерном и патрулировать пролив между островом и континентом.

Зимой 199/8 г. командующим римским флотом был назначен Квинт Фламинин. Первой предпринятой им операцией был штурм Эретрии, еще одного македонского форпоста, всеми силами союзного флота. Установленные на судах метательные машины пробили брешь в стене крепости. Гарнизон попытался начать мирные переговоры с Атталом, но Фламинин опередил их, предпринял ночной штурм и захватил город. Гарнизон Кариста, другой эвбейской крепости, капитулировал добровольно, был обезоружен и переправлен в Беотию. После этого союзный флот направился к Коринфу. Блокировать город не удалось — Филипп сумел перебросить туда подкрепления и припасы на легких лембах, для чего, впрочем, ему пришлось снять экипажи с части своих боевых кораблей. Взять эту сильную крепость штурмом не представлялось возможным. Аттал убедил Фламинина снять осаду, и римский флот вернулся на зиму на свою базу в Коркиру. Сохранив за собой Коринф, македоняне могли использовать его как базу для нападения на идущие в Грецию римские транспорты. Неудача под Коринфом отчасти компенсировалась успешными переговорами с Ахейской лигой, в Аргосе же, напротив, к власти в это время пришла про-македонская партия.

Сложившуюся к зиме 198/7 г. ситуацию Филипп использовал для предварительных переговоров с командованием союзников. Встреча произошла в Локриде, куда македонский царь прибыл в сопровождении всего нескольких легких судов. В первый день он отказался сходить на берег, несмотря на данные ему гарантии безопасности, ссылаясь на присутствие этолийцев, и за все время переговоров единственный раз покинул корабль для личной встречи с Фламинином. Переговоры зашли в тупик. Филипп готов был вернуть родосцам Перею, но хотел при этом сохранить за собой захваченные гавани, что лишало его уступку всякого смысла.

Родосцы же к 197 г. уже перебросили в Перею около восьмисот ахейских гоплитов (наемников) и сотню кавалерии. К ним присоединился родосский адмирал Павсистрат, примерно еще с 2000 солдат, и они разбили македонян в битве при Алабаунде. Павсистрат освободил Перею, хотя ему не удалось воспрепятствовать отступлению македонских гарнизонов в Баргилию и захватить Стратоникею. Все это родосцы осуществили без поддержки римлян, при том, что значительная часть их кораблей продолжала действовать в составе союзного флота у берегов Греции.

Тем временем в восточных водах появился флот Антиоха III — около ста катафрактов (тяжелых боевых кораблей) и двухсот более легких судов (в их числе так называемые керкуры — быстроходные транспорты). Селевкидский монарх намеревался, прежде всего, захватить оставшиеся птолемеевские базы на юго-западном побережье Малой Азии. Неизвестно, входило ли в его намерения оказание военной помощи его прежнему союзнику Филиппу, которому Фламинин в это самое время пытался всеми силами навязать решающее сражение — в любом случае, союзникам следовало воспрепятствовать такой возможности. Появление большого сирийского флота у берегов Малой Азии затрагивало, прежде всего, интересы Родоса, и родосцы немедленно предьявили селевкидскому царю ультиматум с требованием не выходить за пределы мыса Хелидонии в Киликии (смелый поступок, за который они удостоились многочисленных похвал со стороны римских историков). Антиох III был опытным политиком и хорошим стратегом, конфликт с Родосом (при том, что с севера ему угрожал Пергам, а с юга — Египет), при его зависимости от морских коммуникаций, ему был в тот момент совершенно не нужен, и он поспешил успокоить родосцев, заодно напомнив им о прежней дружбе между ними и его предками. Дальнейшего развития этот инцидент в то время не получил, и до открытого конфликта дело не дошло, тем более что поражение Филиппа V при Киноскефалах изменило баланс сил, укрепления Родоса пострадали в начале 196 г. от землетрясения, а флот Антиоха — от бури и мятежа. Антиох продолжал заигрывать с родосцами, захватывать прибрежные города и продвигаться к Геллеспонту — его план «восстановления империи Александра» мало чем отличался от потерпевших крах замыслов Филиппа V. Возможно, что он надеялся даже на союз с Родосом — ему нужен был сильный флот, а его собственным морякам не хватало боевого опыта.

Тем временем военные неудачи заставили македонян пойти на уступки. Мир был подписан в 196 г. в Никее. Филипп должен был уступить свои владения в Малой Азии и вывести гарнизоны из опорных пунктов на проложенной им дороге на восток. Римляне конфисковали весь его военный флот, кроме гигантского «шестнадцатирядного» флагмана, построенного еще Деметрием Полиоркетом. Последнее условие было внесено в договор римским сенатом уже после переговоров между македонским царем и Фламинином, возможно, по наущению родосцев, стремившихся окончательно освободить море от македонян. Родос получил практически все, чего добивался, Аттал же, по условиям договора, терял новоприобретенные морские базы в Эгейском море — декларированная Фламинином «свобода Греции» требовала возвращения отвоеванных у Македонии островов их прежним владельцам. Правда, Пергам сохранил свою базу на Эгине и остров Андрос, где прежде была египетская морская база. Вероятно также, что в качестве компенсации ему досталась часть захваченных в Коринфе легких военных судов. В том же 196 г. Аттал скончался, а его наследник, Эвмен II, не решился требовать пересмотра условий договора.

Интересы римлян и Антиоха III тем временем должны были неминуемо столкнуться, и многие греческие государства, в том числе и Родос, ждали этого момента. Антиох уже захватил Эфес, превратив его в мощную военно-морскую базу, и закрепился на Геллеспонте, восстановив Лисимахию на европейском берегу пролива. Римляне намекали Антиоху, что они готовы не обращать внимания на его действия в Азии, если он сам воздержится от вмешательства в дела европейской Греции, что, конечно, совсем не устраивало Пергам и Родос, но Антиох в конце концов не смог удержаться от соблазна.

Вывод римских войск из Греции немедленно породил целый ряд конфликтов. Спартанский тиран Набид, сторонник македонян, перед тем разгромленный союзниками, нарушил условия мирного договора, восстановил свой флот (у него было три катафракта и несколько лембов), начал войну с Ахейской лигой, захватил несколько прибрежных крепостей и осадил Гитеум на побережье Лаконии, который удерживал ахейский гарнизон. Ахейцы намеревались сперва снова призвать на помошь римлян, но Филопомен убедил их попробовать справиться с Набидом собственными силами, для чего оснастил одну из трофейных квадрирем, бывший флагман македонского флота. Этот ветхий корабль (ему было не менее 80 лет) развалился на куски при первом же столкновении с флотом Набида. Последний, однако, не сумел воспользоваться плодами этой победы (если не считать захвата Гитеума), а его армия вскоре была полностью разгромлена ахейцами. Набид попытался привлечь на свою сторону Этолийскую лигу и успел втянуть этолийцев в войну прежде, чем сам был убит заговорщиками. Этолийцы, как одни из самых активных участников борьбы с Македонией, рассчитывали при разделе македонского наследства на ощутимые территориальные приобретения — они надеялись включить в свою лигу всю Фессалию, но не получили почти ничего. Разочаровавшись в союзе с римлянами и ввязавшись в войну с бывшими союзниками, они решили пригласить в Грецию Антиоха, дабы он «освободил страну от римского деспотизма». Антиох не удержался и принял приглашение, возможно, желая просто подразнить римлян. В 192 г. он высадил в Деметриаде свой авангард, 10 000 солдат, занял Халкиду и вторгся в Фессалию. Его флот, которым командовал Поликсенид, родосский изгнанник, насчитывал 200 транспортов и корабли сопровождения — 40 катафрактов и 60 легких военных судов. Греки приняли Антиоха довольно холодно — они еще не разочаровались в дарованной Римом «свободе». Этолийцы также раскаивались в своем необдуманном поступке — между ними и Антиохом начались трения, каждый пытался использовать другого в своих собственных интересах. Филипп Македонский, вместо того, чтобы поддержать Антиоха, принял сторону римлян и соблюдал условия договора 196 г. Римляне же восприняли вторжение Антиоха в Грецию как непосредственную угрозу, как попытку селевкидского царя создать плацдарм для последующего вторжения в Италию. Известие о том, что Ганнибал нашел приют при дворе Антиоха, еще более усилили их опасения.

Родосцы, несмотря на свой смелый ультиматум, не предприняли каких либо активных действий против селевкидского флота. Они сосредоточили весь флот у Родоса и заняли выжидательную позицию. Атаковать транспорты Антиоха не имело смысла — если его сил и было недостаточно для завоевания Греции, то Родосу они могли доставить много неприятностей.

Рим начал спешно готовиться к войне. В Грецию в 191 г. была отправлена 20-тысячная армия во главе с консулом, Марком Ацилием Глабрионом. Он действовал вполне успешно, заставив Антиоха отступить из Фессалии и выбив его из Фермопильского прохода (воспользовавшись тем самым обходным путем, по которому персидский отряд зашел в тыл к спартанцам в 480 г. до н. э.). При отступлении Антиох потерял значительную часть своей армии и был вынужден вернуться в Азию, куда за ним намеревались со временем последовать и римляне.

Далеко не столь удачны были действия римского флота, которым командовал Гай Ливий Салинатор, сменивший на этом посту Атилия. Флот в это время был укомплектован, в основном, старыми судами, ветеранами второй Пунической войны (им было от 25 до 15 лет), новые корабли давно не строились. Сенат немедленно принял решение о строительстве ста новых судов, но эта программа так и не была выполнена. Римляне не смогли отбить Халкиду, неудачно пытались блокировать в Деметриаде часть сирийского флота, понесли потери при Эвбее (при этом попал в плен сын Сципиона Африканского). Ливий делал все возможное, чтобы привлечь к морским операциям флоты союзников — ему удалось сосредоточить у берегов Аттики 81 катафракт и 24 легких судна (сюда входили отряды из Региума и Локр и 6 карфагенских катафрактов). Пергамский царь Эвмен II прибыл в Пирей с тремя кораблями — известия о военных приготовлениях Антиоха в Азии, что создавало угрозу Пергаму, не позволяли ему выделить больше.

Антиох все еще надеялся предотвратить перенесение военных действий в Азию, блокировав дорогу через Фракию. Лисимахия была превращена в северную морскую базу сирийского флота, отборный отряд быстроходных судов патрулировал Эгейский архипелаг. Поликсенид же тем временем переоснащал флот в Эфесе. Эфесская база, находившаяся как раз между Родосом и Пергамом, должна была препятствовать соединению союзных флотов. Родос, в свою очередь, располагался между Эфесом и левантийскими верфями Антиоха, поэтому обе стороны должны были опасаться соединения флотов противника и уничтожения собственных флотов по частям, до того, как они успеют объединиться.

Основной задачей, поставленной перед римским флотом, была охрана и снабжение той армии, которая должна была двинуться в Азию по суше, вдоль фракийского побережья. Эвмен, обеспокоенный прежде всего судьбой собственного царства, предложил Ливию решить эту задачу, перебросив флот через Делос к пергамской военной базе на Элее, откуда удобно было охранять и Геллеспонт и Пергам. Ливий, вопреки всем ожиданиям, согласился на этот смелый ход. Его неожиданный рывок через Эгейское море вынудил Поликсенида покинуть район пролива и убедил родосцев в том, что римляне действительно готовы сражаться в восточных водах. Родосский флот (27 кораблей) под командованием Павсистрата немедленно отправился к Самосу, рассчитывая соединиться там с римским флотом. С этого союзного острова, имевшего две укрепленные гавани, родосцы могли также следить за судами, выходящими из гавани Эфеса.

Ливий, похоже, больше заботился не о том, чтобы объединиться с флотом союзников, а о том, чобы скорее добраться до Элеи. Однако противный ветер отнес его флот в сторону, и он, вместо того чтобы соединиться с родосцами, пристал к Хиосу, где заодно решил пополнить запасы.

Поликсенид, очевидно, каким то образом получил известие о выходе в море родосского флота. Намерения союзников — объединить силы для совместных действий — были для него совершенно очевидны, и он решил навязать сражение одному из флотов прежде, чем им удасться это сделать. Поликсенид вышел из Эфеса и направился к Фокее, затем оттуда неожиданно повернул к Эритрее, намереваясь встретить противника у Кисской гавани. Каким-то образом, возможно ночью, римский флот разошелся с ним по пути от Хиоса. Эвмен тем временем вернулся из Элеи со всем своим флотом (24 катафракта и многочисленные легкие суда). Объединенный флот подошел к Фокее, но Поликсенида к тому времени там уже не было.

Причиной, заставившей его покинуть Фокею, вероятнее всего были полученные им известия о местонахождении родосского флота. Поликсенид готов был допустить соединение римлян и пергамцев, чтобы успеть дать бой своим бывшим соотечественникам, встретив их на пути от Самоса. Кисская бухта как нельзя лучше подходила для этого. Но, к его изумлению, вслед за ним к Киссу подошел римско-пергамский флот, боевым качествам которого Поликсенид давал не самую высокую оценку.

Точное соотношение сил и потери противников в битве при Киссе нам неизвестны (Тит Ливий явно занижает потери союзников, сводя их к трем карфагенским триремам). Поликсенид, очевидно, не был знаком римской тактикой превращения любого морского сражения в огромную рукопашную свалку, поэтому его изящные маневры не произвели на противника должного впечатления. Потеряв какое-то количество судов, он предпочел отступить и укрылся в Эфесской гавани, где был заперт объединенным союзным флотом. На зиму флоты рассредоточились по своим базам — римский флот нашел приют в Кане, воспомогательной базе Пергама. Антиох тем временем спешно достраивал заложенные в предшествующем году новые корабли — Ганнибала, выполнявшего при нем роль неофициального военного советника, он отправил с этой целью в Финикию, где находились его главные верфи — а Поликсенид ремонтировал флот в Эфесе. Антиох надеялся начать кампанию на море и объединить свой флот прежде союзников.

Весной 190 г. родосцы отправили на север 36 кораблей под командованием Павсистрата, а Ливий вышел со всем своим флотом и частью флота Эвмена к Геллеспонту, где намеревался разрушить ряд укреплений противника и расчистить дорогу для римской армии — несколько преждевременно, поскольку ей предстояло воспользоваться этим маршрутом не раньше чем через год. Родос остался без поддержки союзников, один на один против всего сирийского флота. Поликсенид воспользовался этим, и решил заманить родосский флот в ловушку. Он сделал вид, что готов предать Антиоха и предложил Павсистрату через посредника передать Родосу ту часть сирийского флота, которой он командовал, в обмен на прощение и право возвратиться на Родос. В качестве гарантии Поликсенид подписал письменное обязательство в присутствии доверенных лиц Павсистрата. Павсистрат поверил ему. Родосский флот в это время базировался на Самосе, в гавани Панорма, откуда продолжал следить за Эфесом. Ливий и Аппиан сообщают, что истинные планы Поликсенида были выданы Павсистрату одним из пленных эфесян, но тот не придал этой информации должного значения или не успел ее проверить. Поликсенид действительно вытащил большую часть своих судов на берег около Эфеса, якобы для ремонта, и этим усыпил бдительность Павсистрата. У него было 70 катафрактов и несколько десятков легких судов против 27 родосских кораблей, кроме того он заключил союз с пиратом Никандром, который должен был ночью высадить своих людей у Панорма.

Сирийский флот появился у входа в бухту на рассвете. Для родосцев это было полной неожиданностью, однако они быстро оправились от шока. Расположенные по обеим сторонам бухты береговые батареи — снятые с судов метательные машины — открыли огонь по сирийским судам. Было еще темно, когда пираты Никандра напали на родосцев с суши. Те, вероятно, приняли их за гоплитов Антиоха и пришли в полное замешательство. Павсистрат попытался вырваться из бухты с оставшимися кораблями — к тому времени около двадцати его судов уже были захвачены противником на берегу, либо у выхода из бухты. Его собственный флагман был окружен и протаранен тремя сирийскими квинкриремами, сам Павсистрат погиб в самом начале прорыва. Выйти из бухты удалось только пяти родосским и двум союзным косским кораблям, которые прорвали строй противника, отпугнув его огненными снарядами (изобретением Павсистрата).

Поражение родосского флота заставило Ливия прервать бесполезную геллеспонтскую экспедицию, тем более что его корабли нуждались в ремонте, а людям не хватало продовольствия — поддерживаемые Антиохом пираты перехватывали шедшие из Италии транспорты с припасами. К тому же в Фокее, где Ливий оставил четыре корабля, произошел переворот, инспирированный сторонниками Антиоха, вдохновленными известием о поражении родосцев в бухте Панорма. Ливий продошел к Фокее слишком поздно, и ограничился разорением окрестностей города.

Родосцы на удивление быстро восстановили свой флот, построив 20 новых квадрирем и укомплектовав их экипажем. Командовать флотом был назначен Эвдам. Родосский флот соединился с римским у Самоса, причем по пути туда римляне едва не были перехвачены Поликсенидом — ему помешала только плохая погода. Затем союзный флот подошел к Эфесу, где вновь укрылся флот Поликсенида, и Ливий высадил часть войск на берег, намереваясь пополнить запасы продуктов. Но его фуражиры были атакованы эфесским гарнизоном и вернулись ни с чем.

К тому моменту, когда Ливия сменил на посту командующего флотом Луций Эмилий Регилл, родосский флот уже был почти полностью восстановлен. Родосцы встретили Регилла в Пирее, откуда он направился на Хиос, оставив у берегов Греции 18 кораблей для борьбы с пиратами, угрожавшими римским транспортам. Союзные флоты вновь объединились на Самосе, где состоялся военный совет, продемонстрировавший полное непонимание римлянами основ морской стратегии и отсутствие у них какого либо определенного плана действий, кроме как вступить в бой с флотом противника, ежели таковой им встретится. Уже освобожденный от командования Ливий предложил затопить несколько нагруженных песком транспортов у входа в гавань Эфеса, и таким образом запереть там сирийский флот. Поскольку трудно было надеяться на то, что противник будет равнодушно наблюдать за проведением этой громоздкой операции, а потом ничего не предпримет для расчистки прохода, этот фантастический план был отвергнут. Родосцы предлагали захватить Патару, укрепленный город на азиатском берегу, до войны принадлежавший Родосу. Там имелась хорошо защищенная гавань, и оттуда можно было бы перехватить идущий с юга для соединения с Поликсенидом финикийский флот Антиоха. Регилл согласился с планом, но отказался разделять свой флот, выделив для этой операции только две квинквиремы под командованием Ливия. Всего, вместе с четыремя родосскими квадриремами и двумя афрактами, удалось набрать 11 кораблей, что было явно недостаточно. Неожиданная высадка у Патары не удалась — корабли задержались из-за плохой погоды, и элемент неожиданности был утрачен. Союзникам удалось отбить нападение сделавшего вылазку гарнизона, но для штурма крепости сил не хватало. Ливий отпустил родосцев и отправился назад в Грецию, а затем в Италию, не заходя на Самос. Регилл, раздасадованный неудачей, предпринял ряд совершенно бессмысленных действий. Он увел весь флот с Самоса, предоставив Поликсениду полную свободу, совершил несколько рейдов на побережье и подошел к Лориме, ближайшему к Родосу порту на материке. Его собственные трибуны осуждали его действия, предвидя, что противник наверняка воспользуется сложившейся ситуацией. Сирийцы действительно ей воспользовались. Селевк, сын Антиоха, атаковал сперва пергамскую морскую базу в Элее а затем двинулся на Пергам. Эвмен, как только получил известие о приближении врага к своей столице, немедленно вернулся в Пергам и увел свои корабли, а римляне и родосцы вынуждены были последовать за ним хотя бы для того, чтобы не дать противнику уничтожить по пути весь пергамский флот.

Антиох подошел к Элее со всей своей армией и предложил собравшимся там союзникам начать переговоры о мире. Трудно сказать, почему он упустил столь выгодный для себя момент — взятие Элеи или Пергама поставило бы под удар планы римского вторжения в Азию, а флот Поликсенида мог бы запереть весь союзный флот в гавани Элеи (чего весьма опасались родосцы, и чего не хотели понять римляне). Регилл постарался затянуть переговоры, ссылаясь на то, что он не уполномочен подписывать какие либо соглашения до прибытия консула (тем более, что вместе с консулом должна была прибыть и армия). Антиох ни на чем не настаивал, но и не предпринимал никаких действий под Пергамом. Поликсенид также не воспользовался ситуацией и оставался в Эфесе.

Регилл тем временем предпринял еще одну неудачную попытку захватить Фокею. К концу 190 г. престиж его, как главнокомандующего объединенными силами, упал настолько, что союзники предпочли действовать самостоятельно. Эвмен оставался в Элее, а Эвдам, забрав с Самоса 13 родосских квадрирем и две квинквиремы с Коса и Книда, вернулся на Родос. К моменту его возращения уже было получено известие о выходе в море флота Ганнибала — за два дня до прибытия Эвдама против него были отправлены 13 родосских квадрирем под командованием Памфилида. Эвдам поспешил на юг вслед за ним и застал Памфилида у Мегисте, где принял командование объединенным родосским флотом.

Родосцы встретили Ганнибала у мыса Сиде. Несмотря на то, что они высылали вперед разведочные суда, встреча была неожиданной — оба флота шли в походном строю. У родосцев были тридцать две квадриремы и четыре триремы. Флот Ганнибала включал тридцать семь больших судов, в том числе три «семерки» и четыре «шестерки», и десять трирем. Ганнибал первым перестроил свой флот из походного порядка в боевой. Сам он находился на левом фланге, его правым флангом, ближе к берегу, командовал Аполлоний. Чтобы предотвратить окружение родосского флота и дать ему время перестроиться, Эвдам решился на смелый шаг — его флагман и четыре корабля сопровождения покинули строй и атаковали левый фланг противника. Родосцы имели преимущество в скорости и маневренности, их команды были лучше обучены, и сама конструкция их квадрирем давала им преимущество при лобовой таранной атаке. В первые же минуты боя одна из сирийских «семерок» на правом фланге была выведена из строя таранным ударом и захвачена, несколько вражеских кораблей лишились весел — более маневренные родосцы обламывали их таранами, прорываясь сквозь строй противника. Через некоторое время правый фланг сирийцев дрогнул и обратился в бегство. Эвдам был почти окружен отрядом самого Ганнибала, но спас свой корабль, дав сигнал флоту собраться вокруг флагмана (родосцы разработали надежную систему сигналов — Эвдам продолжал давать сигналы кораблям резерва и Памфилиду, командовавшему центром, даже в тот момент, когда его собственный отряд уже вырвался вперед и атаковал левый фланг Ганнибала). Подоспевшие с левого фланга, уже обратившие противника в бегство родосские суда едва не окружили самого Ганнибала, и тот вынужден был дать сигнал к отступлению. Его искалеченный гигантский флагман был взят на буксир афрактами, двадцать наименее поврежденных сирийских кораблей прикрывали отход. Родосцы замерли, наблюдая это великолепное зрелище, однако сил преследовать противника у них уже не было, а их собственный флагман тоже получил большие повреждения. Флот Ганнибала был потрепан настолько, что уже не смог выйти в море до самого конца войны.

Эвдам вернулся на Самос, куда была доставлена и трофейная «семерка». Он оставил Хариклита с несколькими судами у острова Мегисте — на тот случай, если Ганнибал снова попытается прорваться на север. Регилл тем временем планировал еще одну экспедицию в Геллеспонт, и Эвдаму стоило большого труда убедить его от нее отказаться — находившихся там кораблей Эвмена было вполне достаточно, а перед союзниками стояли более насущные проблемы — непредсказуемый Поликсенид, укрепившийся в Эфесе, и перебои в снабжении. Регилл получил известие, что транспортные суда с грузом вина из Италии задерживаются, но что жители Теоса заготовили пять тысяч амфор вина для флота Антиоха. Решив перехватить этот ценный груз, он отправился на Теос, по пути встретил пятнадцать легких пиратских судов, союзников Антиоха, и, преследуя их, едва не посадил весь свой флот на рифы у Мионесса, где укрылись пираты. От этих пиратов, вероятнее всего, Поликсенид и узнал о местонахождении римского флота. Регилл остановился в бухте Герастика недалеко от Теоса. Поликсенид хорошо знал это место, очень похожее на гавань Панорма. Он укрыл свой флот неподалеку, за островом Макрида, намереваясь запереть вход в бухту десятью судами, а затем высадить десант и окружить противника. Эвдам, по словам Ливия, уже указывал Региллу на неудобство выбранного им места для стоянки, когда при выходе из бухты два корабля едва не столкнулись и поломали друг другу весла. К счастью для римлян, прежде чем Поликсенид успел приступить к выполнению своего плана, Регилл перевел флот к Теосу. Римские солдаты как раз грузили захваченное вино на суда, когда был замечен вышедший из-за Макриды флот Поликсенида. Римляне бросились к кораблям. Регилл сумел навести какое-то подобие порядка, приказав каждому выходившему из гавани кораблю выстраиваться в линию вслед за флагманом. Предусмотрительные родосцы, которые не стали приставать к берегу ввиду вероятной близости неприятеля, дали ему дополнительную возможность выйти в море и перестроиться. У римлян было 58 судов, у родосцев — 22, против 89 кораблей Поликсенида, в их числе три «шестерки» и две «семерки». Пока римляне выстраивали свой флот, Эвдам изменил курс, зашел союзникам в тыл и вышел к их правому флангу, предвидя, что Поликсенид, используя численное превосходство, попытается здесь охватить их фланг. Регилл, как истинный римлянин, двинулся прямо на врага, и когда Поликсенид, как и ожидалось, попытался атаковать неприкрытый правый фланг римлян, он наткнулся на своих бывших сограждан, вооруженных огненными снарядами Павсистрата. Эвдам немедленно атаковал вражеский флагман, несколько сирийских судов были подожжены в самом начале боя. Римляне, как обычно, постарались поскорее сблизиться с противником и превратить морской бой в рукопашную схватку. Они прорвали центр вражеского строя, но их фланги, открытые для вражеской атаки, пришлось прикрывать родосцам. Римские абордажные команды захватили тринадцать вражеских кораблей, еще двадцать девять были потоплены или сожжены родосцами. Потери родосцев составили один корабль, захваченный противником, когда его якорь при столкновении застрял в обшивке более крупного сирийского корабля, два римских корабля получили сильные повреждения. В разгар боя Поликсенид покинул строй с захваченным у родосцев кораблем и направился к Эфесу. Увидев это, корабли его правого фланга, еще сохранявшие боевой порядок, поспешно бежали.

Война на море закончилась — практически лишившись флота, Антиох вынужден был отказаться от своих владений за Геллеспонтом, и римская армия смогла беспрепятственно переправиться в Малую Азию — родосский флот также принимал участие в этой операции. Регилл, по-видимому, пытался отослать родосцев домой, не желая делиться славой, но они настояли на своем присутствии в Геллеспонте, благодаря чему об их вкладе в победу над Антиохом стало известно в Риме. Потерпев поражение при Магнезии в 189 г. до н. э. Антиох вынужден был согласиться с условиями мира, продиктованными Римом. Поликсенид бежал, опасаясь мести бывших сограждан, а Ганнибал, подозревая, что одним из условий мирного договора будет его выдача римлянам, перебрался в Вифинию.

Римляне высоко оценили помощь родосцев в этой войне, установив в их честь в Риме памятную стелу с перечислением их заслуг. И в Македонской, и в Сирийской войнах Родос выступал не просто как союзник римлян. Родосцы вели свою собственную войну, в которую оказались втянуты еще до вмешательства римлян в дела Греции и Восточного Средиземноморья, и в которой отстаивали свои интересы: прежде всего, собственную безопасность, не говоря уже о безопасности морской торговли, составлявшей основу всей их экономики. Родосский флот, довольно внушительный для такой небольшой островной республики (состав его колебался в пределах 30-40 боевых кораблей, главным образом квадрирем, не считая малых судов), был прекрасно организован и хорошо оснащен (даже малые суда имели на вооружении, по крайней мере, одну метательную машину); родосцы в описываемое время были, по-видимому, лучшими в Средиземноморье моряками, а Родос являлся одним из важных центров изучения навигации, картографии и астрономии (недаром многие античные картографы проводили нулевой меридиан через Родос). Родосской республике, возникшей на обломках империи Александра, с самых первых лет существования пришлось отстаивать свою независимость от притязаний Антигонидов, Птолемеев, а затем и Селевкидов, имевших крупнейшие и оснащенные самой передовой техникой того времени флоты. Только благодаря наличию флота родосцы смогли противостоять огромным эллинистическим империям, экономический потенциал и людские ресурсы которых во много раз превосходили их собственные. Основными же задачами, которые стояли перед родосским флотом и в мирное время, были охрана морских торговых путей и борьба с пиратами. Здесь у родосцев было много общих интересов с римлянами, которые уже в III в. до н. э. вели обширную морскую торговлю и тоже несли убытки от морского разбоя. Не следует, поэтому, рассматривать союз между Родосом и Римом как проявление какой-то исключительной политической дальновидности родосцев (благодаря оказанной римлянам помощи они добились некоторых привилегий, сохраненных ими и после вхождения Родоса в состав Римской Империи) — союз этот диктовался, прежде всего, наличием общих врагов и общих интересов.