Штенцель Альфред История войн на море : ГЛАВА V

ГЛАВА V.

БИТВА ПРИ АКЦИУМЕ. АГРИППА КАК МОРСКОЙ ВОЖДЬ

Во всемирной истории обыкновенно очень мало говорится о морских войнах, но одно морское сражение, тем не менее, всегда упоминается — сражение при Акциуме в 31 г. до н. э. Обойти это сражение молчанием невозможно, так как с тех пор, как стоит мир, ни одно сражение, сухопутное или морское, не имело такого значения. Сражение это на целые столетия предрешило судьбы всего известного тогда мира, сосредоточив власть над ним в руках одного человека, Октавиана Августа, и дав начало всемирной Римской империи, которая просуществовала более четырех столетий (до 395 г. н. э.), когда Феодосий разделил ее на восточную и западную Римскую империю. По сравнению с этим сражением, не только все другие битвы, но даже целые войны отступают на второй план, так как ни одна из них не имела даже приблизительно такого громадного и такого продолжительного влияния на судьбы человечества.

Чтобы объяснить себе этот факт, нужно припомнить тогдашнее крайне запутанное положение дел, которое мы попробуем обрисовать в кратких чертах, обратив особенное внимание на значение более близкого знакомства римлян с морем.

В течение почти пяти столетий, которые потребовались римлянам на покорение Италии, они, несмотря на длинную береговую линию своей страны и на то значение, которое со временем приобрела их морская торговля, держались почти совершенно в стороне от моря. До тех пор они всегда придерживались, как во внутренних делах, так и во внешних сношениях, хотя и эгоистической и агрессивной, но, в общем, прямой политики; но как только они пришли в постоянное соприкосновение с морем, что, впрочем, в первое время выразилось только в переправе через узкий Мессанский пролив, они тотчас же начали отступать от своих прежних принципов. Они совершенно справедливо подвергли публичному телесному наказанию, а затем казнили наемников, которые предательством и убийством завладели Региумом и, как морские разбойники времен Помпея, жили, главным образом, грабежом; между тем, несколько лет спустя они заключили союз с мамертинцами, которые решительно ничем не отличались от этих разбойников.

Римляне, то есть сенат, руководивший политической жизнью страны, ради материальных выгод изменил тем основным нравственным принципам, на которых создавалось римское государство, и без которых оно никогда не достигло бы своего величия. Этот дурной пример оказал влияние не только на внешние сношения Рима, но отразился и на самом римском народе, и это был первый шаг, который сделал Рим на пути к нравственному падению.

Война на море потребовала постройки и вооружения громадного флота, точнее, по вине самих римлян, ничего не смысливших в морском деле, — нескольких больших флотов одного за другим; это вынудило римлян отказаться еще от одного из основных принципов своей политики — мягкого обращения с находившимися в зависимости от них союзниками, которое привязывало их к Риму. Они стали с крайней суровостью угнетать своих морских союзников и довели их до такого истощения, что натолкнули их на мысль о восстании и отпадении от Рима. Это было одной из главнейших причин того, что вторая Пуническая война затянулась на такое продолжительное время, что, в свою очередь, повлекло за собой жестокое наказание восставших и огрубение нравов самих римлян.

Большие контрибуции, полученные с Карфагена и других побежденных стран, а также увеличившиеся вследствие расширения государства морские сношения породили роскошь и легкомысленный образ жизни, вместо существовавшей до тех пор простоты и строгости нравов; зло это особенно распространилось с тех пор, как проконсулы стали возвращаться в Рим с огромными богатствами, награбленными за один только год управления колониями, число которых постоянно возрастало (то же самое наблюдалось у чиновников в английских Ост-Индских колониях). Весь мир обеднел, так как богатства стекались в Рим, где процветала величайшая роскошь и испорченность нравов: вера и верность исчезли, все стало продажным, и везде воцарился золотой телец.

Понятно, что при таких условиях стала разрушаться и прежняя государственная организация. В городе, достигшем колоссального размера, увеличивалось число рабов, пролетариат делался все многочисленнее, и резкая разница между богатыми и бедными классами с каждым днем возрастала. Это открыло широкое поле для деятельности демагогов, возникли внутренние смуты. Отдельные выдающиеся люди, как например Марий и Сулла, стали мечтать о единовластии и ввергли государство в кровавую междоусобную войну. Вместе с тем начались массовые изгнания и убийства политических противников, от которых было желательно избавиться, или даже просто богатых людей, состояние которых желательно было захватить. Стало опасным играть какую-нибудь политическую роль.

Закон Габиния давал Помпею возможность захватить единовластие, но у него не хватало решимости воспользоваться этим законом и, закончив в короткий срок войну с морскими разбойниками, он сложил с себя предоставленную ему громадную власть; так же поступил он и еще раз, при другом подобном же случае. Однако, несколько лет спустя, в 60 году, он принял участие в захвате власти вместе с Цезарем и Крассом; это разделение власти продолжалось, впрочем, только около десяти лет, после чего Цезарь, превосходивший его своей энергией, одержав в 48 году победу при Фарсале, захватил всю власть в свои руки.

Вслед затем, Цезарь в августе месяце того же 48 года отправился в Александрию, чтобы урегулировать спорный вопрос о престолонаследии; он взял с собой 5000 человек на десяти военных кораблях, которые были встречены египтянами враждебно. Под начальством некоего Ахилла была сделана попытка отрезать сообщение Цезаря с морем и запереть его вместе с кораблями, для чего египтяне блокировали оба выхода из гавани.

Однако Цезарь быстро одолел неприятеля; он прорвался через линии египтян, оттеснил их в устья Нила и там сжег их корабли. Затем он занял остров Фарос, лежавший против новой александрийской гавани, восстановил морское сообщение и вытребовал из Сирии, Родоса и Крита новые боевые силы.

Тем временем египтяне закончили свои зимние приготовления: в Ниле стояли наготове 27 больших кораблей (в том числе 5 пентер) и множество других судов. Цезарь мог выставить против них 15 крупных судов (в том числе также 5 пентер) и 19 меньших военных кораблей. Тем не менее, он вышел в море и немедленно выстроил боевую линию впереди гавани; египтяне, отделенные от него рифом, лежавшим перед старой гаванью Александрии, также изготовились к бою, но ни тот ни другой из противников не хотел перейти по одному из узких проходов, имевшихся в этом рифе, на другую сторону для атаки неприятеля, так как опасался очутиться при проходе этого дефиле в невыгодном тактическом положении.

Тогда командир четырех кораблей, пришедших с Родоса, предложил пройти через средний проход; Цезарь с главными силами быстро последовал за ним, неожиданно атаковал египтян и, несмотря на значительно более слабые силы, после долгого и упорного боя одержал полную победу. Только немногим неприятельским кораблям удалось под прикрытием выставленных на берегу лучников укрыться в гавани; большая часть кораблей была захвачена или уничтожена Цезарем.

Со времени начала первой Пунической войны и до того времени, когда Рим достиг владычества над миром, то есть над всеми прилегающими к Средиземному морю странами, прошло почти двести лет. Несмотря на это, ни на западе, ни на востоке не было ни одного государства, которое могло бы явиться для него сколько-нибудь серьезным соперником; объясняется это тем, что никто не оценивал того влияния, какое может оказать флот при целесообразном его употреблении, никто не сознавал значения господства на море.

Римляне совершили все свои великие завоевательные походы на суше и пользовались флотом только в случаях крайней нужды для перевозки войск или же для какой-нибудь другой определенной цели, например, при осаде. Если бы они целесообразно пользовались флотом, то могли бы завоевать те же страны с гораздо меньшими усилиями, тогда как без его помощи силы их истощались затяжными или постоянно возобновлявшимися войнами, так что иногда им требовалось значительное время для восстановления этих сил.

Первым римлянином, оценившим значение морского владычества, был Секст Помпей. Это случилось после того, как он потерпел неудачу в сухопутных войнах (битвы при Тапсе в 46 г. и при Мунде в Испании в 45 г. до н. э.). Когда после убийства Цезаря Октавиан, Антоний и Лепид поделили между собой весь мир, Помпей создал флот в западной части Средиземного моря, с которым в 41 году он разбил флот Октавиана у скал Сциллы. В следующем, 40 году до н. э., он получил полную свободу действий на море, так как Октавиан должен был заняться усмирением опасного восстания, поднятого в Италии женой Антония, развратной Фульвией, которая по собственной инициативе пыталась его свергнуть. Помпей воспользовался этим случаем, опустошил побережья Италии, прервал морскую торговлю и отрезал подвоз припасов к Риму. В следующем году он вошел в союз с Антонием, который незадолго перед тем заключил триумвират с Октавианом и Лепидом, и когда Антоний с большим флотом пришел в Италию, то Октавиан был вынужден согласиться на все требования Антония и Помпея, которые являлись полными хозяевами на море. Благодаря этому Помпею удалось заставить признать себя независимым властителем Сицилии, Корсики и Пелопоннеса, причем со своей стороны он обязался снабжать Рим зерном; таким образом, он воспользовался своей властью на море, и так как Рим не мог существовать без привозного зерна, то Октавиан оказался в полной зависимости от Помпея.

Такое положение дела было невыносимо для властителя громадного государства, и Октавиан, как только создал флот, который считал равносильным флоту Помпея, немедленно нарушил заключенный с ним договор.

Морское военное дело тем временем изменилось в том отношении, что стало проявляться стремление задействовать в бою более значительные массы, чему примером служит переход от трирем к пентерам. В связи с этим переходом и благодаря успехам техники начали придавать большое значение громоздким метательным машинам, между тем, как раньше довольствовались лучниками, расположенными на палубах и площадках на мачтах. Корабли начали строить гораздо прочнее и с высокими бортами, на палубе стали устанавливать тяжелые метательные машины, а также башни (деревянные сооружения, на которых помещались легкие метательные машины, стрелки из лука, пращники и копейщики).

Доказательством отвращения римлян к морю может служить то обстоятельство, что у обоих противников флотами командовали не сами военачальники и не благородные римляне, а вольноотпущенники, которые раньше считались низшим классом и употреблялись только для работы на веслах.

Прежде всего, Октавиан без объявления войны приказал внезапно отобрать у Секста Помпея Сардинию и Корсику; после этого произошел бой между флотами, в котором флот Октавиана потерпел поражение, а затем был уничтожен бурей. Таким образом, снова возникла опасность, что Риму будет отрезан подвоз припасов, что легко могло привести Октавиана к гибели; поэтому необходимо было создать как можно скорее новый флот и найти для него искусного вождя; таким был Марк Агриппа, друг и товарищ детства Октавиана, которого он вызвал из Галлии.

Выдающаяся многосторонняя талантливость Агриппы доказывается тем, что в 20 лет он уже выступал публично в Риме обвинителем против Кассия, убийцы Цезаря, в 22 года отличился в войне против Фульвии, а в 25 лет с успехом командовал армией в Галлии и Германии. Отсюда он был вызван в Рим, чтобы принять начальство над новым флотом для действий против Секста Помпея. Дион Кассий называет Агриппу лучшим человеком своего времени; во всяком случае он, несомненно, был единственным римлянином, обладавшим талантом к ведению морских войн.

Агриппа застал флот еще неготовым, и всеми мерами стал торопить его постройку, соблюдая, однако, полную и разумную осмотрительность; так для защиты от удара таранов неприятельских кораблей, которые превосходили его корабли быстротой хода и поворотливостью, он приказал устроить на своих судах защитный пояс, состоявший из крепких брусьев, укрепленных на корабельных корпусах на высоте ватерлинии.

Все римские военачальники, действовавшие до тех пор (в течение двух с четвертью столетий), удовольствовались бы быстрой постройкой флота и немедленно выступили бы из Остии против неприятеля, но Агриппа понимал, что флоту необходима операционная база, то есть безопасная гавань с защищенным рейдом, расположенная ближе к театру войны, к Сицилии. Отсутствие такой гавани вызывало постоянную необходимость продолжительных переходов вдоль берегов Италии, у которых не было ни одного укрытого места, что вызывало большую потерю времени и было, отчасти, причиной тех кораблекрушений, которым неоднократно подвергался римский флот после многочисленных сражений, разыгравшихся в этих местах, начиная со сражения у Миле в 260 году и до сражения у Кум в 37 году; дальность расстояния, конечно, отражалась и на быстроте исправления поврежденных судов.

Для этой цели Агриппа приказал прорыть в двух местах узкую полосу, отделявшую залив Байи (Поцуолли) от Лукринского озера (между Неаполем и Кумами) и прорыть от него канал до Аверинского озера; таким образом, получилась гавань с двумя входами, с защищенной бухтой, служившей ей рейдом; гавань эту он назвал портом Юлия. Здесь были собраны, вооружены, снабжены экипажами и начали свои упражнения корабли, строившиеся по всему побережью. Для пополнения экипажей Октавиан освободил 20 000 рабов, при условии службы на судах; тогда Агриппа начал неустанно упражнять своих людей, пока они уже не оставляли желать ничего лучшего.

Весной 36 года флот был готов к действию. План войны заключался в том, чтобы переправить у Мессаны армию в Сицилию и был разбить флот Секста Помпея. Октавиан вышел в море вместе с Агриппой, но у мыса Полинура флот был застигнут сильной бурей, свирепствовавшей во всей средней части Средиземного моря; на этот раз не погиб ни один корабль, но многие из них потерпели серьезные аварии, так что Агриппа воротился назад в порт Юлия для починок.

Та же буря настолько повредила флот из 70 кораблей, высланный Лепидом из Африки на помощь Октавиану, что о нем впоследствии уже больше не упоминается, а также принудила другой флот — 120 кораблей, высланных Антонием из Египта, искать спасение в Греции.

Как только Агриппа закончил исправление своих судов, он пошел к Липарским островам, занял самый южный из них (Термесса или Гиера) и устроился там для наблюдения за неприятельским флотом, стоявшем в Миле, напротив этого острова, в 12-15 морских милях. Флот этот находился под начальством вольноотпущенника Демохара, между тем, как сам Секст Помпей стоял с эскадрой у Мессаны, чтобы помешать переправе Октавиана с армией в Сицилию.

Оба флота в течение долгого времени стояли, наблюдая друг за другом, и лишь пробовали свои силы в небольших стычках; наконец, Агриппа решился действовать. После рекогносцировки он решил атаковать неприятеля и двинулся на него со всем своим флотом, выстроенным в развернутом фронте. Неприятель, по-видимому, только и ждал этого, и тотчас же вышел ему навстречу с таким же намерением и в таком же строю.

На этот раз с обеих сторон сражались римские флоты и поэтому никакого глубокого или сложного боевого построения не было, а был просто тот строй, который издавна был в употреблении у всех мореходных народов, которые никогда не занимались изучением тактики.

Число кораблей, участвовавших в бою, неизвестно, но перевес в численности был на стороне Агриппы; корабли его были больше и тяжелее, отчасти, вследствие поясной брони, но зато они были менее быстроходными, чем корабли Помпея. На палубе у них были башни, различные метательные машины, и экипаж их был более многочислен. Таранный удар их, при их большей массе, был сильнее неприятельского. Неприятельские корабли были меньше и легче, а потому быстроходнее и поворотливее, вследствие чего более пригодны для атаки тараном и для обламывания весел и руля; однако действию их тарана отлично противостоял защитный пояс, а сами они, вследствие более легкой конструкции, были менее устойчивы против таранного удара; для абордажного боя, в виду меньшей численности их экипажа и меньшей высоты бортов, они также были менее приспособлены.

Таким образом, на стороне Агриппы было не только превосходство в численности кораблей, но и в оборонительной их силе и в силе вооружения. Несмотря на это, исход сражения долго был сомнителен; командиры кораблей Помпея искусно воспользовались своим преимуществом в маневрировании и успели вывести из строя несколько кораблей Агриппы, но против их попыток таранить, что являлось самым опасным приемом, броневые пояса оказались превосходной защитой. С другой стороны, Агриппа и его помощники достигли значительных результатов, когда им удалось пустить в ход таран, но еще больше они нанесли вреда противнику всевозможными метательными снарядами: камнями, бревнами, стрелами, копьями, которые они бросали на неприятельскую палубу со своей более высокой палубы и с еще более высоких палубных башен; кроме того, у них были абордажные крюки и более сильные экипажи.

Наконец, Агриппе удалось пустить ко дну неприятельский флагманский корабль. Демохар со своим экипажем вплавь перебрался на другой корабль (между сражающимися кораблями ходили шлюпки с эскадры Помпея, чтобы подбирать плавающих), но, тем не менее, он вынужден был начать отступление, при котором он, по-видимому, почти не подвергся преследованию — сведения по этому поводу разноречивы. Агриппа потерял только пять кораблей, а противник его — тридцать и был вынужден покинуть поле сражения. Таким образом, Агриппа одержал победу в первом же своем морском бою.

Приблизительно в то же время, когда происходил бой при Миле, Октавиан со своими легионами переправился в Тавромениум, к югу от Мессаны, и благополучно высадил войска. Его эскадра, вероятно, на обратном пути в Региум была атакована эскадрой Помпея и полностью разбита; почти все корабли были потоплены, захвачены или сожжены; сам Октавиан едва спасся в шлюпке. Столь могущественному и прославленному впоследствии императору удивительно не везло на море.

Три легиона, высадившиеся у Тавромениума под командой Конифиция, сильно пострадали от войск Секста Помпея; надежды на подкрепления из Италии не было никакой, а после уничтожения эскадры гибель их была неминуема; однако Агриппа, который тем временем захватил несколько городов на северном берегу Сицилии, чтобы закрепиться на острове, получил вовремя известие о печальном положении этих легионов. Он тотчас выслал им на помощь еще три легиона, которые освободили их и вместе с ними присоединились к Агриппе. Последний занял маленькие города Тиндар и Миле и, таким образом, обеспечил для Октавиана место высадки, куда тот и переправился со значительной армией, причем к северу от Мессаны безопасность переправы обеспечивалась флотом Агриппы.

Противостоять такой силе Секст Помпей, конечно, не мог, но так как избежать развязки все равно было невозможно, то Помпей предпочел перенести ее на море, на котором находился центр тяжести его сил. Таким образом, в том же году, вероятно, в октябре месяце, произошло второе морское сражение почти на том же месте, где и первое; сражение это, по имени лежащего недалеко к востоку от Миле местечка, носит название сражение у Навлоха.

Флот Помпея, который стянул сюда все свои силы, состоял из 300 судов; командовал им, кроме Демохара, еще другой вольноотпущенник, Аполлофан. Флот Агриппы был, по-видимому, доведен до той же численности, причем, экипаж его состоял не менее, как из 120 000 человек, что значительно превышало численность экипажей Помпея; таким образом, сражение это является одним из самых крупных, которые когда-либо разыгрывались на море; вместе с тем сражение это было одним из самых упорных, кровопролитных и решительных по своим результатам. Корабли, участвовавшие в этом сражении, были, вероятно, того же устройства, как и те, которые сражались несколько месяцев тому назад у Миле, но за этот промежуток времени корабли Агриппы были еще лучше оборудованы метательными машинами и были снабжены новым орудием, изобретенным Агриппой — абордажным снарядом, который состоял из бревна, длиной в три метра, обитого железом, чтобы его нельзя было перерубить, и снабженного на обоих концах крепкими кольцами; к переднему кольцу был прикреплен абордажный якорь, а к заднему — несколько канатов. Этот снаряд бросался при помощи большой метательной машины на неприятельский корабль, который затем удерживался посредством канатов и притягивался к борту своего корабля; конечно, дальность, на которую можно было метать этот снаряд, была невелика, но она все же была больше той, на которую можно было забросить руками абордажный крюк. Кроме того, в этом же сражении были впервые пущены в ход зажигательные копья и стрелы, обмотанные паклей и пропитанной дегтем.

Флот Секста Помпея, двигавшийся с востока (из Мессаны) и флот Агриппы, шедший с запада, были оба выстроены развернутым фронтом и, судя по большому числу кораблей, вероятно, в две линии. Рано утром с оглушительными боевыми криками они бросились друг на друга. Зазвучали рога и, как только флоты сошлись на расстоянии выстрела, заработали метательные машины, затем на близкой дистанции начали стрелять пращники и лучники, бросать копья и горящие дротики. Затем началась общая свалка, причем, противники старались таранить друг друга, обламывать весла или брать неприятеля на абордаж.

Корабли Помпея шли так тесно, что не могли воспользоваться своей быстроходностью и поворотливостью, между тем, как новые абордажные снаряды оказались очень удобными в тех случаях, когда обыкновенные абордажные крюки не могли достать до неприятеля, тем более что у помпеянцев не было пик с кривыми ножами на конце (sensae), при помощи которых можно было бы перерезать канаты. Старинный римский способ сражаться на море — абордажный рукопашный бой, в связи с навесной стрельбой зажигательными снарядами и на этот раз решил участь сражения и, конечно, в пользу более высоких и имевших более сильные экипажи кораблей Агриппы.

Агриппа, кроме того, приказал своему левому крылу, которое в сторону открытого моря выдавалось за неприятельскую линию, атаковать неприятеля во фланг и охватить его; вероятно, он воспользовался для этого и частью судов своей второй линии; таким образом, помпеянцы были атакованы и с тыла, почти окружены и прижаты к берегу; они даже не пытались произвести какой-нибудь маневр или перехватить в свои руки инициативу боя с того момента, как началась общая свалка.

Как это обыкновенно бывает в тех случаях, когда слабейший ставит все на карту в неравном бою, сражение закончилось полным поражением помпеянцев; из всех их кораблей только семнадцати удалось бежать в Мессану; 28 было пущено ко дну, многие сожжены, остальные сели на мель и были захвачены; паника была так велика, что Аполлофан с совершенно исправными кораблями сдался Агриппе, несмотря на то, что имел полную возможность спастись бегством; Демохар с отчаяния сам лишил себя жизни. Флот Агриппы потерял, будто бы, только три корабля, пробитых таранами.

Секст Помпей не принимал участия в этом решительном сражении и наблюдал за ним с берега; с полным поражением флота для него было все потеряно, так как армия Октавиана была сильнее его армии, и, кроме того, ему угрожал Лепид. Поэтому он бежал морем, притом так поспешно, что даже не оставил никаких распоряжений своей армии; он отправился в Малую Азию и там попал в руки одному из военачальников Антония, который зключил его в Милете в тюрьму, где он вскоре умер.

Армия его, оставшаяся без руководителя, перешла на сторону Лепида, который с большим войском переправился из Африки в Лилибеум и двинулся на Мессану, чтобы тоже принять участие в дележе наследства Секста Помпея. В распоряжении у него оказалось 22 легиона, и тогда он предъявил своему сотоварищу по триумвирату, Октавиану, свои права на владение Сицилией. Обстоятельства принимали такой оборот, что Октавиану приходилось снова начинать войну за обладание совершенно необходимым для Рима островом. Обе могущественные армии стояли в боевой готовности друг против друга, но Октавиан нашел способ покончить дело ценой денег, а не кровью; как и все в те времена, продажны были и солдаты и офицеры Лепида. Конечно, для подкупа нужны были громадные деньги; откуда они были взяты — неизвестно, но в результате Лепид неожиданно был покинут своими войсками и оказался один против Октавиана, у которого в распоряжении было уже 45 легионов. Поэтому он стал смиренно просить своего молодого сотоварища по владычеству над миром о пощаде, и тот, правильно оценив его ничтожество и бесхарактерность, даровал ему эту пощаду.

Заслуживает внимания, что Лепид после этого еще в течение 23 лет спокойно прожил в качестве богатого частного лица в Цирцее около Рима. В течение полутора десятилетий он играл важную роль в политической жизни страны и вместе с Антонием и Октавианом распоряжался судьбами мира; во время триумвирата он вместе с ними отправил в изгнание и казнил тысячи знатнейших и богатейших римлян (в их числе был и Цицерон); после того он был неограниченным властителем громадного царства и даже мечтал о его расширении, причем, по-видимому, у него зарождалась и мысль о господстве на море; теперь же он довольствовался ничтожным и праздным существованием обеспеченного рантье, которое он, по милости Октавиана, вел в течение еще нескольких десятилетий. При этом ни один из потомков убитых им людей ни разу не нарушил его благополучного существования. В Риме уже не было речи о справедливом возмездии или о каких-либо нравственных принципах: общая распущенность и жажда наслаждений были характерным признаком того времени; даже наиболее выдающиеся люди не имели достаточно самоуважения и мужества, чтобы прилично окончить свою жизнь.

Таким образом, Агриппа в течение полугода победоносно закончил эту войну в пользу Октавиана. С помощью нового, им самим созданного флота он сперва разбил, а затем и совершенно уничтожил более испытанный в морском и военном деле флот Секста Помпея и таким образом, освободил Октавиана от его самого опасного соперника. Поэтому пожалованный Агриппе победный венок за подвиги на море (corona navalis или rostrata) был вполне им заслужен.

Непосредственное столкновение этих двух новых римских флотов (флот Секста Помпея тоже насчитывал только несколько лет существования) дает повод сравнить линейные корабли того и другого флота; к сожалению, данные для такого сравнения, как это большей частью бывает в описаниях, касающихся морского дела, слишком недостаточны. Однако несомненной является та разница, что корабли Помпея носили отличительные признаки кораблей, созданных прирожденными моряками: они были легки, быстроходны, поворотливы, между тем, как корабли Агриппы имели чисто римский характер: они были прочны, тяжелы, высоки и массивны; в этом последнем направлении и пошло дальнейшее развитие кораблестроения.

Корабли Агриппы, кроме того, были снабжены многочисленными метательными машинами (тяжелой артиллерией) и приспособлениями для навесного обстреливания неприятеля, причем экипажи их были значительно сильнее; это давало им преимущество, как в бою на дальней дистанции, так и в абордажном бою, так что для кораблей Помпея вся надежда на успех заключалась только в том, чтобы, пользуясь своей быстроходностью и поворотливостью, применять таран. Против этого приема Агриппа предусмотрительно защитил свои корабли «броневым поясом».

Надо заметить, что и тактика Демохара совершенно не давала возможности вполне использовать быстроту и поворотливость его судов; и при Миле и при Навлохе он выступил против неприятеля в развернутом строю; при этом условии бой мог принять только форму общей тесной свалки, в которой его корабли не могли воспользоваться своими преимуществами, неприятельские же корабли находились в самых выгодных условиях для навесной стрельбы и абордажа. Корабли помпеянцев и не прибегали ни к каким маневрам: шел бой одного корабля против другого, происходивший в общей тесноте, причем, сторонники Октавиана, которых таранить было очень трудно, могли со своей стороны использовать все свои преимущества.

Во втором сражении (у Навлоха) большую услугу оказал вновь изобретенный Агриппой абордажный снаряд (harpax), так как благодаря ему не только атаки тараном, но и попытки обламывать противнику весла, были сопряжены для самих помпеянцев со значительным риском; изобретение это служит доказательством гениальных дарований Агриппы в области морской тактики.

Поворотливость кораблей давала Демохару полную возможность атаковать октавианцев с фронта и одновременно обойти их и атаковать во фланг или в тыл; весьма возможно, что при этом их сомкнутый строй был бы расстроен, что дало бы помпеянцам случай атаковать тяжелые корабли с боков или с кормы, а может быть даже атаковать один корабль сразу несколькими своими кораблями. Но у Демохара, по-видимому, не хватило находчивости; представление о морской тактике у него отсутствовало.

Единственным тактическим маневром в обоих этих сражениях является предпринятый Агриппой у Навлоха охват неприятельской линии, благодаря которому неприятель был прижат к берегу и почти полностью уничтожен; охват этот, правда, напрашивался сам собой, так как большая численность кораблей Октавиана сама по себе удлинила протяжение его боевой линии на левом фланге, в сторону открытого моря.

ПОДГОТОВКА БИТВЫ У АКЦИУМА

После того, как Лепид лишился своей армии, Октавиан завладел и северной Африкой, то есть Киренаикой. Восток и запад, таким образом, стояли лицом к лицу. Октавиан, несмотря на свою ограниченность и неспособность к военному делу, обладал неограниченным честолюбием; о том, как к нему относился Антоний, он мог судить по союзу его с Секстом Помпеем. После смерти Фульвии он выдал за Антония свою сестру Октавию, которая была, по-видимому, достойной и благородной женщиной; однако Антоний выказал к ней полное пренебрежение и открыто вел распутный образ жизни со знаменитой Клеопатрой, египетской царицей, последней представительницей выродившейся династии Птолемеев; он всецело подпал под ее власть и предавался безумной расточительности.

Вследствие этого дело скоро дошло до разрыва. Уже в 33 году отношения между Антонием и Октавианом были очень натянутые, а в следующем году начался открытый раздор, так как Антоний прогнал от себя Октавию, объявил Клеопатру законной женой и начал раздавать царства ее незаконным сыновьям. Вследствие этого Октавиан подал на него жалобу в сенат, за которым триумвиры еще сохранили некоторую тень власти. Друзья Антония не решились выступить в его защиту и бежали в Египет; начались приготовления к войне.

Несмотря на то, что Антоний, как человек, заслуживал полного презрения, он был опасным противником; после долгих войн в Азии против парфян и других народов, он имел в своем распоряжении большую, испытанную в боях армию и сильный флот. Сборным пунктом для своих боевых сил он назначил Эфес. По-видимому, он считал, что Греция всего более подвергалась опасности неожиданного нападения, а потому вместе с Клеопатрой отправился туда.

Там численность его армии скоро была доведена до 12000 человек пехоты и 12000 кавалерии. Ядром его флота, его главной боевой силой, были корабли самого Антония, число которых доходило до 170. За исключением немногих трирем и квадрирем, все корабли эти были октеры и декатеры («восьмерки» и «десятки»), громадные, прочные, с сильным тараном, снабженные деревянным броневым поясом для защиты от таранных ударов; высота борта посередине корабля доходила до трех метров и увеличивалась к носу и корме, так что брать их на абордаж было очень трудно; на палубе стояли тяжелые метательные машины и башни для навесного бросания снарядов. Корабли такой постройки, естественно, были тихоходны и неповоротливы, наступательная сила их заключалась, главным образом, в метательных снарядах, которые действовали не столько против кораблей, сколько против их экипажей. Таким образом, корабли эти имели большое сходство с кораблями Агриппы в битве при Навлохе, причем, однако, не имеется сведений ни об абордажном снаряде (harpax), ни о «воронах» (corvus).

Кроме того, Клеопатра привела с собой 200 египетских кораблей, легких и быстроходных судов, о которых более подробных сведений не имеется, но которые едва ли обладали большой боевой ценностью. Наконец, имелся еще транспортный флот из 300 судов.

Является совершенно необъяснимым тот факт, что у Октавиана к 32 г. до н. э. почти не было никаких сил для действия против нового могущественного противника; к тому же и Италия была совершенно истощена. Октавиан так необдуманно затеял с Антонием (как и раньше с Секстом Помпеем) борьбу, что последний, если бы обладал хотя бы некоторой решимостью и энергией, имел бы полную возможность напасть на него врасплох в самой Италии и, таким образом, быстро завершить войну; само население Италии было слишком вяло и равнодушно, чтобы организовать сопротивление. Вместо этого Антоний вел с Клеопатрой, сначала в Эфесе, а затем в Афинах, куда он перенес свой лагерь, самый распущенный и расточительный образ жизни, причем, одно празднество следовало за другим. В лагере его находилось 15 царей и принцев, дети которых должны были нести при египетской блуднице самую унизительную службу; сам Антоний унизился до того, что, облачившись в костюм гражданина Аттики, передал ей власть над городом, после чего ее статуя должна была быть установлена в Акрополе. Мы приводим эти подробности для того, чтобы обрисовать царивший в то время всеобщий упадок нравов.

Однако не все приверженцы Антония настолько лишились чувства собственного достоинства, чтобы не возмущаться таким бесстыдным и недостойным поведение; лучшие из них просто ушли от него, а другие пебежали на сторону Октавиана.

Поздней осенью 32 года Антоний отправился на Коркиру (Корфу) с намерением оттуда переправиться в Италию; нигде он не встречал ни противодействия, ни какого-либо препятствия на своем пути, но как только на горизонте показалось несколько легких военных судов, Антоний принял их за авангард флота Агриппы, которого он так боялся, и отказался от своего намерения. Не использовав ни разу своих боевых сил, ни армии, ни флота, он пошел назад в Патры и в Ахею, где устроился на зимних квартирах. Флот и армия его были распределены вдоль побережья Ионийского моря; главные силы стояли у мыса Акциума, при входе в Амбракийский залив (залив Арта). Можно сказать, что Октавиана спасла слава Агриппы, так как он в это время был не в состоянии помешать движению большой армии к Риму.

В дальнейшем Антоний своей полной бездеятельностью сумел превзойти Октавиана. У него были в изобилии и деньги, и транспортные средства, так как одна Клеопатра дала 20000 талантов на военные расходы, и несмотря на это, армия терпела недостаток в продовольствии, так как доставка его производилась самым беспорядочным образом. Вследствие этого в течение зимы с флота дезертировала масса гребцов, повальные болезни производили большие опустошения среди экипажей, так что к весне 31 года не хватало целой трети их состава. Антоний, который до тех пор ни о чем не заботился и беспечно утопал в роскоши в Патрах, сделал тогда распоряжение о наборе новых людей; однако достаточного числа людей набрать было нельзя, а набранные не имели никакого навыка.

Таким образом, сильный, искусный и испытанный в войне флот Антония еще до первого удара, даже не встретив ни разу неприятеля, был заранее ослаблен и физически, вследствие непростительной небрежности своего вождя, и морально — его дурным примером. Поэтому замедление в ходе военных действий приносило Антонию только вред, между тем, как Октавиан, выигрывал время на то, чтобы закончить свои приготовления, которые, впрочем, если бы он действовал обдуманно, должны были бы быть закончены к тому времени, когда он вызвал разрыв с Антонием.

У него не хватало денег на вооружение, а когда он попытался помочь этому введением новых налогов, то ему пришлось подавлять возникшее из-за этого возмущение. Уважение к власти и к закону, было окончательно подорвано вследствие общего упадка нравов.

Только весной 31 года Октавиан смог, наконец, начать военные действия. Сборными пунктами для его сил были Брундизий и Тарент. Армия его состояла из 80000 человек пехоты и около 12000 всадников; флот под командованием Агриппы насчитывал не менее 260 судов, но это был уже не тот флот, с которым он одержал победу у Навлоха, несмотря на то, что с тех пор прошло только 5 лет. Как это постоянно случалось у римлян, тот флот исчез бесследно, и Агриппа для борьбы с Антонием должен был создавать новый флот, притом совершенно особого рода.

Как было сказано выше, корабли Антония были сходны с теми, при помощи которых Агриппа разбил и уничтожил при Миле и Навлохе более мелкие быстроходные и маневренные суда Секста Помпея. Можно было бы думать, что этот решительный успех окончательно убедил Агриппу в полной целесообразности принятых им для своих кораблей конструкции и вооружения. Однако, наоборот, мы видим Агриппу во главе флота, корабли которого были похожи на тогдашние, потерпевшие поражение корабли Секста Помпея. Это были сравнительно небольшие, низкобортные корабли, по большей части триремы, мало внушительные на вид, но быстроходные и маневренные, похожие на «либурны», от которых они и заимствовали свое название. Либурнийцы были разбойничьим народом в Иллирии; их быстроходные корабли назывались «либурнами» (диерами, биремами); имя это присваивалось различным быстрым низкобортным судам.

Таким образом, Агриппа в корне изменил свой взгляд на тип корабля, наиболее пригодного для ведения этой войны. Преимущества тактики «волчьей стаи», когда несколько легких быстроходных судов одновременно атакуют неповоротливый «дредноут», стали очевидны уже к концу III в. до н. э. Распространение зажигательных снарядов давали легким судам дополнительные преимущества. Агриппе не требовалось изобретать новую тактику, достаточно было выбрать уже опробованную и наиболее подходящую к ситуации.

Новые корабли, либурны, большей частью имели только одни ряд весел, они были немногим более 30 метров длиной и около 4-5 метров шириной. Экипаж состоял из 84 гребцов и 36 офицеров, матросов и солдат, всего 120 человек. Такие корабли были наиболее приспособлены для морского разбоя, а вместе с тем и для действий морской полиции, то есть для преследования морских разбойников. По сравнению с тяжелыми крупными кораблями Антония, имевшими плохо обученные экипажи, новые корабли являлись опасным оружием, при наличии смелых и хорошо подготовленных экипажей. К тому же такие корабли быстро строились, и поврежденные могли быть заменены новыми из резерва.

Чем был вызван такой поворот в воззрениях Агриппы, остается неизвестным, хотя было бы чрезвычайно интересно выяснить этот вопрос в виду его важности; приходится поэтому ограничиваться одними догадками. Наиболее вероятным является предположение, что Агриппа, уже доказавший в первой морской войне свою проницательность устройством операционной базы, введением броневого пояса и изобретением абордажного снаряда, за это время успел правильно оценить значение быстроходности и маневренности как главных свойств боевого корабля. Такой взгляд мог выработаться у него еще во время войны с Секстом Помпеем, во время которой он имел возможность убедиться, что с быстроходными и поворотливыми кораблями Помпея, если бы тот использовал их как следует, можно было бы достичь совершенно иных результатов, и что тогдашней своей победой он был обязан не только численности и величине кораблей, метательным машинам и многочисленным легионерам, но и ошибкам неприятеля. Подтверждение такому взгляду он мог найти во время войны против иллирийцев, происходившей незадолго до 31 года, во время которой он мог еще более оценить достоинства «либурн». Наконец, на его взгляды могло оказать влияние и принятое им решение шире применять в будущих сражениях зажигательные снаряды. Как бы то ни было, решение изменить всю материальную часть флота и перейти от кораблей, только что доказавших в тяжелых боях свою пригодность, к совершенно новым должно считаться доказательством необыкновенной смелости.

Весной 31 года, как только новый флот был окончательно готов, Агриппа начал военные действия, в то время как армия Антония еще стояла на зимних квартирах. Агриппа начал малую войну на море, отправив на линии сообщений противника крейсерские эскадры, которые захватили много транспортов с провиантом и боевыми припасами, шедших из Египта, Сирии и Малой Азии, вследствие чего недостаток припасов, уже давно ощущавшийся в армии Антония, сделался еще острее. Затем эскадры эти стали неожиданно появляться у неприятельских берегов, производить высадки и разорять их.

Когда же представлялся удобный случай, Агриппа делал и серьезные нападения на неприятеля и причинял ему существенный вред. После непродолжительной осады он занял Метону в Мессении, на юго-западе Пелопоннеса; еще важнее было занятие острова Коркиры, который со своей прекрасной гаванью мог служить Антонию отличным опорным пунктом, откуда он имел бы возможность помешать переправе Октавиана через Адриатическое море; около этого острова Агриппа нанес поражение неприятельской эскадре. Короче говоря, Агриппа наносил противнику всевозможный вред, не ввязываясь в решительные действия и не рискуя, таким образом, понести крупные потери.

Экспедиции эти служили ему и для того, чтобы ознакомиться с положением дел у противника; в особенности ему важно было убедиться, что главные силы флота Антония — тяжелые боевые корабли — стояли в бездействии. Тогда он убедил Октавиана переправиться с армией в Эпир, что, в виду близости значительного неприятельского флота, представлялось предприятием очень рискованным; численность этой армии доходила до 90000 человек и Агриппа со своими кораблями охранял ее переправу. Впрочем, Агриппа правильно оценил Антония: переправа шла совершенно беспрепятственно, и так как остров Коркира был уже занят, то высадку оказалось возможным произвести не к северу от него, а значительно южнее, в бухте, стоявшей от Акциума только в 22 морских милях, в порте Глюкюс, носящем в настоящее время название Иоаннес, против которого лежит остров Паксос. Оттуда Октавиан немедленно двинулся вдоль берега к югу и разбил лагерь в 4 милях к северу от входа в Амбракийский залив, напротив Акциума.

Амбракийский залив имеет 18,5 морских миль в длину и до 10 миль в ширину, причем, по всей его длине глубина воды везде достаточная; вход в залив, однако, узок, извилист и мелководен (для тогдашних линейных кораблей наименьшая глубина фарватера равнялась двум саженям). Наименьшая ширина входа между Акциумом и нынешней Превезой составляла немного больше 3-х кабельтов — почти 600 метров. Вследствие значительной площади залива, даже ничтожная разница уровней в заливе и в море, происходящая от сильного дождя, таяния снега, ветра и т. п. вызывает в узком проходе сильное течение, которое доходит до 2,75 узлов; когда течение идет из залива в море, увлекаемые им твердые частицы при встрече с плотной, соленой водой Средиземного моря, осаждаются на дно, поэтому надо предполагать, что в те времена глубина воды в этих местах была больше, чем в настоящее время, когда вход в залив возможен только для мелкосидящих судов (с осадкой менее 3,7 м).

Войска Антония занимали обе стороны от входа. Для лучшей защиты входа были выстроены башни, на которых стояли тяжелые метательные машины; внутри бухты в полной безопасности, стоял флот Антония, между тем, как флот Агриппы должен был довольствоваться двумя открытыми бухтами у берега, что являлось и не очень приятной и далеко не безопасной стоянкой.

Известие о переходе Октавиана в Грецию застало Антония еще в Патрах; в страхе он тотчас же двинулся оттуда в Акциум, куда стянул и все свои войска. Сгоряча он даже перешел с ними на северную сторону, однако, не принял сражения, на которое неоднократно вызывал его Октавиан, ограничиваясь попытками отрезать противнику подвоз провианта при помощи своей кавалерии и другими подобными же попытками, которые большей частью кончались для него неудачно.

Отказ от сражения на суше может быть объяснен только нерешительностью Антония, а не какими-либо основательными причинами, так как армия его была сильнее армии Октавиана; откладывая решительные действия, он мог только проиграть, так как рассчитывать на длительную отсрочку он уже не мог, а между тем, снабжение армии делалось все более затруднительным; кроме того, уклонение от сражения в связи с продолжительным бездействием и постоянные неудачи понижали боевой дух армии. Вместе с тем Антоний был исполнен недоверия к окружавшим его лицам, и недоверие это доходило до такой степени, что он приказал умертвить нескольких наиболее знатных своих сторонников; при этом они не были просто убиты или казнены, но самым жестоким образом замучены, как это делали восточные деспоты. Это заставило многих уважаемых римлян перейти на сторону Октавиана.

Подошел конец августа, а обе армии и флот Антония еще не сделали ничего заслуживающего внимания. Один только Агриппа проявлял неустанную деятельность. Он поручил наблюдение за входом в Амбракийский залив особой эскадре под командой Арунция, а сам продолжал со все возрастающим успехом вести малую войну. Он занял лежащий у берега Акарнании недалеко от Акциума остров Левкаду, который до того служил Антонию (как раньше Коркира) в качестве передовой морской станции, и захватил находившиеся там корабли; оттуда стал угрожать Акарнании, то есть тыловым сухопутным сообщениям Антония, а вместе с тем совершенно отрезал ему морской путь, так как путь этот проходил мимо Левкадии. Затем он разбил у Коринфского залива эскадру под командой Квинта Назидия (по-видимому, снаряженную Коринфом и Сикионом), которая шла на соединение с Антонием, и занял город Коринф, имевший большое значение для сношений Антония с его восточным царством, а затем и Патры, служившие ему в прошлом году зимней квартирой.

Во время отсутствия Агриппы, находившегося в экспедиции, один из младших начальников Антония, Сосий атаковал блокадную эскадру Арунция; благодаря туману ему удалось захватить ее врасплох и поставить в довольно опасное положение, но, по счастливой случайности, как раз в это время появился возвращавшийся из экспедиции Агриппа и разбил эскадру противника, причем, был убит и Сосий. На этот раз Агриппе помог счастливый случай, однако счастье редко само собой дается кому-нибудь в руки; ленивые приверженцы Антония никогда его не находили, между тем, как Агриппа своей неустанной деятельностью сам давал счастливому случаю возможность наткнуться на него.

Тем временем, Антоний со своей армией снова переправился через пролив у Акциума; положение его стало совершенно невозможным, так как морские пути сообщений были отрезаны, а сухопутные находились под угрозой; между тем, Акарнания и ее окрестности были уже совершенно истощены. Таким образом, ему оставалось одно из двух: или сражаться или уходить назад. Однако последний исход представлялся очень затруднительным.

1) На морской путь, по которому армия и флот могли бы отступать совместно, рассчитывать было невозможно в виду того, что на военном флоте могла поместиться лишь часть армии; необходим был еще значительный транспортный флот. При этом не подлежало сомнению, что весь флот был бы, несомненно, атакован Агриппой, и военному флоту, связанному транспортами, пришлось бы вступить в бой при самых неблагоприятных обстоятельствах. Даже в случае победы транспортный флот пострадал бы.

2) При разделении флота и армии последняя должна была бы уделить флоту, по крайней мере, три легиона (20000 человек), чтобы придать ему достаточную боевую силу, так как собственно морских солдат во флоте не было. При выходе в море флоту пришлось бы вступить в бой с флотом Агриппы, и при недостаточной численности экипажей — потерпеть неминуемое поражение, так как вся сила Антония должна была заключаться именно в абордажном бою; таким образом армия была бы значительно ослаблена.

3) Для отступления армии оставался открытым только путь через Элладу, а именно через Акарнанию и Этолию, гористую и бедную страну, так как путь через Эпир был отрезан Октавианом. На этом пути невозможно было бы избежать арьергардных боев, а может быть и крупного сражения. Вместе с тем, тот пункт, где сходились пути отступления армии и флота — Коринф — уже находился в руках неприятеля.

4) Наконец, даже в лучшем случае нельзя было ничего выиграть отступлением, а, между тем, упадок духа армии, уже давно подорванного бездействием и лишениями, мог, весьма вероятно, дойти до того, что она пришла бы в окончательное расстройство.

Таким образом, оставалось одно — сражаться, и Антонию приходилось выбирать, решать ли дело на море или на суше. Самые верные друзья его настоятельно советовали ему дать сражение на суше; в пользу этого решения говорило и то, что армия Антония, состоявшая из старых, испытанных в бою легионов, все еще превосходила численностью армию Октавиана. Не подлежало также сомнению, что солдаты будут сражаться храбро, так как воинский дух армии, даже при неумелом командовании и при неблагоприятных обстоятельствах, продолжает еще долго держаться, и воин про призванию сражается, если не за своего вождя и его интересы, то за честь своего оружия и знамени.

Но Антоний послушал советы не своих друзей, а Клеопатры, которая желала обратного, не ради интересов своего любовника, а из страха за свою безопасность. Она уже не верила в победу и думала только о том, как бы покинуть тонущий корабль. После поражения на суше бежать ей было трудно и, во всяком случае, рискованно, между тем, как морем она легко и быстро могла бы добраться до своей родины — Египта. Она, конечно, рассчитывала, что если победитель последует туда за ней, то ей удастся так же обольстить его, как ей удалось это с Цезарем и Антонием. «Поэтому», — как говорят документы, — «она посоветовала дать сражение на море, а Антоний, совершенно подчинившийся ей, последовал этому совету, вопреки собственному убеждению».

Однако в пользу сражения на море можно привести и другие соображения:

1) Если бы сухопутное сражение не привело к решительному результату, и даже если бы результат был в пользу Антония, но без полной победы, положение его сделалось бы еще хуже, чем было до тех пор, так как при отсутствии сообщения по морю его ожидали и в Эпире те же затруднения по обеспечению армии продовольствием, а переправиться в Италию он не мог, пока морем владел Агриппа.

2) Наоборот, если бы ему удалось одержать победу на море, то для него отпадали всякие заботы о продовольствии и он получал, в свою очередь, возможность затруднить снабжение противника. Затем, в случае победы, все пути его флоту и армии были открыты, и он получал возможность идти, куда пожелает, прежде всего в Италию и Рим, причем, флот мог бы помешать Октавиану переправиться через море для преследования его.

Решение всего вопроса сводилось, таким образом, к владению морем, которое Агриппа, правильно оценив обстановку, при помощи своих быстроходных кораблей, сумел закрепить за собой.

В настоящее время невозможно определить, насколько эти последние соображения повлияли на Антония. Решившись дать сражение на море, он начал готовиться к нему с приливом прежней своей энергии. На пополнение сильно поредевших экипажей линейных кораблей он назначил людей с других судов, которые затем сжег; так он поступил с египетскими кораблями, которых осталось только 60; затем он посадил 22000 легионеров (20000 тяжелой и 2000 легкой пехоты) на боевой флот.

Сожжение судов надо считать ошибкой, так как собственные его люди могли понять это только как признание в том, что он сам не надеялся больше на победу и предпочитал сжечь корабли, которые не мог использовать в бою, чтобы не отдавать их противнику. Такая мера могла привести только к тому, что мужество его людей, и без того подорванное лишениями, дезертирством, потерями в боях и т. п. стало еще больше колебаться, так как людям как будто намекали, что предстоящее сражение будет отчаянным. Между тем, необходимым условием успеха является твердоая уверенность в своем превосходстве над противником; эту уверенность в победе начальник должен стараться всеми мерами внушить и укрепить в своих подчиненных даже в том случае, если сам ее не разделяет. Сожжение кораблей как раз противоречило этому правилу.

Этот поступок Антония в связи с решением его дать морское сражение, а не более для него выгодное сухопутное, и с его дальнейшим позорным бегством, дают основание думать, что он с самого начала далеко не был уверен в своем успехе и, до известной степени, заранее считал себя погибшим.

Число кораблей Антония в точности неизвестно. Крупных боевых кораблей, по 8-10 рядов весел, было около 170; общая численность экипажей должна была доходить до 100000 или даже более, из которых около 25000 были солдаты (не менее 120 солдат на корабль).

Октавиан посадил на свой флот очень большое число легионеров — 34000, в том числе лучшие свои войска; в состав его флота входило около 260 трирем (либурн, о которых говорилось выше). Общая численность экипажей должна была доходить до 80000. Чтобы освободить место на палубе, с кораблей был снят такелаж.

СРАЖЕНИЕ У АКЦИУМА, 2 СЕНТЯБРЯ 31 Г. ДО Н. Э.

И тот и другой флоты были разделены на три эскадры. В течение четырех дней бурная погода мешала начать бой; на пятый день Антоний выстроил свой флот при входе в бухту в развернутом строю, так что оба фланга примыкали к берегам (расстояние между линиями двухметровой глубины у обоих берегов равнялось 2500 метрам, что составляло по 15 метров на каждый корабль). Правым флангом, при котором находился сам Антоний, командовал Геллий, центром — Юстий и левым флангом — Целий. План Антония заключался в том, чтобы, отказавшись от всяких маневров, держать свои корабли в тесно сомкнутом строю и ждать атаки противника, который, по мнению Антония, со своими легкими, низкобортными кораблями не был в состоянии ничего сделать против высокой, крепкой стены его кораблей, защищенной таранами и всевозможными метательными снарядами; таким образом, он предполагал ограничиться отражением ожидаемой атаки. Клеопатра со своими кораблями стояла наготове позади центра.

Агриппа, который только и ждал выхода противника, двинулся против боевой линии Антония в обычном полукружном строю, причем, центр держался немного позади, а оба фланга несколько выдавались за неприятельскую линию; сам Агриппа командовал центром, Луций командовал правым, а Арунций — левым флангом. Однако он вовсе не собирался, в угоду неприятелю, хватать быка за рога и атаковать его на той сильной позиции, которую последний сам для себя выбрал как наиболее выгодную. В виду невозможности обойти неприятеля, он попытался выманить его с этой позиции.

Он не дошел до самой неприятельской линии, а остановился приблизительно в 8 кабельтовых от нее и начал всевозможными способами провоцировать противника. Ветер, дувший с берега, благоприятствовал этому замыслу, и хитрость его удалась. Командовавший левым флангом Целий не мог долее противиться желанию попытаться атаковать противника, и в 11 часов утра двинулся со своей эскадрой вперед. Однако стоявший против него Луций все-таки не принял боя, но, следуя приказанию Агриппы, начал медленно отступать и в то же время стал размыкать свои корабли вправо, чтобы выиграть фланг противника; это в свою очередь заставило Целия, для прикрытия своего фланга, передвинуть далее влево свои левофланговые корабли. Таким образом, левый фланг Антония оторвался от главных сил, вследствие чего его боевой строй оказался нарушенным; это было как раз то самое, чего добивался Агриппа: цель его благодаря точному и искусному исполнению Луцием его приказаний была достигнута.

Так же неосторожно, как Целий на левом фланге, действовал и Геллий на правом против Арунция. Он также оторвался от центра, а так как последний, согласно плану сражения, оставался на месте или только очень медленно подвигался вперед, то у обоих крыльев Антония образовались широкие разрывы.

Когда Агриппе удалось заманить оба неприятельских крыла достаточно далеко вперед, Луций и Арунций внезапно бросились на них, причем, пользуясь перевесом в численности и быстроходности своих кораблей, охватили неприятеля с флангов и атаковали его одновременно с фронта, с флангов и с тыла. В то же время Агриппа, предоставив руководство боем на флангах начальникам эскадр, двинулся со своими главными силами в промежуток между неприятельскими фланговыми эскадрами и бросился на оставшуюся одинокой центральную эскадру Антония и с такой стремительностью атаковал ее, охватывая ее с флангов, что привел ее в полное расстройство.

Этого именно момента (был один час по полудни), когда оба флота были увлечены горячим боем, и дождалась Клеопатра; вместо того, чтобы бросить в бой свою свежую эскадру, состоявшую из 60 судов, которая могла бы решить участь сражения, хотя и состояла из легких судов, — она неожиданно приказала поставить паруса и, пользуясь попутным ветром, прошла между сражающимися эскадрами в открытое море.

Заметив ее бегство, Антоний поступил с такой низостью, равную которой едва ли можно отыскать в истории: ради любовницы, которая предательски бросила его в минуту опасности, Антоний, властелин всего Востока, не задумываясь покинул на произвол судьбы свой флот, сражавшийся ради него за мировое господство, и армию, которая ждала только приказания, чтобы сделать то же самое. Он погнался за ней на быстроходном посыльном судне, на которое в общей суматохе сражения никто не обратил внимания и, когда догнал, счел себя счастливым, несмотря на то, что ему, как нежеланному и неудобному гостю, был оказан очень холодный прием.

Неожиданное бегство сильного резерва и самого главнокомандующего должно было произвести удручающее впечатление на флот Антония; некоторые корабли выбросили за борт башни и метательные машины, подняли паруса и тоже пустились в бегство; главные силы, однако, стояли непоколебимо, сражаясь за честь своего флага, как это делают храбрые солдаты даже при самых неблагоприятных условиях, и сражение продолжалось с величайшим ожесточением с обеих сторон.

Шансы обоих флотов не были настолько неравны, чтобы развязка могла наступить скоро. Прием, употребленный Агриппой в этом бою, заключался в том, что каждая из плавучих крепостей Антония была одновременно атакована тремя или четырьмя его легкими кораблями; однако несмотря на численное превосходство, добиться победы было нелегко. Корабли Агриппы обламывали противнику весла и рули, таким образом обрекая их на неподвижность, но при этом многие либурны сами пострадали от метательных снарядов и даже были пущены ко дну; против таранного удара неприятельские корабли были защищены броневым поясом, от абордажа ограждены высотой бортов и сильным экипажем, и таким образом, исход боя представлялся очень сомнительным, если бы Агриппа не позаботился снабдить свои корабли большим количеством зажигательных снарядов и тому подобных приспособлений.

Кроме горящих копий и стрел, которые употреблялись уже в бою при Навлохе, были пущены в ход еще факелы, бросаемые издали метательными машинами; бросались также горшки с негашеной известью для ослепления людей. Этими снарядами удалось поджечь и уничтожить много кораблей Антония.

После бегства Антония, за которым последовало несколько его кораблей, успех стал клониться на сторону Агриппы, но, тем не менее, ожесточенный бой продолжался еще в течение 3-4 часов, без определенного порядка. Только немногим кораблям Антония удалось спастись бегством в Акциум; большая часть была сожжена, несколько кораблей было захвачено. Через неделю сдалась и оставшаяся без предводителя армия Антония, так как она была со всех сторон окружена; затем попали в руки Октавиана и корабли Антония, бежавшие с места битвы.

Таким образом, Агриппа со своим флотом завоевал владычество над миром для Октавиана, который тем временем, страдая морской болезнью, лежал в каюте на своем корабле позади боевой линии, и вышел на палубу только для того, чтобы посмотреть на позорное бегство своего соперника вместе с его любовницей. Для увековечения этой победы Октавиан выстроил на том месте, где стояла его армия, город, который назвал Никополем — городом победы; развалины этого города сохранились до наших дней.

Антоний вместе с Клеопатрой отправился в Египет, но там она бросила его; в отчаянии он поселился в хижине на берегу моря; когда в Египет прибыл Октавиан, он попытался оказать ему сопротивление, но собственные его приверженцы относились к нему с презрением, а флот и армия перешли на сторону противника; тогда он лишил себя жизни. Клеопатре не удалось приобрести влияния на Октавиана, и она также покончила самоубийством.

Даже при беглом взгляде на ход этой войны нельзя не видеть, что Антоний, вследствие своей бездеятельности постоянно упускал наиболее благоприятные случаи, причем, делал это так упорно, как будто действовал преднамеренно. Всякие излишества так расстроили его нервы, что, будучи от природы способным человеком, неоднократно отличавшимся на военном поприще, он под конец обратился в безвольную куклу в руках распутной женщины. В начале войны в его распоряжении был флот и армия, деньги и запасы, между тем, как Октавиан был совершенно не подготовлен; таким образом, у него был громадный материальный перевес над противником, но умственной и нравственной способности использовать этот перевес у него не было.

Постепенно он приводил свои громадные боевые силы все в худшее и худшее состояние и сделал все, чтобы их ослабить и деморализовать, пока, наконец, уже не оставалось другого выхода, как только принять сражение при самых неблагоприятных условиях. Едва ли можно найти в истории другой пример человека, который до такой степени был бы сам себе врагом, и так очевидно стремился бы к собственной гибели, как Антоний. Кроме того, его жалкое поведение и погоня исключительно за чувственными удовольствиями не могли не подорвать в глазах его армии уважения к своему предводителю, а полное равнодушие его к нуждам людей, которые вследствие этого терпели недостаток во всем и гибли, в то время как сам он утопал в роскоши, отвратило от него все сердца. Однако, несмотря на все неблагоприятные условия, которые в течение целого года расстраивали его флот и армию, силы его ни в коем случае не могли считаться ничтожными или не заслуживающими внимания. Когда старый воин перестает уважать своего предводителя и даже презирает его, он, тем не менее, продолжает сохранять привязанность к своему званию и к своему делу; он иногда нарушает дисциплину, перестает повиноваться и даже доходит до мятежа, но со своей честью он все-таки будет храбро, до последней крайности биться с неприятелем. В этом и заключалась опасность для Октавиана в сражении при Акциуме, несмотря на то, что во всем остальном обстоятельства складывались для него благоприятно.

Октавиан тоже не показал достойного подражания примера: он проявил поразительное отсутствие предусмотрительности и осторожности, начав войну, к которой он был совершенно не подготовлен, и которая потребовала еще целого года приготовлений. Его спасло полное отсутствие энергии и близорукость Антония, а затем, во время самой войны — его спас его верный друг и помощник Агриппа. Мы уже говорили, что римляне строили флот только тогда, когда в этом представлялась крайняя необходимость, но зато они строили в таких случаях сразу сильный флот и шли с ним прямо на врага; почти всегда они одерживали над неприятелем решительную победу, главным образом, благодаря применению новых способов абордажного боя (легионеры, абордажные мостки). Успехи их были почти исключительно тактическими успехами и заключались в нанесении неприятелю сильных ударов, для которых последний давал удобный случай своим незнанием, самонадеянностью или неумением. Стратегия римлян была очень простая и примитивная и заключалась только в том, чтобы разыскать неприятеля. Случаи иного употребления флота встречаются только в виде исключения.

Так именно действовал и Агриппа против Секста Помпея; однако при этом, введя в употребление броневой пояс, абордажные и зажигательные снаряды, он проявил проницательность не только в области тактики (приемах боя), как Дуилий, но, создав порт Юлия, удобно расположенную и безопасную операционную базу, доказал вместе с тем такое понимание стратегии, какого до тех пор не проявил ни один римлянин. В войне против Антония он обнаружил широкое понимание способов ведения морской войны вообще, дав отдельным частям флота самое целесообразное назначение и использовав его с наибольшим вредом для противника:

1) он прервал неприятельские линии сообщений, захватил транспорты, отрезал доставку припасов по морю и, таким образом, вызвал недостаток их в неприятельском лагере;

2) он тревожил и разорял побережье в тылу неприятельской армии;

3) он захватил укрепленные города в неприятельской стране, благодаря чему получил возможность еще более опустошать ее; города эти вместе с тем имели значение как гавани или узловые пункты на морских или береговых путях сообщения; таким образом, он прервал или затруднил подвоз продовольствия неприятелю и сухим путем (Метона, Патры, Коринф);

4) он занял острова, служившие опорными пунктами для его флота (Коркира, Левкадия), и таким образом, стеснил до последней степени район действий неприятеля; он воспользовался этими островами как наблюдательными пунктами для контроля над морскими путями;

5) наконец, он пользовался вообще всяким случаем на море и на суше, чтобы нанести неприятелю вред в открытом бою, причем, умел неожиданно появляться там, где его всего менее ожидали.

Начав кампанию в то время, когда его противник еще стоял на зимних квартирах, он своей неутомимой деятельностью показал, чего может в таких случаях достичь флот смелым наступлением; все его успехи были достигнуты в период времени менее пяти месяцев. Таким образом Агриппа подал пример того, как следует вести малую войну, и другой столь же поучительный пример трудно найти. Постоянные успехи его должны быть во многом приписаны вялости и бездеятельности неприятеля, который за все время предпринял только две операции на море (Назидий и Сосий), но это нисколько не умаляет заслуг самого Агриппы. Он был единственным римлянином, проявившим талант в морской войне, в которой он достиг блестящих успехов.

Однако Агриппа не ограничивался малой войной и вполне основательно смотрел на нее только как на средство для достижения главной цели — уничтожения главных сил противника. Как только пришло время, он действительно приступил к действию. Заняв Коркиру и обеспечив, таким образом, путь Октавиану в Эпир, он предложил ему переправиться туда; до тех пор сделать это было бы рискованно, так как пока этот остров находился в неприятельских руках и служил станцией для флота Антония, Октавиану пришлось бы высаживаться, по крайней мере, на 160 морских миль севернее Акциума, вместо 22 миль, как это было сделано в действительности.

Тем не менее, переправу девяностотысячной армии вблизи сильного неприятельского флота нельзя не признать крайне смелой; смелость эта свидетельствует о том, что Агриппа умел правильно судить о своем противнике и твердо надеялся на свой флот, что доказывает его блестящие способности как флотоводца.

Сверх ожидания, армии Октавиана не представилось случая к каким-либо серьезным действиям, так как Антоний избегал сражения. Тогда Агриппа снова взял на себя инициативу и, действуя настойчиво, упорно и осторожно, поставил неприятеля в такое безвыходное положение, что вынудил Антония, против его желания и при неблагоприятных для него условиях, дать решительное сражение; Антоний предпочел сражение на море, и решать дело пришлось флоту.

Агриппа, вызванный Антонием на бой, стоял перед страшной ответственностью: от него зависела участь всего мира, но он привык всегда действовать на войне наступательно и не изменил себе и в этом случае. Не колеблясь ни одного мгновения, он поднял брошенную ему перчатку, но при этом вовсе не был расположен в угоду противнику атаковать его на неприступной его позиции. Правильно оценив обстановку, он немедленно отдал распоряжения, сообразуясь с очень простым, но, тем не менее, часто забываемым тактическим правилом: «атаковать неприятеля на сильной позиции только в том случае, если его нельзя обойти или выманить с этой позиции». В данном случае обойти неприятеля не было возможности, так как оба его фланга примыкали к берегу, а потому он решился попробовать выманить его с его позиции.

Это кажется очень простым, но на войне все очень просто после того, как дело сделано, в особенности для постороннего наблюдателя, который в своем кабинете, подробно зная положение обеих сторон, спокойно оценивает ход событий. Однако найти верное решение вовсе не легко, а наоборот, очень трудно для того, кто сам стоит в самом центре действия и той суеты, которая с ним неизбежно связана, причем у него нет ни свободного кругозора, ни точного знания того, что делается у противника. А затем, чтобы сохранить полное самообладание и при появлении неприятеля мгновенно принять верное решение, нужно тоже быть необыкновенным человеком, гениальным полководцем.

Выполнение данной Агриппой диспозиции тоже кажется очень простым, но на самом деле оно вовсе не таково. Для этого требовались превосходно дисциплинированные начальники эскадр и командиры кораблей, которые крепко держали бы в руках свои эскадры и корабли, как во время маневрирования, так и в пылу сражения, и обладали бы необходимой выдержкой в упорном бою, при громадных потерях.

Самым важным является то, чтобы начальники эскадр были вполне ознакомлены с намерениями адмирала и выполняли их с надлежащим пониманием. Однако, в пределах своего круга действий они должны были поступать по своему разумению, так как тут им самим приходится давать правильную оценку условиям пространства (например, расстояние до неприятеля) и времени, в особенности, если принять во внимание, что на море возможность передачи приказаний обычно крайне ограничена, если не совсем исключена.

От младших начальников в составе крупных боевых сил необходимо требовать, чтобы они всецело прониклись намерениями своего главного начальника и затем точно выполняли его приказания, даже в тех случаях, когда им кажется, что сами они сделали бы лучше; только при этом условии возможно достичь хороших результатов. Этим вовсе не приносится в жертву, как часто ошибочно думают, собственное (конечно — всегда лучшее) мнение, не совершается преступления против собственного разума (sacrificium intellectus), а только подчиняются собственные действия взглядам начальника сообразно требованиям военной дисциплины и послушания.

Сражение при Акциуме в этом отношении является очень поучительным примером: в дисциплинированном флоте Агриппы приказания его были точно выполнены начальниками обоих флангов, а во флоте Антония командиры эскадр действовали наперекор его указаниям, в результате чего получилось то самое разделение флота и расстройство крепкой позиции, на которых неприятель строил расчеты на победу.

Может показаться, что приведенное выше основное тактическое правило — «атаковать неприятеля на сильной позиции и т. д.» — применимо только в сухопутной войне; вместе с тем морская и сухопутная тактика кажутся настолько различными, что, по-видимому, не могут иметь ничего общего между собой. Однако сражение у Акциума доказывает, что это неверно, и подобный случай может повториться и в наши дни.

Тактику Агриппы при Акциуме можно сравнить с тактикой карфагенян при Экномосе; расположение римлян в этом последнем сражении, хотя и примыкало флангами к берегу, но было также тесно сомкнуто и неприступно с фронта; против них наступали карфагеняне (как при Акциуме Агриппа) в развернутом строю, в виде полуокружности, и для того, чтобы расстроить сомкнутый строй римлян и разделить флот, пустили в ход хитрость, начав притворное отступление своим центром (при Акциуме — флангами); таким образом и там, как и здесь, произошло три отдельных сражения в трех разных местах, причем, ни на одном из них не возникло подавляющего превосходства в численности кораблей.

При Акциуме Агриппа заманил тяжелые корабли Антония в открытое море, между тем, как при Экномосе карфагеняне прижали III и IV эскадры к берегу; а затем дело было решено разрушительными снарядами, падавшими с далекого расстояния на атакованные со всех сторон корабли Антония, при помощи которых они были зажжены и уничтожены раньше, чем им удалось перейти к абордажному бою.

В прямую противоположность своей тактике у Миле и Навлоха, Агриппа в сражении при Акциуме настойчивой и упорной атакой одержал верх над тяжелыми высокими кораблями, обладавшими огромной оборонительной силой, при помощи легких низких судов, пользовавшихся преимуществом в быстроте хода и маневренности и снабженных новым оружием.

Октавиан был обязан одному Агриппе решением в его пользу величайшего соперничества, которое когда-либо возникало, соперничества из-за мирового владычества; Агриппа сделал его «императором мира» и «Цезарем-Августом», и нельзя не назвать счастливцем Октавиана, который в такое время, когда верность совершенно исчезла с лица земли, нашел себе такого верного друга и к тому же гениального администратора и военачальника, который для него создал, организовал, обучил и привел к победе громадную морскую силу; сам он к этому был совершенно не способен.

Приведем в заключение некоторые сведения о дальнейшей жизни Агриппы. После сражения при Акциуме Октавиан отправился в Малую Азию и Египет, а Агриппу отправил с неограниченными полномочиями в Рим, так как в Италии снова начались волнения среди ветеранов; Агриппа, пользовавшийся наибольшим доверием армии, мог лучше всех уладить это дело. По-видимому, он уклонился от всяких почестей при своем прибытии в Рим, так же как он трижды перед тем отказался от триумфа, являвшегося высшей целью всякого римского военачальника; он принял от Октавиана Августа в награду только особый знак отличия, единственный в своем роде — голубой флаг, цвета морской воды.

Он оставался заместителем императора, который в 23 г. до н. э., во время тяжкой болезни, даже передал ему кольцо с именной печатью, что означало признание его наследником престола. Вызванные этим обстоятельством волнения повели к тому, что Агриппа добровольно отправился в изгнание в качестве наместника Сирии, но поехал он не в свою провинцию, а на остров Лесбос. Через два года он возвратился назад, и Август еще теснее привязал его к себе, выдав за него замуж свою только что овдовевшую дочь Юлию.

После войны в Галлии и Германии он совершил поход на восток, в Палестину и на Черное море; в последнем походе ему помогал своим флотом Ирод. После того, как паннонийцы без боя покорились ему, он возвратился на родину, заболел в Кампании, где и умер в 12 г. до н. э. 51 года от роду.

О значении его как тактика и стратега уже сказано выше; к его деятельности вполне применимо изречение: внешние формы меняются, но дух остается всегда неизменным. Изречение это, имеющее известное значение для всякого рода деятельности, относится к ведению войны; поэтому изучение древней истории и тогдашних морских войн является чрезвычайно поучительным для морского офицера, а при правильном применении вытекающих из этого изучения выводов к отдельным частным случаям — может даже принести известную практическую пользу на войне.

Мы только в самых общих чертах обрисовали биографию Агриппы, однако уже и из них видно, какую выдающуюся роль он играл в тогдашний богатой событиями период времени. Он занимал наиболее значительное место после Августа, которого он, впрочем, превосходил во всех отношениях.

Независимо от его деятельности как государственного мужа, которая в виду его общественного положения и связанной с ним власти имела громадное значение, его заслуги в области военного дела обличают в нем выдающегося полководца; если же даже оставить в стороне многочисленные его походы, то остается еще такое множество его успехов в морской войне, какое едва ли выпадало кому-нибудь другому.

Агриппа дал три крупных морских сражения — у Миле, у Навлоха и у Акциума, и все три из них выиграл; в двух он нанес противнику полное поражение. Все действия его в морской войне — создание флота, постройка особого типа кораблей, защита их от удара тараном, устройство военной гавани, обеспечившей ему операционную базу, обучение корабельных команд всем приемам боя сперва в гавани, а затем в море — все это доказывает его умение охватить одним взглядом общую совокупность всего морского дела, верное понимание его и удивительную энергию в достижении намеченных целей, а потому являются в высшей степени поучительными.

Октавиан Август, сделавшись императором, стал постоянно держать в полной готовности два больших флота, один — в устроенном Агриппой порте Юлия (у Мизенума) для охраны западной и южной части Средиземного моря, а другой, в составе около 250 кораблей, во вновь устроенной гавани в северной части Адриатического моря, на восточном берегу Италии, у Равенны. Этот равеннский флот должен был охранять страдавшую от морских разбоев восточную часть Средиземного моря, и вместе с тем оберегал восточную половину Империи. Менее значительные эскадры находились в Понте (Черном море), у берегов Сирии, Африки, Галлии и т. д.; были небольшие римские флотилии на Рейне, Дунае, Роне, Сене и Евфрате.

Императорской армии на границах империи еще часто представлялись случаи даже для крупных военных операций, но для флота уже нигде не было сколько-нибудь достойного соперника, что повело к постепенному упадку его боеспособности.

Общие нравственные основы римского народа были поколеблены, что внесло зародыш разложения и постепенного упадка и в римский флот, который впоследствии уже никогда не стоял на такой высоте, как во время управления его энергичным Агриппой.

Сражение у Акциума с его долголетней подготовкой и окончательным результатом, в связи с морскими боями первой Пунической войны и сражениями, разыгравшимися во времена морского владычества Афин, дает чрезвычайно важный материал для изучения морской тактики. Из этих сражений, а также из предшествовавших им и последовавших за ними событий можно сделать некоторые поучительные выводы, имеющие значение и для современной морской войны.

Невольно напрашивается сравнение морского дела во времена гребного флота с тактикой первых времен броненосных флотов. Современные паровые военные корабли всецело зависят от необходимости постоянно возобновлять запасы воды и угля; гребные суда находились в такой же зависимости от необходимости давать отдых гребцам; поэтому древние и современные флоты были подчинены, при выполнении военных задач, не только в тактическом, но и в стратегическом смысле, сходным во многих отношениях условиям. Парусные военные корабли находились в ином положении.

Самый знаменитый английский флотоводец, сэр Уолтер Рейли в свое время, то есть приблизительно в 1600 г. указал на важность изучения истории морских войн в древности, несмотря на то, что в его время использовались в основном парусные суда. Для своих статей, в которых он доказывал необходимость наступательного действия у неприятельских берегов как наилучшего способа противодействовать неприятельскому вторжению, он постоянно изучал греческие и римские морские войны.