Жюрьен-де-ла-Гравьер ВОЙНА НА МОРЕ: ЭПОХА НЕЛЬСОНА : XX.

XX. ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕЛЬСОНА В НЕАПОЛЬ. СМЕРТЬ КАРАЧЧИОЛО

Когда Нельсон, сосредоточив свою эскадру у острова Маритимо, отозвал к Палермо капитана Трубриджа, восстановившего власть короля Фердинанда IV на островах Искии и Прочиде, в Неапольском заливе осталась только легкая эскадра под началом капитана Эдуарда Фута. Конечно, этой силы было недостаточно, чтобы сопротивляться эскадре Брюи, если бы той вздумалось подать помощь Неаполю, и разумеется, республиканцы, ободренные этой надеждой, сопротивлялись гораздо упорнее. Однако, несмотря на все усилия, они с каждым днем должны были уступать и видели, как неприятель овладевал поочередно всеми их укрепленными позициями. 11 июня русские и албанцы овладели фортом Вилиена; 13 калабрийцы заняли мост Магдалены; 17 форты Ровилиано и Кастелламаре сдались под огнем английских судов, а маленький отряд Скипани, отрезанный от войск, защищавших Неаполь, был совершенно уничтожен в Портичи. 18 июня французы занимали еще замок Санто-Эльмо, но флаг Парфенопейской Республики развевался только на двух плохих фортах: Кастель-Ново и Кастель-дель-Ово. Первый был построен Карлом Анжуйским в XIII столетии; он соединяется с портом и королевским дворцом, и часто служил королям и вице-королям Неаполя убежищем во время смут и междоусобиц. Второй, выстроенный императором Фридрихом II на оконечности узкой скалистой косы, далеко выдающейся в море, был тогда просто нестройной группой зданий, на которых временно устроили батареи для защиты города со стороны моря. Эти последние оплоты исчезающей, эфемерной республики, осажденные 6000 человек, полуразрушенные полевой артиллерией кардинала, могли оказать войскам роялистов только слабое и бесполезное, хотя и отчаянное, сопротивление. Если республиканцы еще сражались, то это потому, что они ждали прибытия французского флота; но стоило только Нельсону показаться в Неапольском заливе, и одно уже это обстоятельство, разрушив их последние надежды, должно было безусловно предать их в руки короля.

Нельсон в то время находился совершенно во власти леди Гамильтон и королевы. В продолжение шестимесячного пребывания королевской фамилии в Палермо он не переставал выказывать свою ненависть к якобинцам. Он же обвинял неаполитанское правительство в слабости и упрекал его в снисходительности.

«Все мои предложения, — писал он из Палермо герцогу Кларенскому, — принимают с усердием, и немедленно отдаются приказания, чтобы с ними соображались; но как только дело доходит до исполнения, получается совершенно другое. Право, тут можно с ума сойти. Впрочем, недавно Его Величество приказал отдать под суд двух генералов, обвиненных в измене и трусости; он предписал их расстрелять или повесить, как только признают, что они виновны. Если эти приказания выполнят, то я буду надеяться, что я принес здесь некоторую пользу, потому что я не перестаю убеждать их в том, что единственное основание всякого благоустроенного правительства есть искусство кстати награждать и наказывать. К несчастью, здесь никогда не умели делать ни того, ни другого».

Окруженный капитанами, обожавшими в нем неустрашимого адмирала и внимательного начальника, Нельсон без труда вдохнул и в них свое рвение. Покончить с французами и с мятежниками -вот пароль для его эскадры. Трубридж также последовал общему увлечению и сначала превзошел было всех в усердии на островах Искии и Прочиде; но вскоре, лучше осведомясь об истинных интересах своего государства, он дал почувствовать Нельсону, какую роль готовили Англии в предстоящем перевороте. Трубридж еще недавно просил прислать из Палермо добросовестного судью, чтобы иметь возможность на месте произнести приговор над мерзавцами, которые проповедовали мятеж на Искии; еще недавно он хотел расстрелять одного неаполитанского генерала за какую-то неудачную экспедицию в Орбителло; но вдруг суровый капитан ужаснулся, видя, как сильно впутано имя его адмирала и его собственное в эти семейные распри.

«Сейчас имел я продолжительный разговор, — писал он Нельсону 7 мая 1799 г., — с судьей, присланным сюда от двора. Он объявил, что на будущей неделе закончит свое дело, но что люди его звания имеют обыкновение удаляться в безопасное место, как только приговор произнесен. Вследствие того он просил, чтобы его отослали обратно, и притом дал мне понять, что желает отправиться на военном судне. Также я узнал из этого разговора, что осужденные священники должны быть отосланы в Палермо, чтобы быть расстриженными в присутствии короля, и что после того их нужно перевезти обратно для казни. Употребить английское военное судно для подобной цели! Вместе с тем наш судья просил у меня палача! Я решительно в этом ему отказал. Если не может найти палача здесь, пусть ищет в Палермо. Я угадываю их цель: они хотят в этом деле поставить нас вперед, чтобы потом всю его гнусность свалить на нас».

В таком расположении духа был Трубридж, когда он вышел из Неапольского залива. Оставив там капитана Фута, он на фрегате «Сигорс» с несколькими мелкими судами 17 мая присоединился к Нельсону в Палермо. Нельсон, выйдя оттуда 20 числа, возвратился 29. Там узнал он о новых успехах кардинала Руффо, и ночью 12 июня получил от леди Гамильтон следующее письмо: «Любезный лорд! Я провела вечер у королевы. Она очень несчастна! Она говорит, что народ неаполитанский вполне предан королю, но что одна только эскадра Нельсона может восстановить в Неаполе спокойствие и покорность законной власти. Вследствие этого королева просит, умоляет, заклинает вас, любезный лорд, если только возможно, отправиться в Неаполь. Ради Бога, подумайте об этом, и сделайте то, что просит королева. Если вы позволите, мы отправимся вместе с вами. Сэр Вильям нездоров, я также чувствую себя дурно: это путешествие будет нам полезно. Да благословит вас Бог».

На другой же день Нельсон был под парусами; но, получив от лорда Кейта письмо, уведомлявшее его, что французы в эту минуту должны быть у берегов Италии, он еще раз вернулся в Палермо. Поспешно высадив на берег сицилийские войска, бывшие на его судах, он несколько дней крейсеровал у острова Маритимо. Однако 21 июня, уступая новым просьбам двора и полагая, что достаточно одной эскадры лорда Кейта, чтобы удержать адмирала Брюи, он прекратил свое крейсерство и, взяв с собой опять сэра Вильяма и леди Гамильтон, направился с 18 кораблями к Неапольскому заливу.

Между тем республиканцы воспользовались этим временем: в ночь с 18 на 19 июня они напали врасплох на калабрийцев, занявших набережную Киайя, заклепали целую батарею орудий, взорвали пороховые ящики и привели в смятение весь неприятельский лагерь. Известие об этом произвело в Палермо губительное уныние, и министр Актон в тот же момент написал Нельсону: «Поспешайте в Неаполь. С тех пор, как республиканцы знают о близости французского флота, они делают беспрестанные вылазки, и признаться вам, я боюсь, что положение кардинала не совсем благополучно». Вероятно, кардинал разделял опасения Актона, потому что на другой день после этой первой вылазки он просил капитана Фута прекратить военные действия, и предложил республиканцам условия капитуляции. Республиканцы долго не решались их принять, но наконец 22 июня была заключена капитуляция, которая и подписана за Россию и Турцию начальниками вспомогательных отрядов; кардиналом Руффо и кавалером Мишеру от имени короля Неаполитанского; комендантом замка Санто-Эльмо и кавалером Масса от имени Франции и Парфенопейской Республики. Капитан фрегата «Сигорс» скрепил эту капитуляцию своей подписью. Условия, дарованные республиканцам, были весьма почетны; но выказанная ими энергия и присутствие 25 французских кораблей в Средиземном море не позволяли осаждающим быть слишком взыскательными. Всему гарнизону Кастель-Ново и Кастель-дель-Ово предоставлялось выйти из своих укреплений с распущенными знаменами, с барабанным боем, а потом сесть на суда, снабженные пропускными свидетельствами, чтобы на них отправиться прямо в Тулон. До тех пор, пока в Неаполе не получили бы верных сведений о их прибытии во Францию, архиепископ Салернский, кавалер Мишеру, граф Дилльйон и епископ Авеллинский должны были оставаться заложниками в Санто — Эльмском замке. Неприкосновенность лиц и имущество республиканцев обеспечены. Те из них, которые не захотели бы оставить родину, могли оставаться в Неаполе, и прошлое было бы забыто, как для них, так и для их семейств. Заключенные условия касались не только тех из республиканцев, которые находились в двух фортах, допущенных к капитуляции, но даже и тех, которые со времени открытия военных действий попали в плен. Граф Руво, владевший фортами Чивителла и Пескара в Абруццо, соглашался уступить их кардиналу на тех же условиях, на каких сдались и форты Неаполя. Однако республиканцы, не имея полного доверия к честности или к власти кардинала, потребовали прежде, чтобы капитан Фут обеспечил своей подписью нерушимость трактата. Капитан фрегата «Сигорс» поручился собственным именем и честью Англии. Он нисколько не мог сомневаться в своем полномочии на такое ручательство; оно совершенно оправдывается следующим письмом Нельсона к графу Спенсеру: «Король, — писал Нельсон, — издал прокламацию, в которой поименованы все республиканцы, исключенные из общей амнистии; но всякий, кому Трубридж скажет: Ты прощен! будет прощен уже одним этим словом, будь он самый преступный из мятежников». Поэтому капитан Фут, наследовавший права капитана Трубриджа, разве только из-за самого непонятного упорства мог бы отказать в своем ручательстве трактату, заключенному генеральным викарием королевства.

Действительно, уже заложники были разменены, военные действия прекращены, и на республиканских фортах, равно как на фрегате «Сигорс», уже развевался парламентерский флаг, как вдруг Нельсон показался у входа в залив. Еще не став на якорь, он узнал об условиях, дарованных мятежникам. Известие это поразило его удивлением и досадой, и он немедленно объявил, что ни за что на свете не согласится скрепить это унизительное перемирие. Капитан Фут сигналом получил приказание тотчас же спустить поднятый на форт-брамстеньге его фрегата парламентерский флаг, и 28 июня Нельсон объявил кардиналу Руффо, что он до тех пор не допустит выполнения условий этой капитуляции, пока не получит подтверждение самого короля. Подкрепляемый похвалами сэра Вильяма и леди Гамильтон, он остался с тех пор непоколебим в этом решении. Тщетно кардинал, приехав на корабль «Фудройан», на котором Нельсон имел свой флаг, с энергией защищал дарованное ему его монархом священное право подписать договор; тщетно капитан Фут представлял Нельсону, что когда он скрепил капитуляцию, столь выгодную для мятежников, то он скорее должен был ожидать появления французской эскадры, чем английской; тщетно говорил он ему, что в ожидании такого обстоятельства он не считал себя вправе быть более взыскательным, чем кардинал: Нельсон, отдавая полную справедливость, как он говорил, добрым намерениям капитана Фута, тем не менее не переставал утверждать, что капитан допустил обмануть себя этому «изменнику Руффо, который намеревается составить себе в Неаполе партию, враждебную видам его государя». 28 июня Нельсон избавился от своего беспокойного советника, отправив его в Палермо, с приказанием предоставить свой фрегат в распоряжение королевской фамилии. Однако 26 числа, освободив, сообразно девятому пункту капитуляции, нескольких пленных, в числе которых находились брат кардинала Руффо и десять английских солдат, захваченных в Салерно, республиканцы покинули свое последнее убежище. Они вышли из него, как предписано было в договоре, со всеми почестями и сложили свое оружие на берегу.

Между участниками этих печальных событий был один человек, которому сорок лет верной службы давали наибольшие права на милость короля. Это был семидесятилетний старец, князь Франческо Караччиолло, происходивший от младшей ветви одной из самых благородных фамилий Неаполя. Он долго и с отличием служил в неаполитанской морской службе и командовал кораблем «Танкреди» под началом адмирала Готама. Почтенный благосклонностью своего государя, заслуживший большую популярность Караччиоло в 1798 г. был произведен в адмиралы и снискал уважение и любовь всех английских капитанов в то время, когда английская эскадра, забытая Адмиралтейством, приветствовала как благоприятное событие, появление двух неаполитанских кораблей в заливе Сан-Фиоренцо. Когда королевская фамилия бежала в Палермо, Караччиоло на своем корабле провожал ее и возвратился в Неаполь не прежде, чем получил на это разрешение короля; но вскоре, увлеченный обстоятельствами, он принял командование морскими силами Республики, и не однажды с несколькими плохими канонерскими лодками, которые ему удалось собрать, нападал на английские фрегаты. Нельсон сначала не очень сурово отзывался о безрассудстве, с каким Караччиоло оставил своего Государя, и казалось, готов был допустить, что в душе неаполитанский адмирал не был настоящим якобинцем. Как только капитуляция была подписана, Караччиоло, лучше своих товарищей понимавший дух междоусобий, скрылся в горы. Голову его оценили; один из слуг изменил ему, и 29 июня в девять часов вечера он был привезен на корабль «Фудройан». Капитан Гарди поспешил защитить его от негодяев, его выдавших, которые, прямо на шканцах английского корабля продолжали осыпать его ругательствами, и делать ему оскорбления. Адмирала уведомили о взятии Караччиоло, и пленник был поручен надзору старшего лейтенанта корабля «Фудройан».

Нельсон был в эти минуты под влиянием сильного нервического раздражения. Он чувствовал себя рабом пагубной, неодолимой страсти, которая должна была разрушить его семейное счастье. Нередко в этот период он изображал друзьям свое душевное уныние и желал спокойствия могилы. «Кто прежде видал меня таким радостным, таким веселым, — писал он леди Паркер, — едва ли теперь узнал бы меня». Такое состояние души часто бывает предтечей больших преступлений. И действительно, кажется, что под влиянием таких грустных мыслей и сильных внутренних противоречий, сердце наполняется горечью и становится восприимчивее к внушениям злобы и ненависти. Нельсон решился немедленно судить Караччиоло. Приказано было собраться на корабле «Фудройан» военной комиссии под началом графа Турна, командира неаполитанского фрегата «Минерва». В полдень над несчастным старцем произнесен был смертный приговор; ни седины, ни прежние заслуги не могли его спасти.

Как только Нельсону сообщили это решение суда, он отдал приказание, чтобы приговор был выполнен в тот же вечер. Караччиоло присудили быть повешенным на фока-рее фрегата «Минерва». Что побуждало Нельсона так ревностно содействовать планам злобы и низкой мстительности? Прежняя ли настойчивость его, с какой он провозглашал необходимость укрепить королевскую власть сильными примерами? Увлекался ли он усердием, доходившим до фанатизма, или внимал коварным внушениям? Известно только, что сэр Вильям и леди Гамильтон были в этот момент на корабле «Фудройан», что они оба присутствовали при свидании Нельсона с кардиналом Руффо, что они служили переводчиками и принимали деятельное участие в переговорах. Однако можно предполагать, что если бы и не было при Нельсоне подобных советников, то все-таки он не поступил бы иначе. Провозглашенный тогда во всей Европе поборником законной власти, Нельсон был в упоении от собственной своей славы. Рассудок его поколебался среди стольких обольщений и следовал внушению какого-то слепого изуверства. Он всегда оказывал уважение к этому роду мужества, которое называл мужеством политическим, и которое, по его мнению, состояло в принятии смелых и чрезвычайных мер каждый раз, как обстоятельства того требовали. Он гордился своим уменьем принимать в подобных обстоятельствах быстрое и энергичное решение, и хвалился тем, что в случае надобности может быть одновременно и человеком с головой и человеком с характером. Соединяя с этой безрассудной опрометчивостью упорную настойчивость, Нельсон, будучи однажды увлечен на гибельный путь, где должна была помрачиться его слава, уже не хотел отступать.

Несчастный Караччиоло дважды просил лейтенанта Паркинсона, под надзором которого он находился, ходатайствовать за него у Нельсона. Он просил второго суда, он просил, чтобы, по крайней мере, его расстреляли, если уж ему суждено непременно подвергнуться казни. «Я стар, — говорил он, — у меня нет детей, которые бы меня оплакивали, и нельзя во мне предположить сильного желания сберечь жизнь, которая и без того уже должна скоро кончиться; но меня ужасает бесчестный род казни, к какой я приговорен». Лейтенант Паркинсон, передав эту просьбу адмиралу, не получил никакого ответа; он хотел настаивать, хотел сам защищать бедного старика. Нельсон, бледный, молчаливый, слушал его. Внезапным усилием воли он превозмог свое волнение. «Ступайте, милостивый государь, — отрывисто сказал он молодому офицеру, — ступайте и исполняйте ваши обязанности». Не теряя еще надежды, Караччиоло просил лейтенанта Паркинсона попытаться упросить леди Гамильтон; но леди Гамильтон заперлась в своей каюте и вышла для того только, чтобы присутствовать при последних минутах старика, тщетно взывавшего к ее человеколюбию. Казнь совершилась как предписал Нельсон, на фрегате «Минерва», стоявшем под выстрелами корабля «Фудройан», и граф Турн рапортовал о ней адмиралу, как бы желая свалить на кого следует ответственность в этом деле. «Честь имею уведомить его превосходительство адмирала лорда Нельсона, — писал он, — что приговор над Франческо Караччиоло был выполнен сообразно предписанию». Тело Караччиоло висело на фока-рее фрегата «Минерва» до заката солнца. Тогда веревка была обрезана, и труп, недостойный погребения, брошен в волны залива. Свершив этот акт жестокости, Нельсон вписал его в свой дневник между прочим, как бы самое обыкновенное обстоятельство.

«Суббота, 29 июня. Ветер тихий. Облачно. На рейд пришли португальский корабль «Рэнья» и бриг «Баллон». Созван военный суд. На неаполитанском фрегате «Минерва» судим, осужден и повешен Франческо Караччиоло».

Какое странное заблуждение заглушало тогда в Нельсоне человеческие чувства? Какое кривое зеркало могло превратить для его взоров это убийство в акт военного правосудия? Кто понуждал его взять в свои руки суд и расправу неаполитанского двора? Кто разрешил ему лишить королевского милосердия старика, которого оно, может быть, пощадило бы? К чему такая опрометчивость, такая пагубная поспешность; к чему это бесполезное убийство? Бесчисленные казни, последовавшие затем в Неаполе, возбудили негодование всей Европы; но этот печальный эпизод более всех прочих омрачает участие Нельсона в неапольских происшествиях. Фокс первый указал Парламенту на эти злоупотребления властью, из-за которых позорное пятно, вследствие беспримерного нарушения доверия, легло даже на Британский флаг. Нельсон чувствовал, куда метил Фокс, и хотел оправдаться, но его друзья задержали и не пустили в ход его оправдания.

«Мятежникам, — говорил Нельсон, — даровано было только перемирие; а всякий договор такого рода может быть прерван по желанию той или другой из договаривающихся сторон. Предположим, что в Неапольский залив пришла бы французская эскадра: неужели французы и мятежники хоть на одну минуту почтили бы заключенные условия? Нет, нет, сказал бы французский адмирал, я пришел сюда не для того, чтобы быть зрителем, но чтобы действовать. Английский адмирал поступил точно так же: он объявил, что прибытие английского или французского флота было происшествием такого рода, что оно разрушало всякий предварительный договор, потому что ни английский, ни французский адмиралы не могли бы оставаться в Неаполе сложа руки. Вследствие этого я предложил кардиналу передать французам и мятежникам от моего и своего имени, что перемирие прервано уже одним тем, что перед Неаполем находится британский флот; что французов не будут считать даже военнопленными, если они через два часа сдадут замок Санто-Эльмо нашим войскам; но что касается мятежников и изменников, то никакая власть не вправе посредничать между ними и их милостивым монархом, и они должны совершенно положиться на его милосердие, ибо никаких других условий им даровать нельзя. Кардинал отказался скрепить эту декларацию своим именем, и я, подписав ее один, отослал к мятежникам. Только после этого они вышли из своих фортов как надлежало мятежникам и как надлежит, надеюсь, всем тем, которые изменят своему королю и своему отечеству — чтобы быть повешенными, или иначе наказанными, по усмотрению их государя».

В глазах лорда Спенсера причины, приведенные Нельсоном в свое оправдание, казались столь же чисты и безукоризненны, сколь были успешны принятые им меры.