Сесил Скотт Форестер Под стягом победным: XVIII

XVIII

В следующие сорок восемь часов Хорнблауэр часто напоминал себе, что не должен бояться трибунала, однако чуть-чуть трудновато было ждать бестрепетно - слышать повторяющийся пересвист дудок и топот морских пехотинцев над головой, приветствия капитанам и адмиралам, которые поднимались на борт его судить, затем мертвую тишину, наступившую, как только синклит собрался, глухой пушечный раскат, возвестивший о начале трибунала, щелчок открываемой Календером дверной задвижки - это за ним.

Хорнблауэр не мог потом вспомнить подробности - в памяти остались лишь несколько ярких впечатлений. Он легко мог вызвать перед мысленным взором блеск золотого позумента на полукружье синих мундиров за столом в большой каюте "Виктории", тревожное, честное лицо Буша, когда тот объявил, что ни один капитан не сумел бы управлять кораблем искуснее и решительнее, чем Хорнблауэр в заливе Росас. "Товарищ" Хорнблауэра - офицер, которому Адмиралтейство поручило его защищать - ловко задал вопрос, из ответа на который выяснилось, что Буш потерял ногу и был унесен вниз до капитуляции, а, следовательно, не заинтересован выгораживать капитана. Другой офицер, явно подавленный величием момента, сбивчиво и невыразительно читал нескончаемые выдержки из официальных донесений. От волнения у него что-то случилось с дикцией, и временами нельзя было разобрать ни слова. Кончилось тем, что раздосадованный председатель вырвал у него из рук документ и гнусавым тенором зачитал утверждение адмирала Мартина, что действия "Сатерленда" облегчили разгром французской эскадры, мало того, по мнению адмирала, предопределили его. Неловкость вызвало обнаружившееся вдруг расхождение между сигнальными журналами "Плутона" и "Калигулы", но ее быстро обратил в шутку кто-то из капитанов, напомнив, что сигнальным мичманам свойственно порой ошибаться.

В перерыве к Хорнблауэру подошел с расспросами элегантный штатский господин в синем с голубым костюме и с безупречным белым галстуком. Он представился Фрир, Хукхем Фрир. Хорнблауэр смутно помнил эту фамилию. Фрир был одни из авторов "Анти-галла", другом Канинга и бывшим английским послом при патриотическом правительстве Испании. Хорнблауэра слегка заинтриговало присутствие человека, посвященного в министерские тайны, но мысли его были заняты предстоящим заседанием, так что он не смог уделить Фриру должного внимания или подробно ответить на его вопросы.

Еще тягостнее было после выступления свидетелей ждать вердикта. Они сидели с Календером в соседней каюте, и вот тут-то Хорнблауэру стало по-настоящему страшно. Минуты тянулись за минутами, он сидел с каменным лицом, ожидая вызова, пока рядом решалась его судьба. Сердце колотилось, когда он входил в дверь, и он знал, что бледен. Он вскинул голову и посмотрел судьям в глаза, но сине-золотое великолепие застилал туман, и лишь одно Хорнблауэр видел отчетливо - часть стола перед председательствующим и на столе - шпагу ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда. Только ее Хорнблауэр и видел. Шпага, казалось, висела в воздухе - эфесом к нему. Невиновен.

- Капитан Хорнблауэр, - сказал председательствующий (гнусавый тенорок звучал ласково), - суд единогласно решил, что мужество, с коим вы повели корабль Его Величества "Сатерленд" против многократно превосходящего противника, заслуживает всяческих похвал страны в целом и собравшихся здесь в частности. Поведение ваше, равно как и офицеров, находившихся под вашим командованием, делает честь не только вам, но и всему нашему Отечеству. Посему вы с величайшим почетом оправданы.

Остальные судьи одобрительно загудели, в каюте стало шумно. Кто-то пристегивал Хорнблауэру стогинеевую шпагу, кто-то хлопал его по плечу. Хукхем Фрир был здесь и настойчиво требовал внимания.

- Поздравляю, сэр. Вы готовы ехать со мной в Лондон? Почтовая карета запряжена и ждет уже шесть часов.

Туман рассеивался медленно, перед глазами еще плыло, когда Хорнблауэр позволил увести себя на палубу и спустить в стоящий у борта катер. Кто-то кричал "ура!". Сотни голосов кричали "ура!". Команда "Виктории" облепила реи и орала до хрипоты. С других кораблей тоже вопили. Это была слава. Это был успех. Очень немногих капитанов приветствовала вот так вся эскадра.

- Я посоветовал бы вам снять шляпу, сэр, - раздался в ухе голос Фрира, - дабы показать, как вы тронуты.

Хорнблауэр снял шляпу и, немного потерянный, сидел на кормовом сиденье катера под полуденным солнцем. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой - он был ближе к слезам. Туман опять сомкнулся вокруг, многоголосый рев казался пронзительным детским писком.

Шлюпка проскрежетала о пристань. Здесь тоже кричали "ура!". Гребцы передали Хорнблауэра наверх, его хлопали по плечам, трясли ему руку, морские пехотинцы, чертыхаясь, расчищали им с Фриром дорогу к экипажу, где встревоженные шумом лошади нервно прядали ушами. Застучали копыта, заскрипели колеса, защелкал бичом форейтор, и они вылетели на дорогу.

- Весьма удовлетворительные изъявления чувств со стороны населения и вооруженных сил Его Величества, - сказал Фрир, утирая с лица пот.

Хорнблауэр вдруг вспомнил и резко выпрямился на сиденье.

- Останови у церкви! - закричал он форейтору.

- Однако, сэр, позвольте узнать, для чего? Его Королевское Высочество* [В связи с душевной болезнью короля Георга III в последние годы его царствования страной управлял принц-регент, старший сын короля и будущий король Георг IV.] велел везти вас прямиком в Лондон.

- Здесь похоронена моя жена, - отрезал Хорнблауэр. Но и на кладбище его не оставили в покое - Фрир следовал по пятам, мялся с ноги на ногу, нервничал, смотрел на часы. Хорнблауэр снял шляпу и склонил голову перед резным надгробьем, но мысли разбегались. Он кое-как прочел молитву - Марии бы это понравилось, ее всегда огорчало его вольномыслие. Фрир изводился нетерпением.

- Ладно, идемте, - сказал Хорнблауэр, поворачиваясь на каблуках и направляясь к экипажу.

Они выехали из города. Приятно зеленели деревья, дальше расстилались залитые солнцем величественные меловые холмы. У Хорнблауэра к горлу подступил комок. Это Англия, за которую он сражался восемнадцать долгих лет. Вдыхая ее воздух, глядя по сторонам, он понимал: Англия того стоит.

- Ваш побег - просто подарок для Кабинета, - сказал Фрир. - Нам чертовски не хватало чего-нибудь в этом роде. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. Ума не приложу, чего ради Кестлри с Канингом затеяли эту дуэль. Она чуть нас не погубила. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Потом Кохрейн заварил кашу в Палате Лордов. А вы не думаете о том, что могли бы пройти в Парламент? Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать "ура!".

Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся - например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. Хорнблауэру стало тоскливо. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес.

- От Е. Кэ. Вэ. толку мало, - говорил Фрир. - Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает - билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе* [Билль о регентстве сильно ограничивал права известного дурным поведением принца.]. Помните об этом, когда увидитесь с ним. И, кстати, он падок на лесть. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример Е. Кэ. Вэ и мистера Спенсера Персиваля* [Персиваль, Спенсер (1762-1812) - британский премьер-министр.], вы попадете в самое яблочко. Это что? Хорндин?

Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми.

- Шестьдесят миль от Лондона, - заметил мистер Фрир. - Еле-еле успеваем.

Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак - загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик - присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Кто-то выскочил из трактира - судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам - местный сквайр.

- Оправдали, сэр? - спросил он.

- Само собой, сэр, - мигом отозвался Фрир. - Оправдали с величайшим почетом.

- Ура Хорнблауэру! - завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу. Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич.

- Долой Бонапарта! - крикнул Фрир. - Поехали.

- Какой искренний интерес к вашей персоне, - сказал Фрир минутой позже, - хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего.

- Да, - сказал Хорнблауэр.

- Помню, - продолжал Фрир, - как толпа требовала, чтоб Веллингтона повесили, пытали и четвертовали - это после Синтры. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру?

- Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, - коротко отвечал Хорнблауэр.

Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев.

- Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, - говорил Фрир. - Не то чтоб я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. У его дружков на круг выходит двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой?

- Имел честь.

- Очаровательная женщина, хотя и на любителя. Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками.

- Да, - сказал Хорнблауэр.

Всякая радость от успеха улетучилась. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк.

- Питерсфилд вон за тем холмом, - сказал Фрир. - Полагаю, вас дожидается целая толпа народу.

Фрир угадал. Человек двадцать-тридцать толклось у "Красного Льва", еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства.

- Это все газеты, - ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. - Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Католическая эмансипация... реформы... дела флотские... Толпа желает участвовать во всем.

Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. Жизнь утратила всякую сладость. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где-нибудь в бурной Атлантике. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. Толпа, приветствовавшая его в Гилфорде - там как раз кончался базарный день - воняла пивом и потом. Хоть одно утешало - с приближением вечера Фрир умолк и оставил Хорнблауэра с его мыслями, пусть даже и невеселыми.

Когда они меняли лошадей в Ишере, уже смеркалось.

- Приятно сознавать, что мы можем не опасаться грабителей, - улыбнулся Фрир. - Довольно будет герою дня назваться, и разбойники не возьмут с нас ни гроша.

Однако никто на них не напал. Карета беспрепятственно проехала по мосту в Путни и двинулась сперва по дороге между все более частыми домами, затем по узким улочкам.

- Номер десять Даунинг-стрит, приятель, - велел форейтору Фрир.

Из встречи на Даунинг-стрит Хорнблауэр яснее всего запомнил невольно подслушанные слова Фрира - тот, едва войдя, прошептал Персивалю: "Не подведет". Разговор длился не более десяти минут, официальные с одной стороны, сдержанный с другой. Премьер-министр явно было сегодня не разговорчив - по-видимому, он главным образом хотел взглянуть на человека, который может повредить ему в глазах принца-регента или общественности. Хорнблауэр не составил особо приятного впечатления ни о его уме, ни о его личном обаянии.

- Дальше Пэлл-Мэлл, Военное министерство, - сказал Фрир. - Господи, сколько нам приходится работать!

Лондон пах лошадьми, как всегда для человека, только что вернувшегося из плаванья. Окна Уайтхолла ярко светились. В Военном министерстве его провели к молодому лорду, который понравился Хорнблауэру с первого взгляда. Его звали Пальмерстон, он был заместитель министра иностранных дел. Пальмерстон много и толково расспрашивал о состоянии общественного мнения во Франции, о последнем урожае, о том, как Хорнблауэру удалось бежать. Он одобрительно кивнул, когда Хорнблауэр замялся, не желая называть человека, у которого они нашли приют.

- Совершенно правильно, - сказал Пальмерстон. - Вы боитесь, что какой-нибудь кретин проболтается и вашего спасителя расстреляют. Кретин бы, наверно, и проболтался. Я попрошу вас назвать этого человека, если возникнет крайняя нужда, и тогда вы сможете на нас положиться. А что стало с каторжниками?

- Первый лейтенант "Триумфа" завербовал их на службу, сэр.

- Значит, последние три недели они служат матросами на королевском корабле? Я лично выбрал бы каторгу.

Хорнблауэр считал так же. Он порадовался, что хоть один высокопоставленный чиновник не питает иллюзий по поводу прелестей флотской службы.

- Я разыщу их и выпишу сюда, если удастся уговорить ваше адмиралтейское начальство. Я нашел бы им лучшее применение.

Лакей принес записку, Пальмерстон развернул и прочел.

- Его Королевское Высочество желает вас видеть, - объявил он. - Спасибо, капитан. Надеюсь, что буду иметь удовольствие встретиться с вами в самом скором будущем. Наша беседа оказалась весьма полезной. А луддиты крушат станки на севере, и Сэм Уитбред рвет и мечет в Палате Общин, так что вы явились как нельзя кстати. Всего доброго, сэр.

Последние слова испортили все впечатление. Пальмерстон, планирующий новую кампанию против Бонапарта, завоевал уважение Хорнблауэра, Пальмерстон, вторящий Хукхему Фриру, утратил.

- Зачем я понадобился Его Королевскому Высочеству? - спросил Хорнблауэр Фрира, когда они вместе спускались по ступеням.

- Это будет для вас сюрпризом, - игриво отвечал Фрир. - Может быть, вы пробудете в неведении до утреннего приема. Об этот час принцуля редко бывает настолько трезв, чтоб заниматься делами. Может быть, он уже в стельку! Беседуя с ним, будьте поосторожней.

У Хорнблауэра голова шла кругом. Он вспомнил, что еще утром выслушивал свидетельские показания на трибунале. Сколько всего произошло за этот день! Он пресытился новыми впечатлениями. Ему было кисло и муторно. А леди Барбара и его сын совсем рядом, на Бонд-стрит, в какой-то четверти мили отсюда.

- Который час? - спросил он.

- Десять. Молодой Пальмерстончик засиживается в Военном министерстве допоздна. Пчелка наша трудолюбивая.

- Ox, - сказал Хорнблауэр.

Бог весть, когда удастся улизнуть из дворца. С визитом на Бонд-стрит придется повременить до утра. У дверей ждал экипаж, кучер и лакей щеголяли красными королевскими ливреями.

- Лорд-гофмейстер прислал, - объяснил Фрир. - Трогательная забота.

Он подсадил Хорнблауэра и залез сам.

- Встречались с Его Королевским Высочеством?

- Нет.

- Но при дворе бывали?

- Дважды присутствовал на утренних приемах. Меня представляли королю Георгу в девяносто восьмом.

- А! Принцуля не то что его отец. А с Кларенсом* [Герцог Кларенс - третий сын короля Георга III, впоследствии король Вильгельм IV, в молодости служил на флоте; подобно отцу, под конец жизни страдал слабоумием на почве болезни щитовидной железы.] вы, я полагаю, знакомы?

- Да.

Экипаж остановился у ярко освещенного подъезда, двери распахнулись, лакеи помогли гостям. Вестибюль сверкал огнями, кто-то в ливрее, пудреном парике и с белым жезлом оглядел Хорнблауэра с головы до пят.

- Шляпу под мышку, - прошептал он. - Сюда, пожалуйста.

- Капитан Хорнблауэр, мистер Хукхем Фрир, - объявил кто-то.

Огромный зал ослепил светом свечей. В дальнем конце, широкой паркетной гладью, сверкала золотом и драгоценностями небольшая кучка людей. Кто-то во флотском мундире шел навстречу - Хорнблауэр узнал шишковатую голову и глаза навыкате герцога Кларенса.

- А, Хорнблауэр, - сказал тот, протягивая руку. - С возвращением вас.

Хорнблауэр склонился над его рукой.

- Идемте, я вас представлю. Это капитан Хорнблауэр, сэр.

- Добрейший вечерок, капитан.

Тучный красавец, прожигатель жизни, изнеженный, хитрый - вот последовательность впечатлений, которые Хорнблауэр составил, кланяясь принцу-регенту. Редеющие кудри, похоже, крашены, влажные глаза и красные отвислые щеки - сразу видно, что Его Королевское Высочество плотно отобедали, чего про Хорнблауэра сказать было нельзя.

- Только о вас и разговору, капитан, с тех пор, как ваш тендер - как его бишь? - вошел в Портсмут.

- Да? - Хорнблауэр стоял навытяжку.

- Да. И правильно, черт побери. Правильно, черт побери, говорят. Здорово вы это провернули, капитан, прямо как если бы я сам взялся. Эй, Конингем, представь.

Хорнблауэр поклонился леди Такой и леди Сякой, лорду Чего-то и лорду Джону Чего-то-еще. Дерзкие глаза и голые плечи, изысканные наряды и синие ленты Ордена Подвязки - вот и все, что Хорнблауэр успел разглядеть. Он почувствовал, что сшитый на "Триумфе" мундир сидит кое-как.

- Давайте покончим с делом, - сказал принц. - Зовите этих.

Кто-то расстелил на полу ковер, кто-то другой внес подушку - на ней что-то сверкало и переливалось. Торжественно выступили трое в красных мантиях. Кто-то опустился на одно колено и протянул принцу меч.

- Преклоните колени, сэр, - сказал Хорнблауэру лорд Конингем.

Хорнблауэр почувствовал прикосновение мечом плашмя и услышал слова, посвящающие его в рыцари. Однако, когда он встал, немного оглушенный, церемония отнюдь не закончилась. Ему перекинули через плечо ленту, прикололи орден, надели мантию. Он повторил клятву, после чего надо было еще расписаться в книге. Кто-то громогласно провозгласил его рыцарем Досточтимейшего Ордена Бани. Отныне он сэр Горацио Хорнблауэр и до конца жизни будет носить ленту со звездой. Наконец с него сняли мантию, и служители ордена удалились.

- Позвольте мне поздравить вас первым, сэр Горацио - сказал герцог Кларенс, выходя вперед. Доброе дебильное лицо его лучилось улыбкой.

- Спасибо, сэр, - сказал Хорнблауэр. Когда он кланялся, большая орденская звезда легонько ударила его по груди.

- Желаю вам всяких благ, полковник, - сказал принц-регент.

При этих словах все взгляды устремились на Хорнблауэра - только по этому он понял, что принц не оговорился.

- Сэр? - переспросил он, поскольку этого, видимо, от него ждали.

- Его Королевское Высочество, - объяснил герцог, - с радостью производит вас в полковники своей морской пехоты.

Полковник морской пехоты получал тысячу двести фунтов в год, не ударяя за это пальцем о палец. В этот почетный ранг возводили отличившихся капитанов, и он сохранялся за ними до назначения адмиралами. Теперь он будет получать тысячу двести фунтов в дополнение к пусть даже половинному жалованью. Наконец-то он обеспечен - впервые в жизни. У него есть титул, лента со звездой. У него есть все, о чем он мечтал.

- Бедняга ошалел, - громко и довольно рассмеялся регент.

- Я ошеломлен, сэр, - сказал Хорнблауэр, силясь вернуться к происходящему. - Не знаю, как и благодарить Ваше Королевское Высочество.

- Отблагодарите меня, сыграв с нами в кости. Своим появлением вы прервали чертовски интересную игру. Позвоните в этот колокольчик, сэр Джон, пусть принесут вина. Сядьте рядом с леди Джен, капитан. Вы ведь сыграете? Да, да, я про вас помню, Хукхем. Вы хотите улизнуть и сообщить Джону Уолтеру, что я исполнил свой долг. Намекните ему заодно, что мне не худо бы повысить содержание - видит Бог, я довольно для этого тружусь. Но я не понимаю, зачем вам забирать капитана. Ну ладно, черт побери. Идите, куда хотите.

- Не думал, что вы играете в кости, - сказал Фрир, когда они вырвались из дворца и вновь ехали в экипаже. - Я бы не сел, особенно с принцулей, особенно тогда тот играет своим набором костей. Ну, каково оно, быть сэром Горацио?

- Очень хорошо, - сказал Хорнблауэр. Он переваривал то, что регент сказал о Джоне Уолтере, редакторе "Таймс". Все понятно. Вероятно, его посвящение рыцари и производство в полковники морской пехоты - важная новость, чье обнародование будет иметь некий политический эффект. Отсюда и спешка. Новость убедит маловеров, что флотские офицеры на службе британского правительство совершают великие деяния. В рыцари его посвятили из такого же политического расчета, из какого Бонапарт чуть было не расстрелял.

- Я взял на себя смелость снять вам комнату в "Золотом Кресте", - сообщил Фрир. - Вас там ждут. Багаж ваш я уже туда отослал. Отвезти вас? Или прежде заглянете к Фладонгу?

Хорнблауэр хотел остаться один, мысль посетить флотскую кофейню - впервые за пять лет - ничуть его не манила, тем более что он вдруг застеснялся ленты и звезды. Даже в гостинице было довольно мерзко: хозяин, лакеи и горничные, вставляя через слово елейно-почтительное "да, сэр Горацио", "нет, сэр Горацио", устроили из проводов его в комнату шествие со свечами, суетились вокруг, выспрашивали, чего бы он желал, когда желал он одного - чтоб его оставили в покое.

Однако покоя он не обрел даже в постели. Решительно выбросив из головы все воспоминания этого бурного дня, он не мог отделаться от мысли, что завтра увидит леди Барбару. Спал он плохо.