Фритьоф Нансен "ФРАМ": ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ЗЕМЛЯ ВИДНА!

Среда, 24 июля. Наконец, свершилось великое чудо, то, чему мы почти перестали верить! Земля! Земля! После двух почти лет мы снова видим на краю горизонта нечто вздымающееся над этой вечно белой линией. Из тысячелетия в тысячелетие простиралась она над этим морем и будет простираться еще много тысячелетий. Теперь мы покидаем этот мир и ничего не оставляем за собой на бесконечной равнине, ибо уже давным-давно слабый след нашего маленького каравана пропал в беспредельных ледяных просторах.

Для нас начинается новая жизнь, но пока только вечные льды окружают нас, все остается неизменным.

Давно грезилась нам эта земля, и теперь она явилась перед нами, как видение, как волшебная страна. Ослепительно белая, вздымается она над краем горизонта, напоминая далекую облачную гряду, которая вот-вот исчезнет. Самое удивительное, во всем этом то, что мы, оказывается, давно уже видели эту землю, но не подозревали этого. Мы принимали ее за скопление облаков. Оглядывая из “лагеря томления” горизонт в подзорную трубу, порою мне хотелось, чтобы это были ледники; но я не находил нигде ни одной темной точки, и, кроме того, облака эти все время меняли форму, что, вероятно, надо приписать туману, который всегда окутывает землю. Вот я и считал, что это только облака. Но они опять и опять выступали над горизонтом на том же самом месте, образуя удивительно правильные округленные контуры. Теперь я припоминаю и темную вершину, замеченную почти к востоку от нас, которую я принял было за ледяную гору. Это, наверно, был маленький утес или островок *.(* Это предположение, однако, крайне сомнительно.)

Вчера мы попали на более, чем когда-либо тяжелый, взломанный лед. Было очень трудно пробиваться вперед — горные цепи торосов, рассеченные глубокими долинами и ущельями, поднимались перед нами. Но мы шли в хорошем настроении и подвигались довольно успешно. На полыньях, переход через которые был особенно труден, мы, не задумываясь, спускали каяки и нарты на воду, и переправа отнимала у нас немного времени. Часто, пройдя полосу тяжелого льда, мы попадали на гладкие ровные поля и тогда резво бежали по лужам и слякоти. А вчера днем, когда я ходил на разведку, Иохансен, взобравшийся на торос, чтобы оглядеть лед вокруг, заметил странную темную полосу над горизонтом. Он решил, что „это, вероятно, облако. Я тоже не обратил на нее внимания. Несколько позже, взобравшись на торос, чтобы хорошенько рассмотреть лед впереди, я увидел ту же темную полосу; она поднималась вверх под углом к горизонту по краю того, что я считал грядой белых облаков. И чем больше я смотрел на эту полосу и на гряду облаков, тем сильнее меня одолевали сомнения. В конце концов я спустился вниз за подзорной трубой. Но едва навевал трубу на темную полосу, как меня словно осенило: да ведь это же не что иное, как земля, и земля, находящаяся/совсем близко от нас!.. Большой ледник, над которым возвышалась темная гора! Не много времени нужно было для того, чтобы Иохансен схватил трубу я тоже убедился, что перед нами действительно земля. Дикая радость овладела намя обоими. Вскоре я заметил, что несколько восточнее выступает еще одна гряда. Большая часть ее была покрыта белым туманом, который постоянно менял свои очертания и не позволял ясно различить то, что он скрывал. Скоро, однако, вполне явственно выступила гряда, похожая на первую, но значительно выше и больше ее; на ней незаметно было ни одного темного пятнышка. Так вот какова земля, к которой мы так долго стремились. Я представляя ее себе по-разному, думал, что встречу высокие горные вершины и сверкающие глетчеры, но такою я ее никогда не представлял. Не улыбалась она нам, но мы радовались ей. В сущности мы и не могли ожидать здесь ничего другого, кроме такого угрюмого глетчера,— ведь в этих местах выпадает столько снегу.

Мы разбили палатку н устроили веселый пир: горячий лаб-скоус из пеммикана, холодная вяленая медвежатина, тюленина, медвежий язык и жареная картошка (это был почти последний раз, когда мы полакомились картофелем, который собственно и приберегали для такого торжественного случая). После лаб-скоуса был десерт: запеканка из сладкой муки, масла и хлебных крошек, поджаренная на медвежьем сале, а затем — кусочек шоколада!”

Земля казалась такой близкой, что, по нашему мнению, достигнуть ее можно было очень быстро, во всяком случае не позже, чем к завтрашнему вечеру! Иохансен был уверен, что это произойдет даже раньше. А на деле пришлось провести еще целых тринадцать дней, тринадцать однообразных, мучительно трудных дней среди дрейфующих льдов.

25 июля я писал: “Когда нас вчера вечером остановил туман, мы были убеждены, что на этот раз совсем близко подошли к земле. Проснувшись утром, увидели ослепительное сияние солнца, и Иохавсен, выйдя за водой для стряпни, первым делом поспешил вскарабкаться на ближайший торос, чтобы посмотреть на землю. Да, она виднеется попрежнму прямо перед нами, и Иохансен решил, что мы непременно дойдем до нее не позже сегодняшнего вечера*.(* Впоследствии оказалось, что это была Земля кронпринца Рудольфа.)

В тот же день я обнаружил еще новую землю к западу от нас (Ю 60° 3, ко компасу). Это был купол правильной щитовидной формы, похожий на первую увиденную землю. Над горизонтом он поднимался невысоко и казался очень далеким.

Перебираясь через нагромождения льдов и полыньи, мы спешили изо всех сил, но за день не намного приблизились к земле. Хотелось уверить себя, что с каждым вашим шагом она все выше поднимается над горизонтом, но в действительности положение ее оставалось неизменным. В субботу, 27 июля, меня взяло сомнение: не удаляемся ли мы от земле? Я записал в дневнике следующее: “Когда вчера тронулись в путь, ветер подул с юго-юго-запада (по компасу) и сохранял это направление почти весь день. Судя во небу, ветер отогнал лед от берега, у восточной стороны земли образовалась прибрежная полынья. Вечером с тороса я увидел на горизонте ниже земли черную полосу. Пришлось опять взяться за подзорную трубу и не зря — то был край льда или глетчера, далеко протянувшийся в западном направлении, а перед ним,— если судить по темной завесе тумана над этим местом,— широкая полынья. Создавалось впечатление, что земля действительно недалеко, н будь лед более сносным, можно было, пожалуй, дойти до нее сегодня. Ночью продолжал дут? ветер, но теперь он улегся, и опять светит солнце.

Безуспешными оказались попытки устроить на ночь сносное ложе в новом спальном мешке, сшитом из шерстяных одеял. Пробовали укладывать его прямо на лед и на лыжи; сегодня улеглись на голый лед, но надо признаться, спать на нем оказалось очень жестко и, наверное, никогда не будет хорошо. Кроме того, когда промокнешь, становится довольно холодно. Ничего, тем лучше оценим мы настоящую теплую постель,— когда, наконец, она будет у нас”.

“"Вторник, 30 июля. Невероятно медленно идем мы вперед, но все же приближаемся к земле *.(* В действительности мы были теперь едва ли не дальше от земли, чем прежде.) Самые неожиданные препятствия встают перед нами. У меня вдруг открылись сильные боли в пояснице (невралгия поясничного нерва?), вчера я тащился вперед, лишь напрягая всю силу воли. Во всех сколько-нибудь трудных местах Иохансену приходилось помогать мне перетаскивать нарты. Боли начались позавчера, и под конец перехода Иохансену пришлось заменить меня в роли разведчика пути.

Вчера стало еще хуже. Как будет сегодня, не узнаю, пока не двинусь с места. Я буду рад, если смогу все-таки тащиться вперед, хотя бы и с невыносимой болью.

Вчера в три часа утра из-за дождя пришлось остановиться и сделать привал, проведя в пути всего девять часов. Мы успели, однако, насквозь промокнуть, прежде чем удалось найти подходящее для стоянки место и забраться в палатку. Здесь пролежали, пока лил дождь, целые сутки, но так и не высохли. Под нами лужи воды, а* спальный мешок снизу насквозь промок, хоть выжимай. Теперь ветер повернул к западу, дождь прекратился, мы сварили кашу, .позавтракали и намереваемся продолжать путь. Если снова польет дождь, придется опять остановиться: никак нельзя рисковать промокнуть насквозь, так как у нас нет ни белья, ни одежды на смену. Приятного мало — лежать с мокрыми ногами, когда ступни превращаются в ледяные сосульки и на всем теле нет сухой нитки.

Вчера четыре раза видели розовых чаек-одиночек, и сегодня утром Иохансен заметил пару их, когда ходил за водой **”.(** Чем дальше мы “сдвигались, тем чаще видели этих замечательных птиц.)

“Среда, 31 июля. Лед весь изломан, и двигаться по нему очень тяжело; всюду торосы и полыньи. От постоянных сжатий и напора льдин друг на друга лед крошится, в разводьях всюду мелкобитые осколки и ледяная каша. Идти в каяках на веслах немыслимо, и поэтому приходится подолгу искать сколько-нибудь сносной переправы. Иной раз сами сооружаем такую переправу, подтаскивая одну небольшую льдину к другой, или же, поставив нарты на льдину, переправляемся на ней, как на плоту. Каждая полынья забирает у нас много труда и времени, подвигаемся крайне медленно.

С поясницей дело плохо. Иохансену и вчера лришлось быть разведчиком, а вечером и утром он должен был вдобавок разувать и обувать меня: сам я не в состоянии этого сделать. Иохансен трогательно заботлив, он ухаживает за мной, как за малым ребенком, и делает втихомолку, без моего ведома все, что, по его мнению, может принести мне облегчение. Бедняга, ему приходится теперь работать за двоих, и кто знает, когда это кончится? Сегодня, впрочем, я чувствую себя немного лучше и надеюсь, что скоро все снова будет в порядке”. - “Четверг, 1 августа. Можно ли вообразить лед более изломанным, чем здесь? Все же подвигаемся вперед, хотя и медленно, но продвигаемся, и пока что мы должны, пожалуй, довольствоваться этим. Впрочем, для разнообразия вчера была великолепная погода, ясная и лучезарная; но, видимо, южный ветер, который дул все последние дни и вскрыл полыньи, снова отогнал нас на порядочное расстояние от земли. Нас отнесло также довольно далеко к востоку: больше не видна земля с черными скалами на западе, которую заметили прежде других. По-видимому, розовые чайки гнездятся на этой земле; мы наблюдаем их ежедневно.

Одно, впрочем, радует меня: спина почти совсем не болит и, следовательно, не будет больше мешать нашему продвижению. Я получил теперь представление о том, что случилось бы, если бы один из нас заболел серьезно. Боюсь, что участь наша была бы тогда решена”.

“Пятница, 2 августа. Точно все восстало против нас, чинит нам препятствия, старается помешать выбраться из этих пловучих льдов. Спина больше не болит, и лед вчера стал ровнее, так что мы чуть было не сделали довольно хороший переход за день. Но встречный ветер и течение опять отбросили нас от земли! Я боюсь, что с этими двумя неприятелями борьба бесполезна. Нас отнесло далеко на юго-восток; северная оконечность земли лежит теперь примерно на западе от нас, и мы находимся почти под 81°36'. Одна надежда, что этот дрейф на восток, удаляющий нас прочь от земли, прекратится или примет другое направление, и тогда мы снова приблизимся к земле. Вдобавок, на наше несчастье, полыньи затянуло молодым льдом, и стало почти невозможно пользоваться каяками. Если так пойдет дальше, дело наше дрянь.

Пока же ничего не остается делать, как идти вперед, напрягая все свои силы. Если же нас все-таки опять отнесет назад вместе с пловучим льдом, тогда, тогда...”

“Суббота, 3 августа. Неимоверные усилия! Мы, конечно, никогда бы не приложили их, если бы не знали, что нам нужно идти. По-моему, мы черт знает как мало продвинулись, если только вообще продвинулись... Последние дни для собак нет другого корма, кроме чаек и глупышей, которых удается подстрелить не больше двух штук за день. Вчера собаки получили только по маленькому кусочку сала на каждую”.

“Воскресенье, 4 августа. Самое мучительное — это проклятые полыньи. Часто приходится плестись не одну сотню метров по едва замерзшему снежному салу или перепрыгивать с одной льдины на другую, таща за собой нарты и непрерывно рискуя, что они кувырнутся в воду. Вчера Иохансен сам чуть было не провалился, но, к счастью, и на этот раз, как уже бывало, дело кончилось благополучно. А собаки то и дело принимают ледяные ванны”.

“Понедельник, 5 августа. Худшего льда, "чем вчера, мы никогда еще не встречали. И все же удалось проползти некоторое расстояние, и день ознаменовался двумя радостными событиями: во-первых, Иохансена не съел медведь, во-вторых, мы увидели открытую воду у берега, у подножья ледника.

Тронулись в путь вчера примерно часов в семь утра и попали на лед, который превзошел самого себя своей неровностью. Точно какой-то гигант нашвырял в хаотическом беспорядке огромнейшие глыбы льда, насыпал между ними глубокие сугробы мокрого снега, под которыми стоит вода и в которые проваливаешься до пояса. Между глыбами льда беспрестанно попадаются глубокие лужи. Приходилось перелезать через горы и долы, то поднимаясь вверх, то спускаясь через одну глыбу льда за другой, через один хребет за другим, преодолевая в промежутках глубокие расщелины. Нет ни одного гладкого места, хотя бы такой величины, чтобы на нем можно было раскинуть палатку.

И так все время. В довершение всех бед пал такой густой туман, что в ста шагах ничего не видно.

После невероятных усилий подошли, наконец, к полынье, через которую решили переправиться на каяка*.(* Обыкновенно, переправляясь через полыньи, мы ставили рядышком наши каяки, не снимая с нарт, связывали.их вместе и скрепляли, просовывая лыжи под поперечные стропы Каяки принимала при этом вполне устойчивое положение. Затем спускали каяки на воду вместе с привязанными снизу нартами. Потом мы сами влезали в каяки, втаскивали собак и переправлялись через полынью, а на другом ее берегу втаскивали нарты снова на лед.) Очистив край полыньи от молодого льда и обломков, я подтащил к воде свои нарты и еще придерживал их, не давая соскользнуть, когда вдруг позади послышался шум, и Иохансен, который только что повернулся, чтобы подтащить свои нарты к моим, закричал: “Берите ружья!”. Я обернулся и увидел, что огромный медведь бросился на Иохансена и опрокинул его навзничь, на спину. Я хотел схватить ружье, лежавшее в чехле на носу моего каяка, но в эту самую минуту каяк соскользнул в воду. Мелькнула мысль прыгнуть в каяк и стрелять оттуда, но это было рискованно. Я стал поспешно втаскивать каяк с его тяжелой поклажей на высокую кромку льда; сделать это было нелегко: каяк был сильно нагружен. Стоя на коленях, я тянул, дергал и, распластавшись на палубе, старался как-нибудь достать ружье. Оглянуться и посмотреть, что делается сзади,, было некогда. И вдруг я услыхал спокойный голос Иохансена: “Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать”. Поторопиться! Я и так, кажется, тороплюсь! Наконец, мне удалось дотянуться до приклада ружья. Я выхватил его из чехла, повернулся кругом в сидячем положении и быстро взвел курок для стрельбы дробью'. Медведь стоял не больше чем в двух шагах от меня, готовясь “приласкать” Кайфаса. Времени терять было нельзя, и, не взводя второго курка, я выстрелил. Весь заряд дроби попал медведю в голову позади уха, и он упал между нами мертвый.

Очевидно, медведь крался как кошка по нашим следам, скрываясь за глыбами льда. Он подкарауливал нас, пока мы занимались расчисткой края полыньи, повернувшись к нему спиной. По следам, оставленным им, видно было, как он полз на брюхе через торос прямо позади нас и дальше под защитой бугра совсем рядом с каяком Иохансена. Когда Иохансен, ничего не подозревая и не глядя по сторонам, пошел назад и наклонился, чтобы взять веревку и подтянуть нарты, он вдруг увидел силуэт зверя, притаившегося позади каяка. Сначала Иохансен подумал, что это Сугген, но, прежде чем он успел разглядеть, что силуэт чересчур велик, медведь очутился над ним и дал ему такую оплеуху в правое ухо, что у него искры посыпались из глаз и он упал на спину. Иохансен пытался отбиться от зверя голыми руками: одной рукой он вцепился ему в глотку, сжимая ее, что было мочи. Как раз в ту минуту, когда медведь, разинув пасть, повидимому, готовился откусить Иохансену голову, он и произнес золотые слова о том, что мне следует поторопиться. Медведь, к счастью, не торопился, он стал смотреть на меня, будто недоумевая — что там у меня за спешная работа. Вдруг он заметил собак и повернулся к ним. Тогда Иохансен быстрее быстрого разжал пальцы и выскользнул из-под медведя, а тот ухватил Суггена так, что тот завыл во всю мочь, совершенно так же, как он воет, когда мы его бьем. Потом и Кайфас получил лапой по морде. Тем временем Иохансен поднялся и, когда раздался мой выстрел, успел уже выхватить свое ружье, торчавшее из отверстия каяка. Единственное, что медведь успел сделать — это содрать слой грязи с правой щеки Иохансена (теперь Иохансен ходит с белой полосой на лице) да оцарапать ему слегка руку. У Кайфаса тоже осталась царапина на носу.

Едва медведь упал, как мы увидели двух других, выглядывавших на некотором расстоянии из-за тороса. Это были медвежата, желавшие, вероятно, поглядеть на результаты материнской охоты. Медвежата были большие. Я полагал, что на них не стоит тратить ни времени, ни патронов, так как мяса у нас теперь более чем достаточно, но Иохансен возражал, напом-нив, что мясо медвежат гораздо нежнее, чем мясо старого зверя. Он сказал, что убьет только одного, и отправился за ним. Медвежата обратились в бегство. Спустя некоторое время они, впрочем, вернулись, и мы слышали, как они где-то далеко ревели, призывая мать.

Иохансен выстрелил в одного, расстояние было так велико, что он только ранил медвежонка. Со страшным ревом оба снова бросились бежать. Иохансен погнался за ними. Он, впрочем, скоро вернулся, отказавшись от погони, так как охота грозила затянуться. Пока мы свежевали медведицу, медвежата опять появились по другую сторону полыньи, и все время, пока мы не ушли с этого места, бродили вблизи. Они мычали и ревели, совсем как телята, взбирались на самые высокие торосы и оттуда смотрели за нами. Накормив хорошенько собак и поев сырого мяса, мы погрузили срезанное с медвежьих окороков мясо в каяки и, переправившись, наконец, через полынью, пустились дальше.

Лед не стал лучше. В довершение ко всему попались одна за другой несколько огромных полыней, сплошь забитых мелкими осколками льда. В некоторых местах лежали целые озера такой мерзости. Было от чего придти в отчаяние. Но мы должны были идти вперед и шли. Среди всего этого крошева оказалась необычайно мощная старая льдина с высокими буграми, разделенными озерками. С одного из этих бугров я увидел в подзорную трубу открытую воду у подножья ледника. Теперь уже недалеко! Но лед впереди оставался тяжелым, а по такому пути и небольшое расстояние покажется большим.

Все время, пока мы двигались вперед, позади слышался рев раненого медвежонка: по безмолвному ледяному простору разносилась горькая жалоба звереныша на жестокость человека. Жаль было слушать этот горестный рев; будь у нас время, мы непременно вернулись бы и не пожалели на медвежонка пули. Заметив, что медвежата направились к тому месту, где осталась лежать их мать, мы подумали было, что избавились от них; но скоро опять услыхали их, да и теперь еще они бродят где-то неподалеку от нашего привала. Медвежата, бедняги, вероятно, пошли по нашим следам после того как посмотрели на свою мать!”.

“Среда, 7 августа. Наконец-то у самой земли, наконец-то пловучие льды, а вместе с ними и все мытарства и тяготы остались позади; перед нами открытая вода — надо надеяться, вплоть до самой земли. Случилось это вчера. Когда мы позавчера вечером выползли из палатки, казалось, что мы находимся теперь ближе, чем когда-либо к краю ледника. Бодро тронулись в путь. Теплилась слабая надежда добраться до земли в тот же день. Однако мы еще не смели думать, что жизни среди дрейфующих льдов приходит конец. После пятимесячного блуждания во льдах и после стольких разочарований мы были вполне готовы к новой неудаче, новому крушению надежд. Впрочем, лед впереди как будто стал получше. Не успели мы, однако, уйти далеко, как снова наткнулись на широкие полыньи, забитые ледяной кашей, торосы, ямы, глубокий снег с водой под ним, в котором тонешь по пояс. Словом, путь был не лучше, если не хуже прежнего. Но, после того как мы переправились через две полыньи, лед стал ровнее, местами начали попадаться гладкие поля. Проехав еще немного, мы поняли, что приближаемся к краю ледника. Теперь он уже не мог быть далеко.

И откуда только взялись у нас силы! Впрягшись в нарты, мы усердно тянули их, подвигаясь вперед по глубокому снегу, по воде, через ледяные холмы и торосы. Все шло без сучка, без задоринки: мало беспокоило и то, что мы проваливаемся в снежную жижу куда выше меховых комаг и что они полны воды, Которая при каждом шаге громко хлюпала, переливалась в голенищах вверх и вниз, как в насосе. Какое нам было дело до всего этого, раз мы все-таки подвигались вперед!.. Вперед! Затем мы вышли на равнину. Двигаясь все быстрее и быстрее, мы неслись по лужам, так что только брызги летели во все стороны. Все ближе и ближе придвигалось темное водяное небо, оно подымалось выше,— ясно было, что мы приближаемся к открытой воде. Теперь не хотелось думать даже о медведях. А их, по^ видимому, было тут немало: медвежьи следы, и старые и новые, расходились во все стороны. Один из медведей побывал возле палатки и заглядывал к нам, пока мы спали,— по свежим следам видно было, как он лавировал, чтобы подойти с подветренной стороны-. Теперь нам не нужны медведи, пищи у нас достаточно.

Вскоре мы увидели чистую воду под стеной ледника и прибавили ходу. Напрягая силы, я невольно вспомнил поход “десяти тысяч” через Азию, когда воины Ксенофонта после дли*-тельной борьбы с могущественным противником увидали, наконец, с утеса море и закричали: “Thalatta! Thalatta!” (“Mope! Море!”) '. Пожалуй, и для нас это море было не менее желанным — после нескольких бесконечных месяцев странствования в стране 'белых пловучих льдов.

Наконец, я очутился у кромки льда. Передо мной расстилалась темная поверхность моря, по которой плавали отдельные белые глыбы. Вдали, тускло отсвечивая, отвесно поднималась из воды окутанная туманом стена ледника. Какая радость захлестнула наши сердца при этом зрелище! Все мучения теперь остались позади, перед нами лежал водный путь до самого дома, к свету и радости.

Я замахал шляпой Иохансену, который немного отстал, он замахал мне в ответ, крича: “Ура!”. Такое событие надо было чем-нибудь отпраздновать, и мы позволили себе съесть по кусочку шоколада.

Пока мы стояли и смотрели на воду, совсем близко от нас безбоязненно вынырнул и тут же исчез большой тюлень. Вслед за ним показались и другие. Удивительное чувство успокоения овладело нами при виде этого запаса съестного; мы ведь в любой момент могли добыть любого из этих тюленей.

Теперь оставалось снарядить каяки для морского перехода. Конечно, лучше всего было бы грести каждому отдельно, но если поставить на палубы каяков тяжелые нарты, такое плавание оказалось бы довольно трудным. Бросить нарты мы не решились, так как они могли еще нам пригодиться. До поры до времени не оставалось ничего другого, как по обыкновению связать покрепче поставленные рядом каяки, укрепить их пропущенными под стропы лыжами и поставить поперек нарты — одни на носу, другие на корме.

Грустно было, что мы не могли взять с собой двух последних собак. Вряд ли они могли понадобиться, а загромождать ими и без того тесное пространство палубы каяков мы не имели права; это причинило бы чересчур много хлопот. Расставаться с собаками обоим было крайне тяжело — мы сильно привязались к этим последним оставшимся у нас животным. Бедный Сугген был так трогательно послушен, а Кайфас — с каким гордым величием шел он де последнего шага! Верно и терпеливо трудились они в течение всего путешествия, и вот, когда наступали лучшие дни с избытком свежей пищи, им приходится расставаться с жизнью. Заколоть их, как других, мы были не в силах и пожертвовали на каждую по патрону. Иохансен, зайдя за торос, застрелял моего, а я пса Иохансена. Это было нелегко нам обоим.

И вот все было готово, мы тронулись в путь. Истинное удовольствие — скользить что воде в каяках и слушать, как мелкие волны плещут о борта. Два года мы не видели перед собой такой обширной водной поверхности. Пройдя немного на вес-•лах, решили воспользоваться попутным ветром. Над плотом поднялся парус. Мы спокойно плыли к земле, к которой так долго и с таким трудом стремились. Какой разительный контраст с тяжелыми переходами, когда, напрягая все силы, приходилось отвоевывать у этих ужасных льдов дюйм за дюймом, фут за футом! Туман на время скрыл землю, но, как только он рассеялся, прямо перед нами выросла стена ледника. В ту же минуту выглянуло солнце. Более прекрасного утра я не переживал никогда. Скоро мы подплыли к подножью ледника, убрали парус и стали грести на запад вдоль ледяной стены; ледник поднимался в высоту на 15—18 метров, и к берегу пристать было невозможно.

По-видимому, этот ледник почти не двигался. Вода глубоко подточила его у самого основания; не слышно было ни шума обвалов, ни треска вновь образующихся трещин, что обыкновенно происходит на больших ледниках. Сверху он тоже был очень ровный: я не обнаружил на нем ни одной трещины. В стене необычайно резко выделялись годичные слои льда.

Вскоре мы заметили, что приливное течение несет нас вдоль стены ледника на запад и притом с большой скоростью с помощью этого течения каяки подвигались очень быстро. Но не так-то легко было отыскать место для высадки. В конце концов пришлось причалить к пловучей льдине. Но во всяком случае приятно было расположиться на отдых с сознанием, что, проснувшись, мы уже не должны будем тащиться по льдам.

Сегодня, когда вышли из палатки, вокруг тесно сплотились льды. Я пока еще не знаю, как мы выберемся отсюда на чистую воду, лежащую на западе от нас”.