Габриэль Гарсиа Маркес ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ОТКРЫТОМ МОРЕ БЕЗ ЕДЫ И ВОДЫ: Глава 10
БЕСКРАЙНЯЯ НОЧЬ
Вначале мне показалось, что провести в
одиночестве три часа на плоту невозможно.
Однако в пять, когда прошло уже пять часов, я
подумал, что еще часок, пожалуй, продержусь.
Солнце садилось. На закате оно стало
большим и красным, и только тогда я начал
как-то ориентироваться. Теперь я знал,
откуда появятся самолеты: я повернулся к
солнцу левым боком и уставился прямо перед
собой, не шевелясь, не отводя взгляда ни на
мгновение и даже боясь моргнуть. Я смотрел
туда, где, по моим расчетам, находилась
Картахена. В шесть у меня заболели глаза. Но
я все равно смотрел. Даже после наступления
сумерек смотрел терпеливо, упорно,
наперекор всему. Я понимал, что самих
самолетов мне уже не различить, я увижу лишь
летящие по небу зеленые и красные огоньки и
услышу шум моторов. Я мечтал увидеть эти
огни, не задумываясь о том, что в темноте
меня с самолетов не заметят. Неожиданно
небо зарделось, а я по-прежнему
всматривался в даль. Потом оно стало темно-фиолетовым,
а я все не отрывал глаз от горизонта. Сбоку,
над плотом, подобно желтому бриллианту на
темном, точно красное вино, на небе
загорелась первая звезда,
яркая и квадратная. Это послужило
своеобразным сигналом. В следующий миг на
море упала тяжелая, плотная завеса ночи.
Погрузившись во тьму, в которой не видно
было ни зги, я сначала не мог побороть страх.
Судя по плеску воды о борт, плот медленно, но
неуклонно продвигался вперед. Теперь, когда
море окутал мрак, я осознал, что днем мне
было не так уж и одиноко. Гораздо хуже
оказалось сидеть в потемках на плоту,
которого я не видел, а лишь чувствовал у
себя под ногами и который бесшумно скользил
по черному-пречерному морю, населенному
неведомыми существами. Чтобы скрасить
одиночество, я принялся смотреть на
квадратный циферблат часов. Было без десяти
семь. Не скоро, ох как не скоро — часа через
два, а то и через три — стало без пяти семь.
Когда минутная стрелка подползла к
двенадцати, часы показали ровно семь, и небо
усеяли мириады звезд. Но у меня было
ощущение, будто прошла целая вечность и вот-вот
начнет светать. Я по-прежнему упорно ждал
самолетов.
Стало зябко. На плоту нельзя не промокнуть.
Даже если сесть на борт, ноги все равно
окажутся в воде, потому что сетчатое днище
провисает под водой, словно корзина, на
полметра с лишним. В восемь вечера в воде
было теплее, чем на воздухе. Я знал, что на
дне плота мне не страшны морские животные,
потому что сеть, прикреплённая внизу, не
дает им возможность проникнуть внутрь. Но
одно дело учить и верить тому, что учишь в
школе, когда инструктор демонстрирует тебе
устройство плота на маленьком макете и ты
сидишь на скамье, а рядом сидят еще сорок
твоих товарищей, и все это происходит в два
часа дня. А когда ты в восемь вечера в море
один и надеяться тебе не на что, ты
начинаешь думать, что слова инструктора —
полная бессмыслица. Главное, что полтела
было у меня в воде, в мире, где хозяйничают
не люди, а морские гады, и, хотя ледяной
ветер рвал на мне рубашку, я не отваживался
слезть с борта. По словам инструктора, это
самое опасное место на плоту. И все же только там я чувствовал себя вдали от
морских существ, огромных, неведомых тварей,
которые, судя по раздававшимся звукам,
таинственно проплывали мимо плота.
Этой ночью я с трудом различил в
запутанной, бескрайней паутине звезд Малую
Медведицу. Никогда я не видел столь
звездного неба. На нем почти не было
свободного места. А распознав Малую
Медведицу, я уже боялся оторвать от нее
взгляд. Бог весть почему, но с ней я не
чувствовал себя таким одиноким. В Картахене,
когда нам давали увольнительную, мы
встречали рассвет на мосту Манга: Рамон
Эррера пел, подражая Даниэлю Сантосу, а кто-нибудь
аккомпанировал ему на гитаре. Сидя на
каменном парапете, я всегда видел Малую
Медведицу над склоном горы Серро-де-ла-Попа.
Этой ночью на плоту я вдруг на мгновение
перенесся на мост Манга, и мне показалось,
что рядом поет под гитару Рамон Эррера, а
Малая Медведица сияет не в открытом море, за
двести миль от суши, а над Серро-де-ла-Попа. Я
думал, что, наверное, сейчас кто-то смотрит
на Малую Медведицу в Картахене, и мне
становилось не так одиноко.
Моя первая ночь в море длилась особенно
долго из-за полного отсутствия событий.
Невозможно описать ночь на плоту, когда
ничего не происходит и ты безумно боишься
морских существ, а на руке у тебя
фосфоресцирующие часы, которые поминутно
притягивают твой взгляд. 28 февраля, в ночь,
положившую начало моим скитаниям по морю, я
смотрел на часы каждую минуту. Это было
сущей пыткой. В отчаянии я решил их снять и
сунуть в карман, чтобы не зависеть от
времени. Когда я больше не смог бороться с
собой и снова достал их, стрелки показывали
без двадцати девять. Есть и пить еще не
хотелось. Я не сомневался, что продержусь до
завтра, пока не прилетят самолеты. Но боялся,
что часы сведут меня с ума. В тоске я снял их
с запястья, собираясь опять положить в
карман... потом подумал, что лучше бросить их
в море... Меня охватили сомнения. Как
поступить? Но затем стало страшно, ведь
без часов я буду один как перст. Я вновь
нацепил их на руку и продолжал то и дело
поглядывать на циферблат так же упорно, как
днем глядел на горизонт в ожидании самолетов, пока не заболели глаза.
После полуночи мне захотелось заплакать.
Я ни на миг не сомкнул глаз, даже не пытаясь
заснуть. С той же надеждой, с какой я ждал
появления самолетов, теперь, на рассвете, я
пытался различить огни кораблей.
Битый час я пожирал глазами море,
спокойное, бескрайнее, молчаливое... Но
никаких огней, кроме, так сказать, «небесных
лампад», не увидел. На рассвете совсем
похолодало, и мне мерещилось, будто тело мое
излучает сияние, поскольку накопившаяся во
мне за день солнечная энергия вырывается
наружу. На холоде обожженная кожа горела
еще яростней. После полуночи у меня опять
заболело правое колено, и я физически
ощущал, что промок до костей. Но все эти
ощущения были притупленными. Я думал не
столько о себе, сколько о кораблях. А еще
думал, что, стоит мне в этом безбрежном
царстве одиночества, в этом глухо рокочущем
море увидеть хоть один огонек корабля, я
издам вопль, который будет слышен за
тридевять земель.