Габриэль Гарсиа Маркес ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ОТКРЫТОМ МОРЕ БЕЗ ЕДЫ И ВОДЫ: Глава 11
СВЕТ НАШ НАСУЩНЫЙ
Рассвело гораздо быстрее, чем бывает на
суше. Небо побледнело, звезды понемногу
исчезали, а я все переводил глаза с часов на
горизонт. Обрисовались контуры моря. Прошло
двенадцать часов, но мне не верилось. Не
верилось, что ночь равна дню. Проведите ночь
в море, сидя на плоту и поминутно глядя на
часы, и вы поймете, что ночь неизмеримо
длиннее дня. А когда наконец начнет светать,
вы будете настолько измотаны, что даже не
заметите рассвета.
Именно это произошло со мной в первую ночь
на плоту. Когда забрезжил рассвет, мне уже
на все было наплевать. Я не думал ни о воде, ни о пище.
Не думал ни о чем, пока ветер не потеплел, а
море не стало шелковым и золотистым. За всю
ночь я ни на миг не сомкнул глаз, но тут как
бы внезапно проснулся. Когда я лег,
растянувшись на плоту, кости у меня ломило.
Кожа горела. Но день был теплый и ясный, и на
ярком свету, под шелест поднимавшегося
ветра, я ощутил прилив новых сил. Я снова мог
ждать. И у меня возникло чувство, что я
совсем не одинок. Впервые за двадцать лет
моей жизни я был совершенно счастлив.
Плот, как и прежде, плыл куда-то вперед.
Впрочем, я не мог определить, насколько он
продвинулся за ночь, ведь панорама вокруг
не менялась, словно плот болтался на одном
месте. В семь утра я вспомнил про эсминец.
Там в это время завтракали. Я представлял,
как мои товарищи сидят за столом и едят
яблоки. Потом им подадут яйца. Потом мясо.
Потом хлеб и кофе с молоком. У меня потекли
слюнки, живот подвело. Чтобы отогнать мысли
о еде, я по шею залез в воду на дне плота. Она
холодила обожженную солнцем спину, и я
ощутил прилив сил и бодрости. Я сидел в воде
долго и все спрашивал себя, зачем, вместо
того чтобы лежать на койке, я потащился на
корму с Районом Эррерой? Подробно воссоздав
в памяти трагедию минувшей ночи, я пришел к
выводу, что вел себя как последний остолоп.
Я стал жертвой катастрофы чисто случайно,
ведь я не нес вахту и не обязан был торчать
на палубе. Я подумал, что мне крупно не
повезло, и опять почувствовал легкий укол
тоски. Но, взглянув на часы, успокоился. День
несся быстро: уже было полдвенадцатого.