Следующим
утром, едва только солнце стало подниматься
над горизонтом, Арон уже стоял у газовой
плиты в камбузе и готовил завтрак.
Убаюкивающе
плескалась вода за бортом "Опричника",
день начинался с тишины и покоя, и море было
гладким и светлым.
В
кокпит вылез заспанный Василий и негромко
сказал Арону: - Гальюн, собаки, сделали такой
узенький! Как ты со своей толстой задницей
там поворачиваешься - ума не приложу.
-
Тихо, ты, обормот... Марксен спит. Васенька,
нам Немка столько жратвы оставил!.. -
вполголоса сказал Арон.
-
Немку жалко... - вздохнул Василий. - Было бы у
него разрешение на выезд - с нами мог бы
пойти...
-
"Бы", "бы", "бы"!.. - передразнил
его Арон. - Если бы у бабушки были яйца, то
она была бы уже не бабушкой, а дедушкой. У
Немки еще жена, двое детей и мать-старуха!..
-
У нас что, места мало, что ли? - вскинулся
Василий. - Я, например, очень люблю детей!
-
Да тише ты! Сколько тебе говорить - спит
человек!.. – Все равно - пора будить. Василий
решительно полез в каюту, негромко напевая:
Марксен Иванович! А, Марксен Иванович!
Солнышко светит ясное, здравствуй, страна
прекрасная! Кончай ночевать, Марксен
Иванович... Марксен... И тут из каюты раздался
дикий крик Василия:
-
Арон!!! Арон!.. Сюда!.. Сюда!.. Арон!..
Арон
в ужасе рванулся в каюту, на ходу роняя
тарелки. Василий вжался в стенку,
отделяющую кают-компанию от форпика, где
спал Марксен Иванович, безумными глазами
смотрел туда, протягивал трясущиеся руки,
захлебывался и прерывисто шептал:
-
Что это... Что это, Арон?.. Что же это, Арончик!..
Арон заглянул в форпик, куда в животном
страхе протягивал руки Василий, и увидел...
...
МЕРТВОГО МАРКСЕНА ИВАНОВИЧА... Глаза
Марксена Ивановича были открыты, и в них
навечно застыло страдание. Левая рука,
свисавшая до полу, была скрючена последней
в его жизни болью. А под пальцами, совсем
близко, от слабенькой качки каталась по
полу тоненькая открытая пробирочка с
нитроглицерином. Крохотные белые
таблеточки хрустели под ногами Арона.
-
Ой... Ой... - застонал Арон. - А мы в это время
спали, как пьяные сволочи...
Он
схватился за голову, качнулся и рухнул на
колени перед мертвым Марксеном Ивановичем...
На
кладбище Леха, Гриня, Аркадий и Митя были в
военной форме. Держали в руках фуражки,
сопели, уткнувшись глазами в уже засыпанную
могилу.
Нема
Блюфштейн в строгом черном костюме смотрел
поверх чахлых кустиков бессмысленно и
отрешенно...
Маленький,
худенький Вася плакал, уткнувшись носом в
грудь большого и грузного Арона. Не замечая
собственных слез, Арон гладил Васю по
голове и что-то пришептывал ему и
пришептывал.
Потом
все вместе молча и долго шли сквозь строй
еще неухоженных, свежих могил, без
памятников и надгробий, с наспех
сколоченными оградками, с увядшими,
высохшими и сгнившими цветами, пожухлыми,
выгоревшими черными лентами и облезлыми
золотыми надписями на них.
За
кладбищенским забором стояли две "Волги"
- Лехи и Грини. - Садитесь, мужики, - распахнул
дверцы Леха.
-
Мы пройдемся, Леха, - сказал ему Арон.
Казанцев
вздохнул, покачал головой:
-
Здесь, знаешь, сколько идти!..
-
Не знаю, - ответил Арон. - Мы с Васей
пройдемся. - У вас хоть деньги есть? - спросил
Леха.
-
Что?.. - не понял его Вася.
-
Я спрашиваю, деньги у вас есть? - Ах, деньги...
- Вася шмыгнул носом, вытер глаза. - Да, да.
Конечно! Деньги... Есть деньги... А как же!
Вася
торопливо полез во внутренний карман
куртки и вытащил пачку пятидесятирублевок.
Протянул ее Лехе:
-
Вот, Леха... Пять тысяч... Возьми. Нас не будет,
а вы ему памятник... Марксену Ивановичу... - и
Вася снова заплакал.
Леха
стал отпихивать пачку:
-
Ты что, Васенька... Неужто мы сами не можем!..
– Возьми, Леха, - жестко сказал Арон. - Так
будет правильно. Ну, а если не хватит -
добавите.
-
А вы-то как же? - спросил Нема. - А нам они с
завтрашнего дня - ни к чему, - ответил Арон.
Он обнял Васю за плечи и повел его вдоль
кладбищенской ограды, а потом через пыльный,
грязный, раскаленный солнцем пустырь, к
шоссе, по которому надо было еще долго-долго
идти, чтобы добраться до знаменитого города
моря, когда-то прекрасно придуманного
лучшими писателями России двадцатых годов...