В
северные ворота Босфора "Опричник"
входил в большой компании самых разных
судов - от рыболовецких сейнеров до
огромных танкеров.
Справа
по борту отлично был виден мыс Румели,
окаймленный высокими крутыми скалами,
старый, разрушенный форт, маяк и небольшое
селение, из которого приметно торчали мачты
радиостанций.
Слева
- низенький и почти незаметный мыс Анадолу,
тоже с маяком, сигнальной мачтой и каким-то
большим белым строением рядом с минаретом...
По
мере вхождения яхты в пролив количество
судов, идущих вместе с "Опричником" в
одном направлении, и судов, следующих
навстречу, все увеличивалось и
увеличивалось.
Арон
стоял у штурвала, Василий читал лоцию,
сверял ее с картой. - Арон! Пора переходить
на двигатель... Вот Румели, вот Анадолу... -
Василий на всякий случай заглянул в лоцию. -
Все. Пора убирать паруса!
-
Погоди, Васек! Погоди, родной... - Арон
тревожно смотрел вперед, крутил головой,
испуганно поглядывал на скопление судов
вокруг. - Там горючего - кот наплакал!.. Надо
на парусах тянуть сколько можно...
-
Ты чувствуешь, что течение увеличилось?
-
Чувствую, чувствую!.. Ну, хоть еще пару миль...
- Нельзя, Арончик! - Василий нырнул в каюту,
вылетел оттуда со "Справочником яхтсмена".
- Вот, пожалуйста!.. Послушай, что пишет Боб
Бонд...
-
Да вали от меня со своим Бондом!.. - плачущим
голосом закричал Арон, еле увернувшись от
какого-то нахального сейнера. - Не до него
мне сейчас!
-
Единственных три челока, которым можно было
доверять, строго-настрого предупреждали -
проливы проходить только на двигателе! -
крикнул Василий.
-
Что ты мне голову морочишь?! Какие еще "Три
человека"?! - Как это "какие"!..
Неблагодарный тип! Боба Бонд - раз!.. – для
убедительности Василий потряс "Справочником...
" перед носом Арона. - Старый пират Ши Го-сюн
- два! И самое главное: Марксен Иванович - три!..
Упоминание
имени Марксена Ивановича сделало свое дело
- двумя веревками, привязанными к штурвалу,
Арон закрепил его в одном положении и со
словами:
-
Все! Тут ты меня достал!.. - бросился травить
шкоты большого паруса. - Становись на
лебедку, хрен моржовый!
На
удивление и к обоюдному удовольствию,
быстро и ловко убрали паруса. В их слаженных
действиях уже отчетливо стал проглядывать
какой-то опыт мореплавания.
-
Сам уложишь? - спросил Арон. - Спрашиваешь!.. -
кряхтя и посапывая, Василий стал укладывать
тяжеленный парус на гик.
Арон
отвязал штурвал и попытался завести
двигатель, но тот только чихал, всхлипывал
одним цилиндром и не заводился.
Яхту
течением стало разворачивать поперек
пролива, и тут же сзади раздался панический
гудок какого-то пароходишки.
-
Ну, что там у тебя?! - закричал Василий.
Арон
хотел было ответить ему, но тут двигатель
вдруг завелся, застучал и потянул яхту
вперед.
Арон
облегченно вздохнул, выровнял штурвалом
направление яхты и крикнул Василию:
-
Стаксель уложи верхним концом наружу! А то
потом опять будем три часа искать фаловый
угол!
В
черной пиратской шапочке со сбившимся к уху
козырьком, мокрый от напряжения всех своих
небольших сил, Василий крикнул ему в ответ:
-
Ароша! Смотри вперед и занимайся своим
сраным двигателем! И молись, чтобы у тебя
хватило горючего!..
-
У "меня"?! - возмутился Арон. - Ну,
мерзавец! Ну, Шейгиц!.. Да если бы ты не
перепутал канистры!..
В
самом узком месте пролива Босфор, у Мыса
Ашиян с роскошной старинной крепостью,
украшенной белоснежными башнями, где
интенсивность судов как в одну сторону, так
и в другую достигла скученности
муравейника...
...
большая, грязная турецкая шхуна волокла на
буксире притихший "Опричник" с
убранными парусами и молчащим двигателем.
На
корме шхуны, свесив босые ноги за борт,
сидел средних лет турок и специально для
"Опричника" играл на кларнете "Калинку".
"Калинка,
калинка, калинка моя... " - неслось над
Босфором. Еще три турка, таких же грязных и
живописных, как и их шхуна, валялись на
корме рядом с кларнетистом и прихлопывали в
ладоши в такт мелодии.
Изредка
они что-то по-турецки кричали Арону и Васе,
на что Арон кричал им в ответ:
-
Айм но индостайн! Тенк ю вери мач! Ай гоу ту
Хайфа!.. Турки заливались сочувственным
смехом, а кларнетист менял "Калинку" на
"Не слышны в саду даже шорохи... "
Арон
сидел в кокпите, стыдливо оглядывался по
сторонам на плывущие рядом суда и бормотал:
-
Просто перед людями неудобно... Все своим
ходом, а нас волокут, как убогих...
Василий
стоял у штурвала, пытался его успокоить: -
Чего ты дергаешься?! Ну, не хватило горючего!
Ай, ай, ай, ай. Делов на рыбью ногу! С каждым
такое может случиться...
-
И вообще... - глухо сказал Арон и уставился
вниз, в решетчатый настил кокпита.
Вася
посмотрел на Арона и понял, что дело не
только в том, что их, на глазах у всего мира,
тащут на буксире.
-
Прекрати сейчас же! - мягко сказал он. Плывем
на халяву - одно удовольствие... Первый раз
можем хоть по сторонам посмотреть. Гляди
какая крепость... Ты же таких в жизни не
видел!..
Не
поднимая глаз, Арон отрешенно проговорил: -
Наша Петропавловка ничуть не хуже...
Васе
вдруг до боли в сердце стало жалко Арона, да
и себя вместе с ним, покойного Марксена
Ивановича, оставленных Леху Ничипорука,
Гриню Казанцева и Нему Блюфштейна,
потерянных навсегда Клавку и Ривку, и ему
захотелось бросить к чертовой матери этот
штурвал, лечь навзничь на решетку кокпита и,
глядя в чужое небо, завыть от нахлынувшей
дикой тоски...
Но
он только горько усмехнулся и тихо сказлл
Арону: - Петропавловка уже вторую неделю,
как не наша, Арончик... И постарайся
привыкнуть к этой мысли как можно быстрее.
Тогда все остальное будешь воспринимать
менее болезненно...
А
кларнетист на буксирной шхуне уже играл "Очи
черные, очи страстные... ". И плыла старая
мелодия российско-цыганского романса между
турецких берегов самого узкого места
пролива Босфор, уводила за собой яхту под
названием "Опричник" с экипажем из
двух очень немолодых людей, впервые
увидевших море и не умеющих плавать, в
неведомые края и страны, расстилая перед
ними совсем-совсем другую жизнь...