Е. Князев МЕНЯ НАЗЫВАЮТ СУПЕРКАРГО: 9

ИДЕМ ЗА СОЛНЦЕМ

В иллюминатор светит яркое солнце, слышится шелест волн, по занавескам от ворвавшегося ветра пробегают судороги. Мы вышли в Аравийское море. Берем курс на запад, на другое полушарие планеты. Штурманы глядят в оба: здесь, в южной оконечности Индостана, много островков и коралловых рифов. Вдруг замолкает машина: что-то там случилось. Теплоход покачивается в дрейфе. Полная тишина, мы слились с океаном. Вот так, наверное, ощущали море наши предки, пересекавшие океан на бесшумных парусниках... Мастер и помполит уселись на корме, закинули удочки, и скоро возле них затрепыхались первые макрели. Я весь расслабился, ничего не могу с собой поделать, одолевают мысли о доме. К тому же ребята один за другим получают радиограммы. У моториста Гриши Григорьева родилась дочка, он ходит недовольный, разговаривая по телефону, обругал товарища, вообще чувствует себя не в своей тарелке. А матрос Леша Балаховцев, наоборот, рад, получив радиограмму о рождении девочки: "Маме будет помощница". Я, конечно, тоже все время думаю о своей Катюхе. Какая она теперь?

Дорофей Терентьевич, как и обещал, связался по радиотелефону с Владивостоком. Дали мою квартиру. Но меня ждало разочарование: жены дома не было, разговаривал только с сестричкой. Конечно, и это хорошо, но я-то хотел другого. Терентьич, поглядывая на собравшихся вокруг его приборов моряков, чувствует себя героем дня: еще бы, ведь именно он сегодня волшебник, одаривающий людей счастьем!

Я сижу с наушниками. Девушка в Москве приятным голосом вызывает наши суда. Каких только нет сейчас в океане: и мурманские, и одесситы, и новороссийцы, и наши, дальневосточники. Со всех концов земного шара несутся в эфир навстречу друг другу взволнованные голоса. Какой прилив энергии почувствовал я после этого коротенького сеанса, будто побывал дома!

А жизнь на судне идет своим походным порядком: сменяются вахты в машине и на палубе, сегодня с утра все моряки вышли на Ленинский субботник. Боцман "по дружбе" подсунул мне местечко - ошкрябать высокую подволоку с закутками. Работаю, думая о доме, о семье. Женщины наши тоже вышли на палубу, неуклюже, но старательно скребут и драят фальшборта, покрывают зачищенные места суриком. Обливаются потом с непривычки, а матросы, те хоть бы что, им эта жара уже нипочем. Вечером прямо на палубе, на выставленном для этого случая столе, сражаются доминошники. "Точила", то есть токарь, - самый мастеровой человек на морском судне, сделал из эбонита огромные и тяжелые кости, издающие при ударе, к удовольствию "козлистов", пушечный гром. У меня на переходе, кроме вахты, нет конкретной работы, и я использую выдавшееся время для занятий английским языком. То-то порадовалась бы наша школьная англичанка, увидев, с каким тщанием изучаю я сейчас неправильные глаголы.

Каждое утро солнце встает по корме судна, а заходит точно по курсу. Мы словно гонимся за ним, растягивая день, и через каждые три дня по радио звучит объявление, что судовые часы переводятся на час назад.

По обоим бортам нас сопровождают стаи касаток. Их высокие клинообразные плавники, как стабилизаторы подводной лодки, легко рассекают воду, животные то обгоняют судно, то отстают, получая, видимо, удовольствие от своего морского превосходства. То и дело расходимся со встречными судами, среди них и наши, советские. Приветствуем, приспустив флаг, запрашиваем, не требуется ли помощь. Не требуется? Ну, счастливого плавания, ребята!

Еще несколько дней - и показались берега Аравийского полуострова, голая, выжженная солнцем пустыня. Входим в Баб-эль-Мандебский пролив, тот самый, который так трудно было произносить, отвечая на уроке географии. Обгоняем две яхты, совершающие кругосветное путешествие. Смельчаки, принявшие на себя трудную миссию единоборства со стихией, машут нам вслед руками.

Африка под боком, а нам холодно. Температура упала до 22 градусов. После Индии и Малайзии это почти север, никто не желает больше плавать в бассейне, и боцман посмеивается над нами. А ветер несет из пустыни песчинки, насекомых, саранчу. Они стучат по пластмассовым крышкам на крыльях мостика. Подходим к Суэцкому каналу.

Слева берега Африки, именно такие, какими я и ожидал их увидеть. Крутые спуски к морю, редкие клочки зелени и далеко, до горизонта, тянущиеся пески пустыни. В воде по обеим сторонам торчат на сваях буровые вышки. Дымят факелы, небо, черное от гари. Нефтяной, газовый край, лакомый кусок для империалистов.

Подошли к порту Суэц, стали на якорь. И вот лоцман уже на борту. Это высокий, красивый араб в европейском костюме и при галстуке. Разговаривает, мешая русские и английские слова. Отвел нас на внутренний рейд, где собрался караван судов, предназначенных для проводки через канал. Весь наш экипаж на палубе, любуется пейзажами. И здесь происходят эпизоды, возможные только на судне. Я, например, за неделю впервые увидел Виктора Путинцева, моториста, даже протянул руку для рукопожатия. Мы поздоровались и расхохотались: вот так дела, живем-то друг от друга в двух шагах!

Утром следующего дня суда по очереди снимаются, разворачиваются и уходят в канал друг за другом. Канал такой узкий, что издалека его почти не видно, и создается впечатление, что пароходы входят прямо в берег. Наш "Сулейман Стальский" тоже входит в канал, соблюдая дистанцию примерно полмили от идущего впереди. Канал выложен камнем. Сразу за ним простирается безбрежная пустыня. На левом берегу нет-нет, да и увидишь рыбацкую хижину, женщину с кучей ребятишек, стадо коз, небольшой оазис, окаймленный пальмами. И бойницы тут и там настроенных дотов. Черные щели бойниц смотрят угрюмо, напоминая о войне с израильскими агрессорами.

Канал расширяется, идем по выставленным буям. Здесь ведут работы японские дноуглубительные машины. "Бывалые" смущены; только полгода назад, по их словам, здесь было так же узко, как у входа, и вот такие перемены.

Сменился лоцман. Добродушный лысый дядька уселся в кресле и подает команды мастеру, а тот соответственно передает их штурманам. После полуночи вдали показываются огни Порт-Саида. Меняем еще одного лоцмана. Оформляем на ходу документы и, взяв их с идущего параллельным курсом катера, выходим в Средиземное море.

Воздух сразу посвежел, стало легче дышать, хотя море совсем не такое, каким я его представлял: вместо голубого простора, перед нами катят серые волны, небо нависло над самыми мачтами. На судне идет подготовка к празднованию Первого мая. Парни надеялись на минибанкет, но первый помощник разочаровал их, сказав, что на судне могут быть только два праздника с шампанским: Новый год и юбилей теплохода, остальные - без всяких вольностей. Парламентеры разошлись приунывшие.

Идем в район Сицилии и Мальты. Матросы в "северной одежде" - куртках и брюках - докрашивают надстройку и трубу. Постепенно судно приобретает нормальный морской вид. А настроение у команды неважное. Замечаешь, что люди стали помаленьку надоедать друг другу. Уже не хочется просто так разговаривать. Обо всем переговорили за рейс, все анекдоты рассказаны, все нюансы семейной жизни обсуждены. В столовой идет фильм. Все сидят строго на своих местах. Как-то я сел на свободный стул, со всех сторон послышался недовольный шепот: оказывается, это место "деда", старшего механика Бориса Михайловича Кучеренко. Извинившись пересаживаюсь. На судне уважают старых моряков. Вот в таких длительных плаваниях, когда с каждым днем растет душевное напряжение, необходимо на судне иметь какие-то святыни: будь это неукоснительно поддерживаемые традиции или просто уважение к старшим, к тем, кто отдал морю больше сил.

Атлантика встречает нас полным штилем и крупной мертвой зыбью. Вот когда стало заметно, что судно наше имеет малую метацентрическую высоту. Качается плавно, медленно возвращаясь из наклонного положения. Не скажу, что очень приятно, когда, накренившись, судно вроде задумывается: стоит ли возвращаться в исходное положение или уж крениться "до победы"?

Ярко светит солнце, и штурманы не сходят с мостика, повторяя под руководством капитана правила ППСС, несения вахтенной службы в мирное и военное время. С карандашами и циркулями в руках "играют в пароходики" - тренируются в расхождении судов. Чего, кажется, проще - разойтись со встречным судном, а каждый год многие суда гибнут именно из-за ошибок в этом деле!

Океан то и дело меняется. Было тихо, но вдруг сорвался шквал, упало давление. Мастер успел определиться по солнцу и, проверив местоположение судна по метеокарте, сказал, что мы находимся в центре циклона. Впереди по курсу еще четыре циклона, правда, не очень глубоких. Но качка все усиливается. Ночью я чуть не вылетел из койки. Пришлось заклиниться спасательным жилетом. Температура упала до десяти градусов. В кают-компании и столовой перед подачей посуды на столы разложили мокрые простыни, чтобы тарелки не катались. Все равно приходится поддерживать тарелку рукой.

Судно кренится все больше, уже и борт скрывается под водой. Невольно вспоминаешь о судах, навеки исчезнувших в морской пучине. Вот уж действительно: стихия была и осталась грозной, как и во времена первых мореплавателей! А ведь по карте циклон, захвативший нас, уже ушел на 600 километров севернее. Впереди нас ждет еще более крепкий шторм. Мастер часто звонит в машину, просит убавить обороты винта или добавить. Третий механик перекачивает топливо то в цистерны левого борта, то наоборот, чтобы уравнять крен. А ветер меняет направление, и трудно за ним успевать.

Но появились чайки - первый признак стихающего шторма. На палубе затрепыхалась диковинная желтая птичка, посидела на трюме с полчаса и полетела дальше. Долетит ли до берега?

А мы с Серегой Мухоедовым, четвертым механиком, оформляем праздничную майскую газету. Праздничный вечер решили провести пораньше, чтобы на берегу не отвлекать народ от работ. Вообще комсомольцы стараются вовсю, чтобы как-то развлечь экипаж после трудных вахт и работ.

По нашим подсчетам, до Нью-Йорка осталось не более двух суток хода, и тут на нас с севера налетает настоящий ураган. Судно перестало повиноваться рулю, бросает его с борта на борт так, что сердце сжимается, хотя виду никто не подает. Мастер постоянно на мостике, поглядывает на барометр, на море, а волны уже перекатываются через палубу, через контейнера.

- Как там наш груз, Женя, не сместится? - спрашивает он меня, в который уже раз.

- Укладка хорошая, - успокаиваю я его, а сам думаю: а хорошо, что в Кланге настоял переделать работу, что в Пенанге поругался со стивидором. Не то сейчас пожинали бы плоды уступчивой вежливости. А между тем крен достиг уже 30 градусов. Так недолго докатиться и до "угла заката".

К ночи ураган рассвирепел, но, к счастью, ветер зашел с носа, а встречная волна не так опасна, как бортовая. Груз наш, видимо, все-таки немного сместился, потому что все топливо перекачали в танки правого борта, а крен все же остался левый.

Мне приходится перепечатывать приготовленный заранее "Морской протест", потому что "страхи", которые по совету капитана я туда внес, оказались детскими штучками по сравнению с тем, что судно фактически испытало. Печатая, приходится одновременно держать машинку и стараться не свалиться со стула. Веселая работка! Про себя прикидываю, что подойдем к Нью-Йорку к уик-энду, концу рабочей недели, так что придется простоять лишних дня два.

Земля! Горизонт обозначился для нас яркой полоской земли, в бинокль я разглядел два моста и несколько высоких коробочек, наверное, небоскребов, задолго до того, как увидел сам город. На борт поднимается лоцман - жизнерадостный, деловой дядька, под сорок, с седыми висками. Мы рассчитывали, что он поведет нас прямо к причалу, а он развернул нас на рейде и дал команду "Дроп энко хиэ"- отдать якорь. Так начались наши первые расходы. Ведь и за постановку на якорь надо платить немалые деньги портовым властям.