Жюрьен-де-ла-Гравьер ВОЙНА НА МОРЕ: ЭПОХА НЕЛЬСОНА : XI.

XI. СОЕДИНЕНИЕ СОЮЗНОГО ФЛОТА С ФЕРРОЛЬСКОЙ ЭСКАДРОЙ. ВХОД ВИЛЛЬНЁВА В КАДИКС

Первый шаг был сделан: флот Вилльнёва возвратился из Вест-Индии в Европу. Из Виго Вилльнёв писал адмиралу Декре: «Если бы я сделал быстрый переход от Мартиники к Ферролю, если бы я встретил адмирала Кальдера с 6 или, самое большее, с 9 кораблями и разбил бы его, а потом, соединясь с феррольской эскадрой и, имея еще на полтора месяца провизии и воды, перешел бы к Бресту и дал ход предприятию императора, я стал бы первым человеком Франции. Что ж? Все бы это случилось. Я уж не говорю о том, что в моем распоряжении была эскадра из отличных ходоков, и корабли даже и весьма обыкновенные. Я имел 19 дней противного ветра; испанская дивизия и «Атлас» заставляли меня каждое утро спускаться миль на 12, невзирая на то, что в ночь наши корабли держались под малыми парусами. Два шторма от NO наделали нам пропасть повреждений, потому что у нас дурной рангоут, дурные паруса и дурной такелаж, плохие офицеры и плохие матросы. В экипажах наших появились болезни, а неприятелю дали знать о нашем приближении. Он принял свои меры, он осмелился атаковать нас, будучи гораздо более слабым, но притом погода ему благоприятствовала. Непривычные к бою и эволюциям эскадры, капитаны наши в тумане соблюдали одно только правило: следовать за своими передовыми — и вот: мы — повод для болтовни всей Европы».

Жалобы адмирала Вилльнёва были от части основательны: но, к сожалению, не всегда ясновидение человека нерешительного приносит более пользы, чем ослепление человека энергичного. Если бы Вилльнёв, убедясь, что плохие корабли могут быть ему только помехой, и рискуя даже обратить на себя неудовольствие императора, оставил испанскую дивизию, исключая корабль «Аргонавт», в Гаване, то вероятно, он бы с успехом сразился с Кальдером перед Ферролем. Но эти жалобы, которые ничему не помогали; этот упадок духа, который никак нельзя было назвать следствием убеждения, основанного на просвещенном и здравом рассудке; этот минутный порыв, а потом внезапная перемена решения; столько чувства чести, столько личного мужества рядом с такой мелочной слабостью — все это указывало на человека, заранее обреченного.

Французская эскадра воспользовалась стоянкой в Виго: она запаслась водой и свежей провизией, и активно готовилась выйти в море. Нельсон, еще более деятельный, придя 22 июля в Тетуанский залив, 23 снова оттуда отправился для соединения с флотом Корнваллиса. Северо-восточные ветры, задержавшие его у Сан — Винцента, помогли Кальдеру подойти к Ферролю. Вилльнёв находился, таким образом, между двумя английскими эскадрами. Оставив в Виго один французский корабль «Атлас» для починок, два испанских корабля «Америка» и «Испания», — как самых плохих ходоков в эскадре, — он искусно выбрал удобный момент, чтобы миновать неприятельские крейсера, которые показывались отовсюду. Сильный юго-западный ветер принудил Кальдера отойти от берега и дал французской эскадре возможность перейти из Виго в Корунну; часть ее прошла в Ферроль и соединилась там с 5 французскими и 10 испанскими кораблями. Это соединение чрезвычайно обрадовало адмирала Гравину.

«Когда при первом остовом ветре, — писал он адмиралу Декре, -14 неприятельских корабля подойдут к Ферролю, то они будут очень удивлены... Переход от мыса Финистера был труден и опасен; его сторожили значительные неприятельские силы, но мой почтенный сотоварищ предпринял и совершил его с большим соображением, с благоразумием и со смелостью... Предприятие было увенчано полным успехом». Честная и доброжелательная дружба Гравины успокаивала Вилльнёва и утешала его при большом количестве досадных слухов, часто до него доходивших. «Я не могу нахвалиться адмиралом Гравиной, — писал он Декре, — он один понимает мое положение, он один оказывается истинным моим другом». Напротив, Генерал Лористон, присланный к нему, императором специально для поддержки, еще более усиливал мрачное расположение духа адмирала. Сердечно сочувствуя плану этой кампании, тайная цель которой была ему известна, полный энергии, этот пылкий адъютант императора не мог удержаться, чтобы не порицать уныние Вилльнёва. В свою очередь Вилльнёв гласно обвинял Лористона в том, что тот, не понимая специфики морского дела, не хочет признать объективных трудностей.

В таком то расположении духа французский адмирал прибыл в Корунну. До сих пор, несмотря на некоторые ошибки, несмотря на беспокойство, которое мучило его и которое он плохо скрывал, он выполнил все намерения императора. Под флагом его соединено было 29 французских и испанских корабля. Оставалось только идти к Бресту; но тут-то, когда предстояло проникнуть в самую середину неприятельских эскадр, в эту решительную минуту мужество Вилльнёва начало слабеть. 11 августа он писал адмиралу Декре: «Рассудите, как мне не заботиться и не тревожиться: я выхожу в море, а у меня два корабля, «Ахилл» и «Альджесирас» почти съедены болезнями. «Индомтабль» не в лучшем положении, и сверх того, часть экипажа его в бегах, а мне угрожают соединением Кальдера и Нельсона... Наши силы должны были состоять из 34 кораблей, а будут всего из 28 или 29, тогда как неприятельские более сосредоточены, чем когда-нибудь. На этом основании мне нельзя сделать ничего другого, как только перейти в Кадикс».

Несмотря на грозную коалицию, которую Питт собирал в эту минуту против Франции, Наполеон еще ждал Вилльнёва. Кто не поймет всей тревоги, всей нетерпеливости этого ожидания, кто не последует воображением за этим глубоким взглядом, отыскивающим на западе горизонта эти 50 судов, несших с собою судьбы всего мира? «Идите, — писал Наполеон Вилльнёву, — в Булони, в Этапле, в Вимерё и в Амблетёзе вас ждут 150000 человек, готовые сесть на 2000 судов, расставленных в линии на всех рейдах от Этапля до мыса Гринэ, несмотря на неприятельские крейсеры. Один ваш переход — и Англия в наших руках, окончательно и бесповоротно». Но Вилльнёв, со своим апатичным характером не жаждал той славы, которая остается в памяти благодарных потомков. Он в состоянии был возвыситься до самого отчаянного геройства, если бы в мужестве его кто-нибудь усомнился, но ничто в свете не могло пробудить в нем той пылкой веры, которой требовал от него император. Он, может быть, слишком легкомысленно взял на себя такое грандиозное предприятие. Пугаться опасностей значило уже вредить успеху дела, а Вилльнёв ежеминутно испытывал сомнения. «Трус рассудком, но не сердцем»{69}, как тот знаменитый адмирал, который дал сражение при Ла-Гоге, он с трепетом пробирался по узкой тропинке, в конце которой ему виделось не завоевание королевства, а скорее истребление только что возродившегося флота. Совесть его втайне пугалась такой неосторожности, и сердце болезненно сжималось за судьбу отечества.

Менее занятый опасностью и всегда готовый жертвовать собой, Гравина думал, однако, то же, что и Вилльнёв. 3 августа 1805 года он писал адмиралу Декре: «Я сердечно благодарен за доверие и за почести, какими его императорскому и королевскому Величеству угодно было меня одарить. Сообщенный вами план операции не мог быть лучше составлен; он божественно хорош. Но сегодня уже 60 дней, как мы отправились из Мартиники... У англичан было время усилить свою Феррольскую эскадру, и это, по моему мнению, может расстроить план императора, как он ни прекрасен. Неприятелю теперь известны наши силы, время года ему благоприятствует, и выйдя отсюда, мы непременно должны ожидать нападения. После этого сражения неприятельский адмирал пошлет несколько легких судов предупредить свою Брестскую эскадру. Он будет следовать за нами, сторожить нас и принудит нас сразиться еще раз, прежде чем мы достигнем Бреста. Таким образом план наш будет расстроен. Он мог бы иметь успех, если бы мы скорее достигли Ферроля. Впрочем, я дал знать адмиралу Вилльнёву, что я по первому сигналу готов к походу».

Между тем как Вилльнёв еще колебался, не зная куда идти, неприятельские эскадры были в движении на всех пунктах Бискайского залива. Контр-адмирал Стирлинг, возвратясь к Рошфору, нашел этот порт пустым. Отряд адмирала Миссиесси, находившийся тогда под командой капитана Лаллемана, вышел оттуда несколько дней тому назад, чтобы соединиться с Вилльнёвом. Кальдер, имевший только 9 кораблей, послал 9 августа осмотреть Ферроль и Корунну. Капитан Дургам насчитал там 29 французских и испанских кораблей, и Кальдер 14 августа присоединился у Уэссана к адмиралу Корнваллису. На другой день прибыл Нельсон с 10 кораблями, оставил из них перед Брестом 8, а сам с кораблями «Сюперб» и «Виктори» пошел к Портсмуту. Теперь, если бы даже союзный флот усилился отрядом капитана Лаллемана, то и тогда он не имел бы численного перевеса перед флотом Корнваллиса. Но, по избытку ли самоуверенности или, как Наполеон выразился, «по большой глупости», Корнваллис немедленно разделил этот флот на две ровные части. Из 35 своих кораблей он оставил при себе 17, чтобы наблюдать за Гантомом, а остальные 18 послал под начальством Кальдера сторожить Ферроль.

Итак, сосредоточение неприятельских сил, которого так опасался Вилльнёв, совершилось. Какой оборот приняли бы дела, если бы союзный флот, стоявший с 2 августа в Ферроле, не так медленно двигался, а напротив, устремился бы на 35 кораблей Корнваллиса? При воспоминании о том, что произошло впоследствии у Трафальгара, невольно рождается вопрос: мог ли соединенный флот, даже позволив разбить себя, нанести при этом неприятелю такой вред, чтобы принудить его выпустить из Бреста эскадру Гантома? Если бы, напротив, Вилльнёв, так как на это и указал раздраженный император адмиралу Декре, соединился бы в Виго с отрядом капитана Лаллемана, который пришел туда 16 августа, то он, по всей вероятности, направясь к Бресту, разошелся бы с Кальдером, не встретив его, и тогда, имея 33 корабля, легко бы мог справиться с 18 кораблями, оставшимися у Корнваллиса при Уэссане{70}. Однако более вероятно то, что Кальдер, явившийся перед Ферролем 20 августа, узнал бы через нейтральные суда о движении Вилльнёва. При этом известии Кальдер, без сомнения, тотчас бы воротился к Корнваллису, или, как сделал бы это на его месте Нельсон, стал бы преследовать и тревожить союзный флот до последней возможности. В таком случае опасения Вилльнёва и Гравины, без сомнения, оправдались бы. И притом, если бы даже, несмотря на столько препятствий, Вилльнёв и Гантом соединились — оставалось еще провести эти 55 кораблей в Канал. Тогда следует еще спросить, неужели не попытались бы 35 английских кораблей, к которым присоединились бы, может статься, еще новые подкрепления, воспротивиться этому переходу? В двух шагах от своих портов, в таком море, где Шербург не представлял тогда для французских эскадр достаточное убежище, ужели не могли они атаковать с успехом армаду, правда огромную, но мало привычную к морским эволюциям, которую притом весьма трудно было бы держать вместе при непостоянных ветрах, при сильных и неправильных течениях, господствующих в этих водах, и к тому же в такое время года, когда ночи уже становятся темными и продолжительными. К несчастью для Вилльнёва, ответ на эти вопросы не вызывал сомнения.

11 августа французско-испанский флот вышел из Корунны с ровным восточным ветром, отошел сначала подальше в море в надежде встретить рошфорскую эскадру, потом, переменив курс, лег на NW и после полудня пришел на параллель мыса Ортегала, где Кальдер оставил свои фрегаты «Наяда» и «Ирис», для наблюдения за неприятелем. На другой день ветер перешел к норд-осту; английские фрегаты, за которыми Вилльнёв отправил погоню, скрылись, но под ветром видны были еще три неизвестные судна. Два из них были английскими: корабль «Дракон» и фрегат «Феникс»; третий — французский фрегат «Дидона», отправленный из Ферроля на поиск капитана Лаллемана и взятый 10 августа фрегатом «Феникс». Датское судно, опрошенное французами, объявило, что за этими тремя судами следует целая английская эскадра из 25 кораблей. Известие это не имело никакого основания, потому что Кальдер еще не отделился в то время от Корнваллиса; но Вилльнёв ждал хотя какого-нибудь предлога, чтобы идти в Кадикс. Поэтому, внезапно переменив направление, он взял курс на юг, 18 августа пришел на вид Сан-Винцента, где захватил несколько купеческих судов, и 20 августа после безуспешной погони за тремя кораблями Коллингвуда, блокировавшими Кадикс, вошел в этот порт.

С той минуты, когда французские эскадры не могли соединиться в Мартинике, с той минуты, когда Нельсон напал на след Вилльнёва, казалось, что пришла развязка Вест-Индской кампании и что дело тем и кончится. Всякий бы так и оставил это неудавшееся предприятие; но Наполеон, несмотря на угрожающее положение Европы, хотел сделать еще одно, последнее усилие, чтобы ухватить ускользавшую из его рук Англию, и попытался снова заставить Вилльнёва идти к Бресту. Но это последнее бегство соединенного флота в Кадикс окончательно разрушило его надежды. Он обрушился на Вилльнёва, обвиняя его в недостатке решительности и в несправедливых жалобах на свои корабли. Действительно, Вилльнёв, по своему унылому расположению духа, был мало способен к выполнению подобного предприятия; но он был менее виновен, нежели обычно думают. Навязав ему испанские корабли, Наполеон вверил ему дело более трудное, чем то, какое принял на себя Латуш — Тревилль. Когда потом, через два месяца, выведенный из терпения, уступая, так сказать, увлечению своего гения, вместо того чтобы ободрять Вилльнёва, он воззвал к неустрашимости своих моряков; когда он решился перестать уклоняться от английских эскадр и принять наступательный образ действий, — тогда он нашел настоящий способ ведения морской войны; только забыл, к несчастью, какие корабли стояли тогда в Кадиксе.