Жюрьен-де-ла-Гравьер ВОЙНА НА МОРЕ: ЭПОХА НЕЛЬСОНА : XV.

XV. ВЫХОД СОЕДИНЕННОГО ФЛОТА 20 ОКТЯБРЯ 1805 ГОДА

Итак, Вилльнёв снялся с якоря и шел сражаться; но шел без уверенности. Над этой храброй, преданной эскадрой витала опасность гибели; адмирал страшился этого, хотя не мог дать себе ясный отчет в своих опасениях. Конечно, немалое влияние на него имело воспоминание об Абукире; но что в его депешах всего чаще составляет предмет его жалоб? Недостаток морского навыка в офицерах и матросах, недостаток военного опыта у капитанов, недостаток слаженности при маневрировании. Без сомнения, эти жалобы были основательны и важны; однако было зло еще более существенное, зло, которое Вилльнёв никогда не старался исправить, и на которое еще в 1802 г. так ясно указал знаменитый инженер Форфе. Вот что писал он в одной брошюре, на которую в эту эпоху обратили так мало внимания: «на самом деле одна артиллерия может решить вопрос превосходства на море. Забавно слушать иногда, как часто и долго рассуждают и спорят из-за того только, чтобы определить причину превосходства англичан!.. Четырех слов довольно, чтобы ее указать... У них корабли хорошо организованы, хорошо управляются, и артиллерия их хорошо действует... У вас же — совершенно противное!.. Когда у вас будет то же, что у них, вы в состоянии будете им противиться... вы даже побьете их». Действительно, кто захочет представить себе разрушительное действие массы металла, общий вес которой часто простирается до 3000 фунтов{76}, выброшенной в пространство со скоростью 500 метров в секунду, и встречающей внезапно на пути своем проницаемую преграду, которая при ударе раздирается, и расщепляется на обломки еще более гибельные, чем сами ядра, — кто это себе представит, тот поймет всю грозную силу первых залпов линейного корабля. Вместо того, чтобы рассеивать эту неодолимую силу, как делали тогда французы{77} в надежде, что она встретит в пространстве чуть видную цель, как например, снасть или даже стеньгу, англичане лучше рассчитывали и избирали цель более приметную — батарейную полосу неприятеля; они усеивали телами убитых неприятельские палубы, между тем как французские ядра пролетали у них над головами{78}. Притом, английские канониры, лучше обученные, нежели французские, соединяли с верностью в пальбе редкую быстроту в действии орудиями. В 1805 г. не на всех кораблях, но на хороших, как например: на «Фудройане», где имел перед тем свой флаг Нельсон, на «Дреднауте», с которого только что пересел Коллингвуд, английские канониры дошли до того, что делали по выстрелу в минуту. В ту же эпоху лучшие французские канониры делали по одному выстрелу в три минуты. Этому-то тройному превосходству англичан дoлжно бы французам приписать свои неудачи с 1793 г. Этому-то «граду ядер», как выражался Нельсон, Англия обязана была владычеством над морями, и он сам обязан был победами при Абукире, а потом при Трафальгаре.

Ветер, помогший Вилльнёву и Гравине выйти из Кадикса, вдруг посвежел. При взятии рифов некоторые из испанских кораблей увалило под ветер, и, задержанная этим обстоятельством, союзная эскадра отходила от берега очень медленно{79}, а Нельсон между тем, уже извещенный своими фрегатами о движении ее, летел к ней под всеми парусами. Но вскоре за сильными порывами последовал штиль, и ночь наступила прежде, чем противники успели опознать друг друга. Тогда в разных пунктах горизонта показались огни. То были сигналы английской эскадры и ее крейсеров. Частые пушечные выстрелы, бенгальские огни, ярко блиставшие среди глубокого мрака, — все это напоминало Вилльнёву, что он тщетно будет стараться скрыть свои движения от бдительных взоров противника. К 9 часам вечера он признал необходимым устроить свою эскадру и сделал сигнал: построиться в линию баталии{80}. 21 октября 1805 г., день, плачевно памятный для французов, застал оба флота на параллели мыса Трафальгара. Нельсон в продолжении ночи расчетливо умерил быстроту своей погони и к утру удержался у Вилльнёва на ветре. На восходе солнца он дал время кораблям своей эскадры сблизиться между собой и искал глазами неприятеля. От него милях в 20 или 15, рассеянный на большом пространстве, союзный флот шел к проливу, придерживаясь берега Андалузии, еще прикрытого утренним туманом{81}.

В первый раз оба флота находились в присутствии друг друга. Немедленно общая деятельность оживила ряды их: французские и испанские корабли спешили исправить наскоро устроенную ими ночью линию баталии; английские ставили все возможные паруса и, держа лисели с обеих сторон, спускались на неприятеля. В 8 часов Вилльнёв, убедясь, что генеральное сражение неизбежно, без всякого признака слабости к этому приготовился, и опытным глазом избрал себе боевую позицию{82}. Суда его поворотили все одновременно и эскадра взяла курс к Кадиксу. Таким образом, этот порт оставался открытым для тех кораблей, которые наиболее потерпят. Потом на тот же галс была выстроена боевая линия, и в этом порядке союзный флот стал поджидать английский.

Легкий ветерок от вест-норд-веста едва наполнял верхние паруса кораблей, но, подталкиваемый длинной попутной зыбью — несомненным признаком близкого шторма — флот Нельсона и Коллингвуда приближался со скоростью 3 миль в час. Он построен был в две колонны, как предложил Нельсон. «Виктори» вел первую колонну; за ним следовали два 98-пушечные корабля «Темерер» и «Нептун», и все три составляли таким образом грозную массу, назначенную сделать первую брешь в неприятельской линии. За «Нептуном» шли 74-пушечные корабли «Конкерор» и «Левиафан», а потом 100-пушечный «Британия», под флагом контр-адмирала графа Нортеска. Отделенный от этой первой группы довольно большим интервалом, в кильватере «Британии» держался любимый корабль Нельсона «Агамемнон» под командой бывшего командира корабля «Вангард», сэра Эдуарда Берри, а за ним семидесятные корабли «Аякс», «Орион», «Минотавр» и «Спаршиэт». 64-пушечный корабль «Африка», упавший ночью под ветер, нес все возможные паруса, чтобы войти на свое место.

В голове второй колонны шел 100-пушечный корабль «Ройяль-Соверен», под флагом вице-адмирала Коллингвуда. Незадолго перед тем вышедший из дока, этот превосходный корабль сохранил все прежние свои качества и скользил по воде с легкостью фрегата. «Белльиль» и «Марс» с трудом за ним следовали. В кильватере корабля «Марс» держались «Тоннан», «Беллерофон», «Колосс», «Ахилл» и «Полифем». Немного правее «Ревендж» вел за собой «Свифтшур», «Дифайянс», «Тондерер» и «Дефенс». Два 98-пушечных корабля «Дреднаут» «Принц» держались между колоннами, но также состояли в эскадре Коллингвуда. Соединенные одной мыслью, хотя и назначенные действовать в сражении отдельно, эти две дивизии одного и того же флота, первая из 12 кораблей, вторая — из 15, разделяли благородный дух соревнования своих предводителей и пылали одинаковым рвением приблизиться к французской эскадре.

Союзный флот, состоя из 18 французских кораблей, все восьмидесятных и семидесятных, и из 15 испанских, из которых 4 100-пушечных, имел против английского флота всех кораблей на 6 более, но зато 100-пушечных на 3 менее {83}. Шесть адмиралов начальствовали его дивизиями. Флаг адмирала Вилльнёва развевался на корабле «Буцентавр», флаг адмирала Гравины на 112-пушечном корабле «Принц Астурийский». Контр-адмирал Дюмануар сидел на корабле «Формидабль», контр-адмирал Магон на корабле «Альджесирас», и наконец флаги контр-адмирала Сизнероса и вице-адмирала Алавы подняты были на двух великолепных испанских трехдечных: «Сантиссима-Тринидад», 130-пушечном и «Санта-Анна», 112-ти пушечном.

Затрудненная в своем движении штилем и зыбью, огромная армада эта, растянувшаяся тогда на протяжении 5 или 6 миль, представляла неприятелю неправильный фронт. 10 кораблей, упавших под ветер, были не на своих местах, и составляли за линией второй ряд. Авангард под начальством контр-адмирала Дюмануара состоял из кораблей: «Нептуно», «Сципион», «Интрепид», «Райо», «Формидабль», «Дюге-Труэн», «Мон-Блан», «Сан-Франциско д'Асис», «Сан-Августино» и «Герой». Три первых корабля кордебаталии держались около «Буцентавра»: «Сантиссима-Тринидад» впереди, «Редутабль» в кильватере, «Нептун» под ветром, против интервала между кораблями «Редутабль» и «Буцентавр». Позади этой группы оставался огромный интервал, который следовало бы занять трем упавшим под ветер кораблям «Сан — Леандро», «Сан-Жусто» и «Индомтабль», интервал, разделявший, казалось, как будто в угоду плану атаки Нельсона, эскадру надвое, оставляя таким образом 14 кораблей со стороны Вилльнёва и 19 со стороны Гравины. В голове этой второй части линии находился корабль «Санта-Анна», а позади него лучшие три корабля французов: «Фугё», отделенный одним испанским — «Монарка» — от кораблей «Плутон» и «Альджесирас». «Эгль», «Свифтшур»{84} и «Аргонавт», отделенные от корабля «Альджесирас» испанским «Багама». За этими 9 кораблями следовал арьергард из 2 кораблей французских и пяти испанских: «Монтанец» и «Аргонавт» под ветром, «Бервик» и за ним «Сан-Жуан-Непомусено»; потом, «Ахилл», борт о борт с «Сан — Ильдефонсо», и наконец «Принц Астурийский», назначенный сначала Вилльнёвом, чтобы предводительствовать авангардом, но потом сделавшийся, вследствие движений флота в этот день, самым задним.

Союзный флот находился от Кадикса в расстоянии 25 миль. Нельсон желал прежде всего отрезать ему дорогу в этот порт; для этого ему следовало прорезать линию Вилльнёва. Подобный маневр был выполнен в сражении 1 июня лордом Гау, но с большими предосторожностями. Будучи на ветре у Вилларе-Жойеза, лорд Гау спускался на него в шахматном порядке, и притом косвенно к его линии, а не перпендикулярно. Сделав вид, что угрожает арьергарду неприятеля, он начал понемногу приводить, и тогда уже пошел к французским кораблям. В эту эпоху ни один тактик не осмелился бы маневрировать иначе, ни один офицер не решился бы оспорить мнение г-на Клака, «что флот, спускающийся на другой флот перпендикулярно направлению его линии, необходимо будет избит». Нельсон, конечно, не менее всякого другого понимал всю невыгоду подобного рода атаки; но рассчитывал на неопытность своих противников и, инстинктивно выбрав для достижения цели самый краткий, если не самый верный путь, он, не колеблясь, подставлял под огонь целой эскадры два корабля, назначенные проложить путь его флоту — свой и Коллингвуда.

Как только уверился Нельсон, что его приказания выполнены, что эскадра его выстроена в две колонны и идет под всеми парусами на французские корабли, он сошел в каюту. Там, взяв дневник свой, в который в то же утро занес последние движения своей эскадры, он стал на колени и написал следующую краткую молитву: «Да благоволит Бог Всемогущий даровать Англии, ради общего блага всей Европы, полную и славную победу. Да не позволит Он ни одной частной слабости помрачить блеск ее, и да не попустит Британский флот забыть священный долг человеколюбия! Что касается меня самого, — моя жизнь в руках Того, Кто ее даровал мне. Да благословит Он мои усилия на верную службу отечеству! Его воле предаю себя и справедливое дело, защита которого мне вверена».

Выполнив эту благочестивую обязанность, Нельсон, как нежный отец считал долгом еще одно: к духовной своей он прибавил статью, в которой завещал леди Гамильтон и дочь ее Горацию Нельсон признательности Англии{85}. Приготовясь таким образом к смерти, он вышел на верх, где ожидали его приказаний потребованные им командиры фрегатов. Подойдя к командиру фрегата «Эвриал», капитану Блэквуду, пользовавшемуся, вместе с капитаном Гарди, особенной его дружбой и доверенностью, он сказал: «Командиры наших фрегатов близко будут сегодня к неприятелю, потому что я хочу удержать их на «Виктори» как можно долее». Нельсон, если верить свидетельству капитана Блеквуда, был в эту минуту спокоен и решителен, но более серьезен и важен, чем обыкновенно. Несколько раз, замечая «бодрый вид союзного флота», он изъявлял сожаление, что этот флот повернул, и, казалось, с тайным беспокойством посматривал на горизонт, уже предвещавший бурю, и на поле битвы, перенесенное маневром Вилльнёва от входа в пролив к соседству опасных рифов Конил и Санти-Петри. Около 11 часов он пошел по батареям, где люди стояли уже по местам у орудий, поблагодарил офицеров за их распоряжения, сказал по несколько одобрительных слов каждому комендору и, укрепленный в своей уверенности видом этих мужественных лиц и этих жилистых рук, вышел опять наверх, чтобы сделать окончательный сигнал атаки Коллингвуду.

Сигнал был короток и ясен: «я имею намерение», уведомлял он телеграфом Коллингвуда : «прорезать неприятельский авангард, чтобы пресечь ему путь в Кадикс. Вы, со своей стороны, прорежьте арьергард, у двенадцатого корабля с хвоста линии». И между тем как «Рояйл-Соверен» готовился исполнить это приказание, сам Нельсон направил «Виктори» к «Сантиссима-Тринидад», одиннадцатому с головы в линии союзников. Этим двойным движением он предоставлял себе атаковать своими 12 кораблями уже не 16, как предполагал сначала, а 23 неприятельских корабля. «Мне нужно, по крайней мере, 20 кораблей из этого флота, — сказал он капитану Блеквуду в том увлечении, какое всегда овладевало им с приближением битвы, — взять или истребить менее не значило бы победить».

Очень вероятно, что, если бы Нельсон не опасался, что Вилльнёв захочет укрыться в Кадиксе, не дав ему полной победы, то он остался бы более верен своему первому плану, и не так неосторожно повел бы эту первую атаку. Еще вероятнее, что он к опасности спускаться на неприятеля по линии его траверза не прибавил бы без всякой причины опасности еще большей — атаковать его двумя колоннами; но в эту минуту пылкость его не принимала никаких советов тактики. Всякая новая эволюция была бы для него потерей времени, а в глазах его самой большой опасностью в эту минуту было упустить Вилльнёва, подобно Кальдеру. Как однако этот случай мог бы быть счастлив для французов! Прежде чем он успел ввести в дело силы, пропорциональные силам союзников, Нельсон, по-видимому, мог несомненно ожидать, что его передовые корабли будут подавлены массами союзников, как кавалеристы, которые вздумали бы, атакуя каре, врубаться в него не соединенно, а порознь, один за другим{86}.

Между тем флоты сближались: несколько миль их разделяло. Нельсон стоял на юте «Виктори»; он только что сделал своей эскадре сигнал: приготовиться стать к вечеру на якорь. «Как вы думаете, — сказал он потом капитану Блеквуду, — не нужно ли нам сделать еще один сигнал?» Потом, подумав несколько минут, он подозвал одного из своих флаг-офицеров: «Мистер Паско, — сказал он ему, — сделайте эскадре сигнал: Англия надеется, что каждый исполнит свой долг»{87}. Всем известно, с каким энтузиазмом приняты были эти бессмертные слова, и какое рвение, какую новую силу они возбудили в рядах английского флота. «Теперь, — сказал Нельсон, — я не могу сделать более. Будем надеяться на Высшего Властителя судеб мира и на справедливость нашего дела». Тогда капитан Блеквуд, устрашась опасности, какой подвергался Нельсон, и полагая, что замечает в нем грустное предчувствие, осмелился просить его от имени всех, чтобы он перенес свой флаг на «Эвриал», или, по крайней мере, предоставил другому кораблю пост, избранный им для «Виктори». «Нет, Блеквуд, — отвечал адмирал, — в подобных случаях начальник должен подавать пример». Потом однако, делая вид, будто склоняется на просьбы окружавших его, он позволил сделать сигнал кораблям «Темерер», «Нептун» и «Левиафан», чтобы они стали в голове линии; но вслед за тем приказал прибавить на «Виктори» парусов, и выполнение сигнала стало невозможным.

В ту минуту, когда этот последний маневр обнаруживал возрастающее нетерпение главнокомандующего, на «Ройяль-Соверен», ничто не показывало, что этому примеру хотят последовать. Превосходный корабль этот, ходкость которого составляла в эту минуту предмет зависти Нельсона, убавив парусов, поджидал отставшие от него корабли. Несмотря однако на эту видимую осторожность, Коллингвуд принял свои меры, чтобы удержать за собою честь нанести неприятелю первые удары. Только что «Белльиль» и «Марс» приблизились, как по знаку Коллингвуда, знаку, нетерпеливо ожидаемому, «Ройяль-Соверен» в свою очередь взмахнул крылами, и оставив далеко за собой свою колонну, казалось, один устремился на союзный флот.